Возникновение речи связано не только с механизмами ее порождения, но и с механизмами ее понимания.
Понимание речи состоит из трех базовых процессов: восприятие, распознание, собственно понимание смысла.
Рассмотрим эти три процесса на примере с цветными дымами индейцев.
Прежде всего, мы должны эти дымы увидеть. Если не увидим, то и не будет никакого понимания.
Но этого мало: мы должны не просто увидеть дымы, но и распознать их как код, а не как природное явление. Мало ли дымов в природе – мы попросту можем не обратить на них внимание. Но вот мы видим, что в дымах есть определенная цветовая последовательность. Ага, значит, это код. Если же мы не увидим за последовательностью знаков кода, мы пропустим его, не обратим внимания. Понимания не будет.
И, наконец, мы должны знать условные значения знаков этого кода, то есть цветных дымов. Если мы их не знаем, то мы не поймем сообщения. Мы воспримем сигналы физически, заподозрим в них некий код, но понимания все равно еще не будет.
Точно так и речь для восприятия должна быть как минимум услышана (прочитана). Человек должен ощутить, что ему передано некое кодовое сообщение. Распознание связано с тем, что человек узнает параметры кода, если код ему знаком. К примеру, человек может определить, что прозвучавшее высказывание сделано на русском языке. Все это, разумеется, делается чаще всего бессознательно за доли микросекунды. И, наконец, понимание – это преобразование кода в смысл. Но не в любой смысл, а именно в тот, что заложен в коде.
Таким образом, понимая предложения, мы, в идеале, понимаем замысел собеседника. Именно такая полнота понимания обеспечивает успешное общение. Именно в этом случае речь достигает цели.
При том что процедуры порождения и понимания речи мы осуществляем тысячи раз на день, они довольно сложны. Код порождается и поступает последовательно – звуки и слова идут друг за другом, постепенно. А смысл фраз схватывается моментально целыми фрагментами. Перевод постепенного в моментальное – сложнейшая интеллектуальная операция.
Психологи считают, что полностью речь может быть понятой на уровне от 25% до 75% заложенного в ней смысла. Иными словами, понимание практически всегда неполноценно. Между смыслом порожденного высказывания и смыслом понятого сообщения всегда есть некий зазор, в который проваливается часть смысла сообщения. И это обстоятельство чрезвычайно важно, его обязательно надо учитывать для построения эффективного общения.
Очевидно, разные сообщения в разных ситуациях могут быть поняты более или менее полноценно. К примеру, простейший обмен репликами в ситуации привычного совместного действия приводит к полному взаимопониманию партнеров. Старые друзья, близкие родственники, давние партнеры по работе притерты коммуникативно. В таких случаях говорят: «Они понимают друг друга с полуслова».
Ситуации общения, когда собеседники видят друг друга, обычно более полноценны. А вот если собеседники находятся в разных местах или ситуациях, то взаимопонимание ухудшается. К примеру, разговор по телефону несколько более труден для понимания, нежели тот же разговор в личном контакте. Когда мы говорим по телефону, нам даже приходится прилагать дополнительные усилия. Например, называть себя. При очном общении со знакомыми собеседниками мы себя не называем – и так видно.
Полнота понимания также зависит от сложности обсуждаемой темы. Более предметные темы понимаются легче, более абстрактные бывают вообще недоступны пониманию.
Полнота понимания связана также с личным опытом, интеллектуальными способностями и ценностными установками собеседников. Иногда люди просто не способны понять друг друга, потому что относятся к разным социальным группам и их изначально не интересует содержание сообщения собеседника. В таких случаях народ говорит, например: «Сытый голодного (пьяный трезвого) не разумеет».
Или, к примеру, преподаватель подробно рассказывает, какие темы будут рассмотрены перед экзаменом, а студент спрашивает: «А разве у нас будет экзамен, а не зачет?». Преподаватель хотел, чтобы студент проникся значимостью тем, а студент услышал и понял то, что в его ценностных установках является более важным – экзамен-то страшнее зачета. А сами темы мимо студентских ушей пролетели. Понимания нет. И в этом вина преподавателя, как организатора сообщения. Это он должен позаботиться о том, чтобы слушатель воспринял именно тот смысл, которые вкладывается в слова их автором, а не тот, который случайно выскочит в голове слушателя как уводящая ассоциация. Не надо было использовать страшное слово «экзамен».
Про человека, так реагирующего, иногда говорят: «цепляется к словам». Это когда незначимое для оратора слово оказывается слишком значимым для слушателя. И оно уводит понимание слушателя или всю коммуникацию в совершенно другую сторону.
Подобные ситуации возникают часто. Воспринимая сообщение, люди понимают его в соответствии со своими ценностными установками. И если их понимание кардинально расходится с тем смыслом, который заложил в сообщение его автор, то можно сказать, что понимания-то и нет. Не случилось. Слова вроде одни и те же, но оратор в них вложил одно, а слушатель услышал другое. Можно себе представить, сколько ущерба такие ситуации приносят при управлении коллективом или производством. Вот почему менеджеру важно, да простится автору каламбур, понимать природу понимания.
Иначе говоря, существует масса металингвистических, то есть не связанных собственно с языком, факторов, которые затрудняют или обеспечивают понимание:
– совместный опыт;
– наличие визуального контакта;
– наличие дополнительных сигналов (жесты, мимика, интонации);
– близость социальных статусов собеседников
– ситуативное взаимодействие;
– ценностные установки.
Но есть самый важный лингвистический фактор, обуславливающий понимание или непонимание знаков языка и речи. Лингвисты называют этот фактор языковой конвенцией.
На одном шахматном турнире был такой забавный случай, который записал и проанализировал один из участников, по совместительству – лингвист Н. Голев. Много шахматистов играли в одном зале, на каждом столе были специальные шахматные часы с двумя циферблатами. Но на все часы был всего один ключик для перевода стрелок. И шахматистам надо было просить этот ключик друг у друга. Вот как описывает эту ситуацию Н. Голев: «Первоначально наиболее характерными были разговорные формы – номинации: дай мне эту… (характерный жест вращения пальцами) … стрелки перевести; ну, эту… (жест) … для перевода; у вас время подводить?; чем стрелки подводят; шурупчик этот… для стрелок; дай штырек, ну, винтик этот для стрелок; вон ту… т. п… В конце турнира было довольно заметно преобладание двух: переводка и переводилка.»5
Маленький шахматный народец, ощутив необходимость назвать не имеющий общего названия предмет, буквально за три дня выработал языковую конвенцию. Они, не сговариваясь специально, тем не менее пришли к единому названию. И под этим названием теперь одинаково понимали один и тот же предмет – переводилка.
Обычно этот процесс занимает у народов века!
Языковая конвенция – это некий договор, который люди, пользующиеся одним языком, будто бы заключили между собой, чтобы понимать одни и те же слова одинаковым образом.
Нелепо предполагать, что некогда состоялся съезд народа, на котором такая конвенция была подписана. Формально никакой конвенции нет. Этим термином лингвисты называют поразительный феномен, реально существующий в языке.
Как уже говорилось, знаки языка являются символическими знаками с условным значением. Форма языкового знака никак не связана с обозначаемой вещью или явлением. Звуковые колебания воздуха при слове корова никак не связаны с представлением о реальной корове. Между словом корова и коровой нет ни причинно-следственной связи (как у индексальных знаков – признаков), ни связи по подобию (как у иконических знаков). Единственная связь, привязывающая слово корова к корове – это связь, установленная людьми произвольно, условно. Это животное вполне могли назвать краказяброй. Но назвали коровой и зовут так испокон веков. Почему – никто не знает.6 Как будто русские люди договорились, что это животное называет коровой и все тут. Вот эту иллюзию договора и называют языковой конвенцией.
Причем все, любой и каждый человек, владеющий русским языком, при слове корова обязательно поймет, что речь идет именно об этом, а ни о каком другом животном. Точная привязка знака к обозначаемой вещи является достоянием всего народа, говорящего на этом языке.
Вероятно, для того, чтобы название стало всеобщим, оно должно перешагнуть некий порог употребимости (и «понимаемости»). До каких-то пор явления и вещи могут называться случайными именами, эти имена будут понятны по ситуации. А потом, когда эта вещь или явление прочно входит в широкий обиход, одно из случайных имен, видимо, также получает всеобщее распространение, вытесняя или оттесняя другие случайные имена. Здесь важен фактор удобности названия и частотности употребления. Переводилка в истории с шахматистами победила именно благодаря удобности названия (с ее помощью переводят стрелки) и частотности (постепенно так стало говорить большинство).
Допустим, мы живем в древней русской деревне, называем корову коровой. К нам приходит чужак, тоже русский, но в их деревне корову называют кракозяброй. Он пытается нам что-то рассказать про кракозябру, но мы его не понимаем, хмыкаем и пожимаем плечами. В конце концов, он видит, что мы (а нас большинство) называем корову коровой. Ему некуда деваться. И ничего не попишешь, он тоже будет называть ее коровой, иначе его не будут понимать. Он подстраивается под большинство, то есть под частотность употребления. Очень похоже на случай с переводилкой, только спрятано в веках.
Примерно таков механизм выработки общего понимания – языковой конвенции.
Конкретные случаи языковой конвенции постоянно уточняются, модифицируются, как того требуют обстоятельства жизни народа и языка, появление новых реалий.
Любопытные наблюдения над формированием языковой конвенции приводит лингвист Борис Норман. В 60-е годы в СССР появились первые фломастеры. Тогда они были еще редкостью, их привозили из-за границы. Постепенно эти предметы стали обобщаться в особое понятие, но еще долго не получали своего четкого наименования. Бытовали названия плакар, волокнистый карандаш, да и в написании наблюдались варианты: фломастер или фламастер? Сегодня фломастер – уже устоявшееся название, единообразно понимаемое любым носителем русского языка. Иными словами, в русском языке установилась конвенция называть этот предмет этим именем и понимать под этим именем этот предмет. Если сегодня кто-то скажет: «Дай плакар!» – мы вытаращим глаза. Плакар проиграл по удобству и частотности фломастеру. Конвенция закрепила название и написание фломастер7.
Тот же Борис Норман отмечает, что карандаши с тонким выдвигаемым стержнем специального названия так и не получили. Чтобы назвать такие карандаши, их надо описать, как сделано в предыдущем предложении («карандаши с тонким выдвигаемым стержнем»). Это не совсем так – в советское время такие карандаши назывались цанговыми (так называется похожее стержневое крепление в инженерной науке). Но сейчас название цанговый карандаш практически не используется – новое поколение карандашей со сверхтонким стержнем почему-то не хочет называться этим грубым словом. Очевидно, языку еще предстоит сформировать конвенциальное название для такого карандаша. Или же употребление этого карандаша в обиходе народа столь незначительно, что язык в разработке специального названия не нуждается. Вообще, любопытно: предмет есть, а своего названия у него до сих пор нет! (название простой карандаш – не в счет, оно не подходит.)
Конвенция достигается исторически, независимо от воли конкретных людей. Однако она может быть установлена также и искусственным путем – то есть буквально люди договариваются называть вещи какими-то именами. Естественное или искусственное установление языковой конвенции является основным признаком естественных или искусственных языков.
Естественные языки – это исторически сложившиеся в народе знаковые системы, это языки, на которых мы говорим в своем обиходе. Конвенция в этих языках также устанавливалась исторически, независимо от воли отдельных личностей (исключая разве что случаи, когда какой-нибудь гениальный писатель или правитель вводил в обиход новое слово – такое случается).
Искусственные языки – это языки, созданные человеком специально. Их материалом могут быть слова естественных языков или какие-либо иные символы. Например, искусственными языками являются языки программирования или язык математики. Их символы придуманы конкретными людьми и значения этих символов тоже задано конкретными людьми. И даже отношения между символами – тоже прописаны конкретными людьми. Иными словами, языковая конвенция в таких языках, то есть договоренность называть определенные вещи определенными именами, установлена искусственно, специально.8
Промежуточное между естественными и искусственными языками положение занимает язык науки. Научный язык состоит из комплекса обычных слов и специально установленных терминов. Своеобразие научных языков в том, что они кодифицированы, то есть значения жестко закреплены за словами-терминами. Термины почти всегда однозначны, передают точный смысл.
Таким образом, в научных языках языковая конвенция устанавливается порой произвольно-исторически, порой специальными усилиями выдающихся ученых, лидеров науки, создающих теории и профессиональные словари. Лидеры науки считают, что такое-то открытое ими явление следует называть так-то. И другие ученые соглашаются с этим. В научных языках конвенция порой устанавливается волей наиболее авторитетных представителей науки.
Представление о феномене конвенции, о возможности искусственного установления конвенции особенно важно в новых отраслях знаний или даже в новых проектах, для обслуживания которых создается свой микроязык. Ведь создание такого языка носит признаки как искусственного, так и естественного процесса.
О проекте
О подписке