«Губа» один

Довелось мне, когда попал в действующую часть, чалиться на рижской гарнизонной гауптвахте.

Самое страшное было, когда в караул заступали моряки. Двухметроворостые жлобы «годки» и «подгодки» устраивали нам игру. Называлась она «море».

В огромный коридор между камерами выливалось неимоверное количество воды, прямо на пол. С одной стороны коридора прямо на бетон клали 11 человек и с другой тоже. В центре бросали мяч. До него надо было ползти на брюхе прямо в воде. Мяч передавался игрокам своей команды, как угодно, но тоже на брюхе. Кто первый доползал, тот и хватал мяч. Играть можно было любой частью тела, но все только ползком. Победитель должен был попасть мячом в противоположную стену.

Морячки же вместо мяча пинали нас ногами, подгоняли сильными ударами прямо в голову и по почкам. А еще любой, попытавшийся приподняться, получал от морячка с носка удар по лицу, прямо в нос.

После таких игр можно было угодить на кладбище. Один молодой узбек «зажмурился» прямо в медсанбате. Вот такой был футбол.

С тех пор я не люблю моряков…

«Губа» два

Но не всегда печально на «губе». Уже перед самым дембелем ротный дал мне 10 суток за самоход.

И отправился я в Черняховск. Там всем заправлял писарь, старшина по званию и как раз с моего призыва. Он был приписан к дисбату в Перми, но по армейскому бардаку был формальным и не формальным начальником гарнизонной гауптвахты. Начальники караулов старались с ним не связываться, и он вершил свой личный прибалтийский суд.

Звали его Арвидас, и жил он в отдельной, со всеми удобствами оборудованной камере. Два мягких матраса, домашняя пуховая подушка, радиоприемник ВЭФ, кассетник «Весна». Фотографии артисток во всех позах были развешаны по стенкам камеры, как в Эрмитаже. Ходил писарь в «хромачах» и офицерской полушерстяной форме.

Сдружились мы с ним крепко, и я получал наряды на работу в самые блатные места.

Водочный комбинат. Да!!!

Нас поставили разгружать вагоны с солью и сахарным песком. Оказывается, эти компоненты используются при производстве водки. Пока мы работали, сердобольные работяги влили в нас столько водяры, что обратно караул нас принес практически на руках. Идти самостоятельно никто не хотел, да и не смог бы при всем желании. Наутро, при обходе камер, очередной начальник караула добавил мне очередные пять суток за «неуставной вид».

Арвидас сказал, что это хорошо… и послал меня утром подметать улицу возле булочной-пекарни. Обратно я вернулся с полным пузом булок и бубликов, да еще и ребятам прихватил – галифе свисало, как хобот у слона.

Писарь не унимался и в обед послал меня «баландером» за супом и кашей. Еду брали в ближайшей воинской части, наполняли зеленые бочки и армейские рюкзаки. А со времен Суворова Александра Васильевича в армии изменения произошли небольшие. «Щи да каша – пища наша».

Еще писарь договорился с конвойными, и я сгонял в магазин за портвейном, который спрятал в бочки с супом. Обед был на славу! Наваристый супец с мослами, каша-кирзуха с комбижиром, компот из сухофруктов.

Наконец – десерт по-гауптвахтовски. Свежая выпечка – прямо из пекарни – и две огромные «бомбы» крепленого вина «Солнцедар».

Но это не все, дорогой читатель.

Поздним вечером того же дня писарь совершил марш-бросок по маршруту «губа»– город – «губа», откуда вернулся не один. Вместе с ним были две очаровательные биксы, тоже из Литвы. Ночь мы провели в камере у писаря, вдаваясь во все тяжкие и не тяжкие сексуального разврата.

Жизнь текла, как в санатории, я получал дополнительные сутки за дополнительными сутками – так прошел месяц.

Наконец меня забрали в часть, а ротный сказал:

– На «губе» вам слишком хорошо живется, товарищ рядовой, – и обещал устроить «веселую» жизнь вплоть до дембеля.

Немудрено, ведь за месяц ареста я набрал пять кило лишнего веса, а рожа лоснилась, как у ротного кота Васьки.

Перед самым дембелем пришлось идти к ротному на поклон, просить характеристику для поступления на рабфак Плехановского института. Характеристика была что надо. «Физически развит удовлетворительно. Политику партии и правительства понимает верно».

Ехал домой в поезде как раз на ноябрьские праздники, все деньги отдал за билет, поэтому не мог элементарно пожрать. Но такие же, как я, дембеля не дали умереть голодной смертью. Вместо еды в меня влили такое количество портвейна и водки, что, когда состав прибыл на Белорусский вокзал, идти я попросту не мог. Ноги банально отказали, и пришлось брать носильщика, который на тележке отвез меня в медпункт. Там добрая докторша сделала мне укол кордиамина прямо в вену и вызвала такси.

Домой я прибыл бледным, как смерть, и шатался, как камыш из народной песни. Проспал почти сутки и лишь потом встал на учет в военкомат.

Петр Петрович

Занятия на рабфаке Плехановского института уже начались, но папе удалось договориться, и меня зачислили на нулевой курс дневного отделения «Плешки». Выдали студенческий билет, назначили стипендию. И стал я готовиться к выпускным – они же вступительные экзамены. Достаточно было сдать даже на тройки – и ты уже студент первого курса.

Контингент рабфаковцев был очень интересный. Почти все кандидаты или члены партии, ударники производства, отличники боевой и политической подготовки. На этом фоне мое худосочное лицо некоренной национальности резко выделялось среди бравых работяг и демобилизованных из погранвойск старшин и сержантов. Моя же запись в военном билете была проста и лаконична – гвардии рядовой. Зато преподаватели попались душевные, просто герои своего времени.

Математику вел доцент Петр Петрович.

Основным коньком его преподавания была тощая, как туберкулез, книжечка. Напечатана она была полукустарным способом и называлась «Основы алгебры и математики для вступительных экзаменов в вуз». Петр Петрович раздал ее всем рабфаковцам и велел выучить наизусть. Отдаленно всем своим видом он напоминал Антона Павловича Чехова. Бородка, пенсне, картуз – выглядел он старорежимно, очень любил длинные и поучительные речи, называя нас вольнослушателями и будущими строителями экономики развитого общества.