– Иди. Наладь освещение и вентиляцию. Помощь нужна?

– Нет. – Щедрин обрадовался поручению, кое-как встал, побрел по коридору.

Родион проводил его взглядом, вернулся в лабораторию.

Малехов и Бестужев попались навстречу. Оба дышали через смоченную водой ткань.

– Давай отсюда! – глухо приказал Егор. – Токсин. Наверное, из камеры, что ты открыл!

– Та, где эндоостов?

Бестужев кивнул. Его глаза покраснели и слезились, на бледной коже выступили пунцовые пятна.

– Дверь! – прохрипел Малехов. – Не поддается!

Вместе они навалились на массивную преграду. Протяжно скрипнул уже тронутый ржавчиной механизм.

– Порядок. Уплотнитель вроде не поврежден, – Роман Степанович привалился к стене, часто, прерывисто дыша.

– Родька, – Бестужев отозвал друга в сторону, – надо Метелина найти. Он наверняка в старом цеху. Там большинство ученых.

– Ладно. Схожу, посмотрю. Если что, приволоку его силой. Ты за Щедриным присмотри. Он должен генератор наладить.

– Угу. Свет и вентиляция не помешают.

– Вы что задумали, парни? – Малехов отдышался, снова полез с вопросами.

– Разобраться хотим, – скупо ответил Егор.

– В чем?

– Зачем Русанову понадобилось экспериментировать с хонди.

– Это сейчас важно?

– У него ведь был план нашего спасения?

– Егор, я тебя порой совсем не понимаю. Ты считаешь Русанова непогрешимым? Он для пандорианцев что-то вроде божества?

– Почему ты так думаешь? – Егор присел рядом. – Давай, Роман Степанович, поговорим начистоту. Ненавидишь его? Даже мертвого?

– Жизни ты не видел. – Малехов попытался уйти от темы, но Бестужев не поддался на неуклюжую уловку.

– Побольше твоего повидал! – огрызнулся он, но тут же понизил голос: – Ты боишься и ненавидишь, я ведь чувствую. Для меня Русанов был символом надежды. Он нам ее подарил!

– Понимаю. Но не делайте из него идола, в конце-то концов! Русанов человек, как все мы! Со своими недостатками. За его ошибки мы, между прочим, сейчас и платим!

Бестужев насупился. Между Малеховым и Русановым стояло что-то личное. Не Андрей Игоревич вызвал климатическую катастрофу. Не он растопил льды. Не по его вине лопнули при землетрясении стены колониального убежища. Но он первым за всю историю существования колонии дал отпор эшрангам, наглядно показал, что люди могут постоять за себя!

Злые мысли взбудоражили сознание. Хотелось выплеснуть их Малехову в лицо, но Егор сдержался – не время сейчас кидаться друг на друга!

– Он погубил «Прометей»! – Роман Степанович все же завелся, принял вызов.

– Никто не знает, как погиб колониальный транспорт!

– То-то Русанов и вцепился в архив первичного поселения! Я проверял: все отчеты за первый год колонизации исчезли!

– Ты был знаком с моим прадедом?

– Бестужевым? Ну, да, пересекались. Хотя друзьями нас назвать сложно.

– Разве экипаж не одна семья?

– Нет, Егор. Ты, конечно, горя хлебнул, как все пандорианцы, но очень многого не понимаешь. Русанов разделял и властвовал. Андрей Бестужев был планетологом. А я – сервоинженер.

– Ну и что?

– Разные отделы корпорации. Мы не контактировали. В лучшем случае – случайно пересекались или общались в сети, когда появлялась задача, которую не решить силами одной научной или инженерной группы.

– Но ты знал Андрея Бестужева?

– Да, – не понимая, к чему клонит Егор, кивнул Малехов.

– В нашей семье из поколения в поколение передавались записи прадеда. Они относятся к тому роковому дню. Носитель информации пропал, но я помню его содержание наизусть. На колониальный транспорт напали хонди! Они уничтожили корабль, а затем явились сюда, сровняли с землей оборону первичного поселения!

– Да, я слышал эту версию, – усмехнулся Малехов. – Особенно хорошо она звучала в речах Русанова.

– Это не версия!

– Тогда почему хонди, уничтожив «Прометей», прорвав периметр поселения, потеряв несколько кораблей, вдруг остановились, не завершили начатый разгром?

– Мой прадед с ними договорился!

– Вот ты сам и ответил на все вопросы! Ученый-планетолог смог договориться с хонди, спас людей и остатки оборудования, а Русанов – нет! И причина только одна – он считал себя непогрешимым! Ты заблуждаешься, корпорация – это не семья! – Романа Степановича понесло. – Русанов нас разделял, стравливал, ломал, для каждого у него имелся кнут и пряник!

– Так почему вы не ушли от него?

– Все очень сложно. Ну, возьмем хотя бы меня. Нет, пожалуй, начнем с Земли! Ты понимаешь, что такое перенаселение, лишние люди?

– Нет.

– Представь, что ты никому не нужен. Ты – лишний. Один из миллиардов. Не важно, насколько ты талантлив. На Земле все делали машины. И с каждым годом их становилось все больше. Огромные города постепенно развивались, захватывали целые материки, да и население продолжало расти. Мое поколение родилось и выросло в кварткапсулах – это такие небольшие ячейки мегагорода, индивидуальные, полностью автоматизированные жилые соты.

Егор попытался представить, но воображения не хватило.

– День за днем, год за годом ты никому не нужен, – поначалу Роман Степанович говорил монотонно, но постепенно в его голосе начали прорываться эмоции. – Ты существуешь. Пытаешься найти свое место, призвание, только все впустую. Невозможно себя хоть в чем-то реализовать. Сначала приходит отчаянье, затем дикая скука. Потом наступает апатия. Ты не способен ничего изменить, и от этого опускаются руки. Даже представить не можешь, Егор, как невыносимо ощущать себя лишним! От скуки еще можно спастись, ускользнуть в виртуалку, жить в киберпространстве, захлебываясь грезами, но наступает час неизбежного возвращения в реальный мир, выбираешься из кресла «Вирком», бросаешь случайный взгляд в зеркало и становится тошно… так тошно, что хочется покончить с собой!

Малехов вдруг замолчал, на минуту погрузился в мрачные воспоминания, но через минуту продолжил прерванную мысль:

– Я видел в зеркале отражение жалкого, исхудавшего, питающегося внутривенно существа, которое блуждает в грезах, гадит под себя! Это не жизнь, Егор! Просто поверь мне на слово, если не способен представить. Я ведь получил прекрасное образование, чувствовал, что могу и хочу работать, но хоть голову расшиби о стену, ты никому не нужен! Глобальное одиночество внутри человеческого муравейника! – Малехов безнадежно махнул рукой. – Дни, месяцы, годы прозябания!.. Постепенно пришло равнодушие. И вдруг, внезапно, ни с того ни с сего – звонок в дверь. Открываю, а там приятного вида молодой человек в безукоризненном деловом костюме. Первая мысль – ошибся кварткапсулой, а в душе – зависть, по всему видно – он успешен, нужен, востребован! У него взгляд не потухший, глаза живые, держится уверенно.

Егор не заметил, как попал под гипнотическое, вязкое давление. Реальность Пандоры на время отступила, он погрузился в мир, который считал эталоном цивилизации, но хриплый голос Малехова заставил его заглянуть за ширму внешнего лоска огромных городов.

– И кем он оказался? – спросил Бестужев. Ему хотелось услышать продолжение, снова проникнуться незнакомыми, тяжелыми, но захватывающими воображение эмоциями.

– Эмиссаром Русанова.

– Представителем корпорации?

Роман Степанович кивнул.

– Ты не думай, я не жалею ни о чем! Лишь годы спустя, оглядываясь назад, я понял, по какой схеме действовал Русанов. Он просеивал личные данные населения, не сам конечно, – первое, весьма грубое приближение для него составляли экспертные нейросетевые машины, затем список талантливых людей, оказавшихся на обочине жизни, проходил через целый каскад анализирующих программ. Нас распределяли по группам, используя психологические профили, подбирая ключики, – кого-то брали с помощью чистой логики, кому-то обещали деньги, иным предлагали интересную работу и абсолютную защиту, безнаказанность, ведь корпорация, по сути, стояла над законами, она, – Малехов запнулся, – как бы тебе объяснить? Она стала системообразующим элементом, без «Сибири» экономика России – страны, где я родился и жил, – попросту бы разрушилась, и потому Русанову многое сходило с рук. Ему на девяносто процентов принадлежал самый крупный мегаполис страны. Доходы корпорации только от сдачи внаем кварткапсул исчислялись триллионами…

Малехов не заметил, что уклонился в сторону от им же поднятой темы.

– Я не завидую, просто излагаю факты, – спохватившись, он почему-то извинился.

– Тот, человек, что пришел к тебе…

– Его звали Аркадием. Фамилия – Нетленников. Первое впечатление часто обманчиво. На самом деле он оказался мелкой сошкой в корпоративной иерархии, но в тот день Аркаша имел на меня сильнейшее влияние. Словно нож в масло, вошел в мою жизнь! Перечислил изобретения, о которых я и сам уже начал забывать, несколько раз, между делом, назвал гением, посетовал на засилье машин, на недальновидность государства, не ценящего такие кадры, а затем ненавязчиво соскользнул на тему корпорации, открывающихся перспектив, спросил, как я отношусь к идее колонизации иных миров, дальним межзвездным перелетам, и вдруг без причины заторопился, собрался уходить, но попросил подумать, – в общем, оставил меня в состоянии полной растерянности, шока. Я сутки не спал. Мне казалось, что мир перевернулся, что я вытащил счастливый билет в абсолютно безнадежной лотерее, но ни на следующий день, ни через неделю ко мне больше никто не пришел! Понимаешь?!

– Нет, – честно ответил Егор.

– Русанов – отличный психолог. Для него люди, как глина. На себе испытал. Через месяц, окончательно измученный, я начал понемногу втягиваться в прежний уклад жизни, как вдруг опять, словно гром среди ясного неба – электронное письмо с приглашением прийти на собеседование в ближайшее представительство корпорации. Снова ночь не спал. Места себе не находил. Хотел даже отказаться, думал, это чья-то злая шутка. Но к утру не выдержал, засобирался.

– Тяжело было попасть в проект «Прометей»?

– Нет. Все решалось заранее. Человеку с улицы попасть в ряды сотрудников корпорации вообще нереально. Если кого-то приглашают, то со вполне определенными планами. Но это уже закулисье. Сначала дают глотнуть чистого воздуха, почувствовать себя личностью – идет проверка, тщательная, дотошная. Пять лет я провел на Земле. Затем – Эрида, карликовая планета на окраине Солнечной системы. Маленькие шаги вперед, постоянная борьба – Русанов поощрял правила естественного отбора среди сотрудников. Нас распределяли по научным и техническим группам, постепенно формируя небольшие анклавы внутри корпорации. Спроси любого, истории у всех схожие. Разнятся лишь методы воздействия. Кто-то попал в тепличные условия, кто-то работал ровно, без мечты, но за деньги. Третьим приходилось драться, постоянно доказывая свое право на место в проекте.

– Ты понимал, что вами манипулируют, и не ушел?!

– Куда, Егор? Назад в кварткапсулу? К прозябанию? Не-ет! Капкан захлопнулся. «Прометей» стал делом жизни!

– Значит, единство корпорации – вздор?

– Да нет ее больше, Егор, пойми ты, наконец! Она осталась там, в сотнях световых лет отсюда!

– Почему же вы не дали Андрею Игоревичу восстановить ее?!

– Нечего было восстанавливать! – отрезал Роман Степанович. Похоже, он выговорился, выплеснул скопившиеся эмоции, замолчал.

Бестужева охватила досада. Он не воспринимал Русанова как идола! Андрей Игоревич говорил и делал понятные, правильные вещи! Он стоял на стороне людей, а эти, – он снова ощутил острую неприязнь к Малехову, – всячески мешали, кричали о какой-то свободе, порывались наладить отношения с эшрангами и хонди, от которых Егор видел лишь зло!

Думы Малехова текли в ином направлении. Воспоминания разбередили душу. Мысли о прошлом тесно переплетались с сегодняшним, прямо сказать, отчаянным положением дел. Почему мы оказались бессильны? Ведь Бестужев во многом прав! Взять хотя бы Эриду – планету с низкой гравитацией, скованную метановым льдом. Мы выстроили там город! Выжили! Переоснастили старый космический корабль, превратили его в мощный колониальный транспорт!

В чем была наша сила? В стремлении пройти путь от прозябания к свободе? Отчасти – он редко спорил сам с собой, но если внутренний голос просыпался, ставил вопросы, то Малехов отвечал на них.

Техносфера. Сумма знаний и технологий. Новая среда обитания, мир машин, способный создать приемлемые для человека условия жизни. Даже по самым грубым подсчетам, на той же Эриде денно и нощно трудились десятки тысяч сервов, ими управляли независимые кибернетические системы, не требующие постоянного внимания со стороны людей.

А что мы имеем сейчас? Подтопленный уровень старого колониального убежища, который превратился в воздушную линзу. Шлюзовые ворота еще сдерживают напор воды, но мы отрезаны от поверхности. У нас нет сервов. Нет энергии, компьютеров, остались лишь импланты, несколько персональных нанокомпов и детали разобранной планетарной машины. Люди обессилели от голода и лишений. Но даже если найдем способ вырваться из ловушки, выберемся на поверхность, это ничего не изменит. Наверху – библейский потоп. Нет укрытий. Даже костер развести не из чего. Тупик. Абсолютный тупик. Сегодняшняя находка тоже ничего не проясняет, не добавляет шансов, разве что заработает молекулярный синтезатор, сможем хоть как-то накормить людей…

– Почему вы не поддержали Русанова? – вопрос Бестужева разорвал круг тяжелых мыслей, вызвал раздражение.

– Он попусту начал тратить и без того скудные ресурсы, – нехотя ответил Роман Степанович. – Совершал ошибку за ошибкой.

– Поясни!

Малехов, кряхтя, выпрямился. Спина затекла. Ноги застыли в холодной воде.

– Зачем он пробудил весь состав научных групп? – Роман Степанович не стал дожидаться возражений со стороны Егора, продолжил: – Почему он не воспользовался резервом планетарной техники из грузовых отсеков криогенных модулей, не подготовил для людей элементарные условия? Он даже не задумался, где разместить, как накормить пятьсот человек!

– Но вы отказались ему помочь!

– После полувека криогенного сна даже ходить трудно! – грубо ответил Роман Степанович. – Уж ему ли не знать?

– Русанов пришел в себя достаточно быстро. Уже через сутки после пробуждения он был на ногах. Может, криокапсула найденного нами спасательного сегмента отличается по конструкции?

– Нет, все криокамеры одинаковы. Он раздавить нас хотел! Поставить в невыносимые условия. Так легче управлять людьми. Русанов действовал в своем стиле. Голодный, изможденный человек не станет задаваться лишними вопросами, он жить хочет, кушать, ему крыша нужна над головой, да и сил для бунта нет.

– А мы?

– А вам он сказал именно то, что вы, ребята, хотели услышать. Уж извини за прямоту. Понимаю, горя хлебнули, родителей потеряли, вот он и вывел формулу лозунга, понятного пандорианцам – «Смерть чужим»! Каково звучит, а? Бред, но вы-то его подхватили!

– Не понимаю, зачем он так поступил? – Егор с трудом понимал логику Малехова.

– Власть хотел сохранить. Пока люди слабы, выяснить, кто и о чем думает! У него не осталось прежних рычагов давления. Реальность Пандоры слишком резко отличается от прогнозов. Никто не ожидал встретить тут кладбища космической техники на орбите, планету, покрытую ледниками, анклавы иных существ, обломки их кораблей, вмерзшие в лед! Русанов уверенно обещал нам свободный, пригодный для колонизации мир. А что вышло? На Эриде он постоянно спрашивал: что ты готов сделать ради свободы, ради нового мира? Интересно, как бы он теперь перефразировал вопрос? Что мы готовы совершить, на какие жертвы пойти ради куска пищевого концентрата?

– Ради выживания, – поправил Егор.

– Называй, как хочешь, – махнул рукой Роман Степанович. – Смысл тот же. Людей пробуждать следовало небольшими группами, весь резерв техники бросить на разведку и добычу полезных ископаемых, организацию первичных производств! Машины должны создавать себе подобные механизмы, только так можно быстро восполнить утраченный парк планетарной техники! А Русанов вместо этого пробудил всех! Зачем?!

– Ты рисуешь Андрея Игоревича полным уродом, дегенератом! А он таким не был! Возможно, нам не понять его замыслов?

– Слушай, Егор, может, хватит? Надоело уже!

– Да, оставайся при своем мнении, – Бестужев махнул рукой. – Но я уверен, Русанов нашел бы выход!

– Упрямый ты.

– Он заботился о людях! По-своему, но заботился! Хотел сохранить власть? Пусть так. Но при нем не умерло ни одного человека!

Их спор, готовый разгореться с новой силой, нарушил отдаленный стрекот.

Под сводом тоннеля вдруг брызнул сноп искр, затем мигнул и включился осветительный сегмент потолка.

– Дима запустил генератор! – Малехов немного приободрился. На миг вернулась надежда, промелькнула мысль: может, выстоим? Нам бы продержаться, пока наверху не закончатся дожди, не схлынет вода! – Ты куда? – он заметил, что Егор направляется к дверям лаборатории.

– Хочу все внимательно осмотреть.

– Значит, не услышал меня? По-прежнему веришь в мифический план Русанова?! – со злой ухмылкой спросил Малехов.

– Роман Степанович, ты жить хочешь? – Бестужев остановился. – Просто ответь, да или нет?

Глупый вопрос.

Жить он хотел. Каждой клеточкой, каждым нервом. Страх перед неотвратимо близящейся смертью уже начисто обглодал душу, сожрал тонкую плоть моральных ценностей, так называемой цивилизованности, и теперь принялся за костяк, с хрустом перегрызая тот стержень, что принято называть волей.

Больше всего Малехов боялся долгой и мучительной агонии. Он знал, что не сможет покончить с собой. Уже пытался. Он имел доступ в оружейный отсек. После гибели Русанова, охваченный черной, бездонной тоской, пришел туда, схватил первый попавшийся под руку автомат, сунул ствол себе в рот, потянулся пальцем к сенсорной гашетке и…

Его жег стыд. Он не смог выстрелить, только обслюнявил электромагнитный компенсатор «Шторма», а потом долго, бессильно сидел у стены, давясь слезами.

– Хочу… – выдавил он, отгоняя неприятные воспоминания.

– Тогда просто помоги разобраться! – попросил Егор, отпирая дверь.