Ну, это уже Прохор напомнил. Снова выпили. Добрались уже и до третьего бурдюка. Солдатушки постепенно пьянели. Впрочем, не только они одни… Слышно было, что и егеря, и казачки донские тоже уже давно не трезвые.

Водка, она ведь на кого как действует. Кто-то спит, кто-то поет, кого-то на приключения тянет, а кого – и в драку. Тут главное, чтоб друг дружку до раны серьезной не довели – оружье-то под рукою! Тут уж всем виноватым не поздоровится – сквозь строй, под шпицрутенами, с десяток раз проведут, а то и расстрелять могут. В военное-то время – запросто.

Вот и следил капрал за своими, сам много не пил, других потчевал. Даже Хлудову наливал.

Бывший подпрапорщик, однако же, зельем хмельным нынче не увлекался. Или, может, просто не брало его хмельное, так ведь, говорят, случается, если злости в человеке слишком уж много.

Нет, Хлудов вовсе не выглядел угрюмым, что-то говорил, цедя слова сквозь зубы, даже иногда улыбался, только вот улыбка на его тонких губах казалась какой-то приклеенной, да в презрительно прищуренных глазах отражался оранжево-желтый огонь костра – словно адское пламя.

Нет, не улыбка то была, а, скорее, ухмылка, разжалованный унтер не улыбался – лишь как-то по-волчьи осклабился, а вышучивал… с подначками, грязно. Не жалел даже своих… кои, верно, всерьез полагали себя его друзьями. Ах, если бы Хлудов был только способен иметь друзей. Наверное, истинными его друзьями были все-таки лошади.

– А что, господин капрал, вы так с лошадьми и не очень? – дошла очередь и до Ляшина. – Напрасно, напрасно, скажу я вам. Нет, правда! Неужели так сложно подучиться, взять уроки. Я понимаю – пехота, инфантерия. Но вы ведь в офицеры метите, нет? А как же будущий дворянин – и пешком, словно простой мужик? Вы бы обратились к тому, кто умеет… кто может показать…

– Так я тогда к вам обращусь, господин Хлудов, – Алексей развел руками. – Все знают, с лошадьми вы на «ты»…

– Я не учитель! – сплюнув, скривился недруг.

– Тогда к кому-нибудь из казаков подамся. Ежели время да охота будет.

– Казаки? – бывшего улана передернуло, словно бы Алексей сказал сейчас какую-то мерзость.

– Казаки? Да они на марше трех лошадей загнали! То же еще, наездники, с-сволочи.

Тут уж не выдержал кто-то из присевших к костерку донцов. Вскочил, выхватил нагайку:

– Ты кого сволочишь, паскуда?!

Хлудов ничего не ответил, лишь молча выхватил из-за пояса трофейный турецкий кинжал…

Еще немного и…

– Сесть! – тоже вскочив, выкрикнул-приказал Ляшин. Гаркнул так, что у всех сидевших рядом заложило уши! Чуть позже некоторые рассказывали, будто видали, как присели от крика стреноженные казацкие кони.

Хлудов и дюжий казак невольно вздрогнули… хлопнули глазами…

Невдалеке, у протоки, кто-то заливисто засвистел. Вразнобой грянули выстрелы. Тотчас послышался стук копыт… кто-то скакал, несся в лагерь. В дрожащем свете костра Ляшин узнал мальчишку-посыльного.

– Турки! – взвив коня на дыбы, прокричал парень. – Турки прорвались. Турки!

* * *

В ночи слышался стук копыт и крики. В свете луны из-за распадка вынеслась вдруг конная лава! Сверкнули клинки…

– Эй, держись, братушки!

Сам Суворов, выскочив из походной палатки, выхватил шпагу! Рядом возник верный Епифан, подвел коня…

Завязалась скоротечная схватка. Многие, увы, уже не могли встать – спали крепким сном после возлияний, ну а кто смог, тот смог.

Вражеские конники толпой окружили генерал-майора, вот-вот убьют или – того хуже – захватят в полон.

Видя такое дело, Ляшин схватил пистолет и, двинув тесаком попавшегося под руку турка, со всех ног бросился на выручку. Прошку сразу же послали в караул – за подмогой. Старый солдат Никодим Иваныч ловко организовал оборону: десяток Ляшина отступил в темноту, заряжая ружья. И потом – залп! Столб огня и дыма!

– Александр Василич! Держись!

Первым же выстрелом капрал уложил бросившегося на командира дюжего янычара. Узрев нового врага, турки развернули коней, и Ляшин, махнув рукой своим, тут же бросился наземь…

Грянул ружейный залп! Просвистели над головой тяжелые пули, сшибая с коней янычар. И снова выстрелы… тут уж, видно, постарался капитан, ротный – он отвечал нынче за караулы и в пьянке особого участия не принимал.

Завязался ночной бой, кровавый и скоротечный: нападающих было мало, и они рассчитывали расправиться с русскими сразу, с наскока. А не вышло! Не зря новый командир говаривал: «Тяжело в ученье, легко в бою!» Не зря каждый день тренировал солдатушек, гонял до седьмого пота.

Астраханцы быстро оправились, выстроились в каре, ощетинились штыками – попробуй их возьми! Тут подоспели и конные егеря, и казаки, навалились всей массой, не давая басурманам оправиться.

– Ур-р-а-а, братцы! – взвив на дыбы белую лошадь, Суворов взмахнул шпагою, воодушевляя своих солдат. Белые лосины отца-командира были испачканы кровью. Ранили?

– Ур-ра-а! – рявкнули астраханцы, их тут же поддержали казаки…

Поняв, что с наскоку не вышло, турки повернули коней и с гиканьем бросились в степь… Скакали этак не торопясь, оглядывались.

– Заманивают! – Алексей подбежал к командующему, уцепился за стремя. – Александр Василич, вели на замануху не поддаваться. Лучше пушечками – в хвост!

Суворов улыбнулся, кивнул – услышал. Сунув шпагу в ножны, осадил коня, обернулся:

– Вестовой! К артиллеристам скачи живо. Пущай картечью!

– Есть!

Мальчишка-вестовой умчался, укрылся в ночи… Не прошло и пары минут, как заговорили легкие полковые пушки, завыла, проносясь над самой травою, картечь.

– Ну, вот, – отец-командир довольно скрестил руки. – Теперь уж басурманам мало не покажется! А, капрал?

– Да уж… Так точно, господин генерал-майор!

– Как же они так незаметно прорвались-то?

– Думаю, просто вырезали караул. Турки – мастера на такие штуки.

Поддавая отступавшим вражинам жару, снова грянули пушки. Просвистела, провыла картечь, забирая последние жертвы. На востоке, за широкою лентой реки, уже занималась заря. Алая, словно кровь. Светало.