Остаток рабочего дня Берестов уделил самым разным делам, накопившимся за неделю из-за его полного, с головой, погружения в одну-единственную тему. Новая ситуация требовала особо тщательного радения к остальным банковским проектам. Он знал повадки начальства и прекрасно понимал: если захотят вырыть ему яму, то в самом неожиданном месте. Если не просто яму, а могилу, то уж никак не на кладбище: эти люди закапывают тех, кто им мешает, в уголках укромных, неосвящённых и неосвещённых.

Петя, как и планировал, занятия в тот день прогулял. Такое с ним случалось нечасто, и всякий раз он употреблял высвободившееся время для самообразования, частично очищая тем самым душу от греха.

Грех-то, положим, невелик: серьёзных лекций в тот вторник не предвиделось. И он решил засесть за материалы по самой новейшей российской истории. С недавних пор его стала преследовать одна навязчивая идея: негоже историку отступать в стародавние времена и оставлять потомкам бесконечные вопросы об эпохе, в которую жил сам. Пока не ушли в мир иной участники и свидетели событий, пытливый исследователь не вправе упускать шанса окинуть взором происходящее с колокольни каждого из них. И если возникают какие-либо разночтения, не выбирать одну из разных точек зрения, а пытаться прояснить спорный вопрос в общении с реальными людьми.

Родился он январским днём тысяча девятьсот восемьдесят второго, когда вершину правящей советской пирамиды залихорадило так, будто основанием ей служил ствол тонкого дерева, а не прочнейший, испытанный десятилетиями железобетонный монолит. Загадочные смерти, перемещения и назначения, казалось, вывели страну из многолетней спячки. Завершился бурный год сменой лидера коммунистической партии. Вместо почившего Леонида Брежнева генсеком избрали Юрия Андропова. Но маленький Петя даже не успел толком научиться говорить, как не стало и Андропова. Появился какой-то Черненко, просидевший полвека в канцеляриях и не знавший никакой другой работы, кроме писания разных решений и постановлений. Черненко тоже не замедлил присоединиться к двоим предшественникам, не став дожидаться, когда Петенька Берестов выучит хотя бы две-три буквы. Зато очередного руководителя, Михаила Горбачёва, он запомнил хорошо. Собственно, тот и олицетворял для него образ истинного правителя: умного, скромного, справедливого. Впрочем, хороший историк должен научиться избегать всяких оценок. Конечно, следующий первочиновник – прямая противоположность предыдущего. Но надо отринуть всякую брезгливость, подобно врачу, с равным усердием пользующему как образованного интеллигента, так подзаборного пьяницу, и судить о политике по делам его. Новый президент продержался ровно восемь лет, после чего ушёл на покой, оставив немало вопросов.

Итак, за двадцать лет жизни Петра Александровича Берестова страной правили шестеро. Редко кто из его сверстников в прежней России мог похвастаться, что жил при шести государях. Разве что родившийся в последние годы великого Петра и ухвативший к концу второго своего десятка начало царствования Елизаветы. Но одного из персонажей, оказавшихся в промежутке, грудного Ивана VI, едва ли можно считать за полноценного монарха. Хотя, что малый Иван Антонович, что старый Константин Устинович – оба ничего в государстве не решали.

И всё же нынешние времена казались много насыщенней политическими событиями, чем эпоха дворцовых переворотов. Не шибко долгое горбачёвское правление распадалось минимум на пять этапов. На первом преобладали старые социалистические тенденции, и по правую руку неизменно сидел угрюмый старик из Томска Егор Лигачёв. Тогда-то и велись эти две одиозные кампании: антиалкогольная и борьба с крупными доходами граждан. Собственно перестройка и гласность начались только в восемьдесят седьмом, с январского пленума ЦК. Это Петя установил почти документально и связал новый поворот с выдвижением на роль ближайшего сподвижника молодого генсека академика Александра Яковлева. Потом, с открытия первого Съезда народных депутатов, фактически сменился политический строй, и страна года полтора упивалась благами демократии. Затем начался её медленный распад. Склонный к ювелирной точности, юноша пытался установить отправную точку, событие-водораздел. То ли один из последних съездов, то ли референдум семнадцатого марта, то ли начало новоогарёвского процесса? Над решением этого вопроса он сейчас и бился. И уж безо всякого труда определялся временной диапазон пятого этапа: с девятнадцатого августа – путча гэкачепистов – до двадцать пятого декабря – ухода в отставку.

Восьмилетие Бориса Ельцина тоже нуждалось в детальной периодизации. До октября девяносто третьего в стране сохранялась демократия. Но дело даже не в ней: до расстрела Белого дома Россия жила по одной конституции, потом почти три месяца в полном правовом вакууме (на современном жаргоне – беспределе), и только с конца декабря – по другой. Но и последующие шесть лет не представлялись политически однородными: делились почти пополам на правление «партии соратников», как определял Петя группу Коржакова – Барсукова – Сосковца, и господство пресловутой Семьи, начиная с двадцатого июня девяносто шестого. И опять-таки: велик соблазн вычленить недолгое пребывание во главе правительства «чужаков» – Евгения Примакова и Сергея Степашина – в самостоятельный, пусть и смехотворно малый (меньше года) период.

Берестову-младшему казалось, что если не разобраться в тонких нюансах уже сегодня, то сделать это завтра может оказаться поздно. Причём рассматривать их надо именно с позиции беспристрастного историка, а не политолога или публициста.

Пока он внимательно штудировал первоисточники: документы, воспоминания самих участников событий, суждения аналитиков. Если говорить о далекоидущих планах, то ему хотелось стать первым автором н а и н о в е й ш е й истории России, как он сам определял свой труд. Исследователи постарше на такое не замахнутся: наглости не хватит, да и профессиональное предубеждение писать только о делах давно минувших дней не позволит им составить ему конкуренцию. Честолюбивые мечты рисовали в воображении международное признание и почему-то нобелевскую премию по литературе: получили же её Теодор Моммзен за историю Рима и Уинстон Чёрчилль за подробное описание перипетий Второй мировой войны. Конечно, произойдёт это лет через пятьдесят, когда все современные писатели вымрут, а новые, мало-мальски достойные встать в один ряд с Роменом Ролланом, Анатолем Франсом, Томасом Манном и Джоном Голсуорси, или хотя бы Солженицыным и Гарсиа Маркесом, больше не появятся. И придётся шведским академикам снова присматриваться к философам и историкам.

На сей раз он прогуливал институт ради кропотливого штудирования материалов последнего съезда КПСС. Ни современные книги, ни интернет не давали ему ответа на самые простые вопросы. Приходилось снова погружаться в библиотечный нафталин и выискивать в старых газетах и журналах – пока их не выкинули на помойку – следы того закулисного напряжения, которое царило на самом карнавальном коммунистическом форуме после Лондона.

Сразу бросилась в глаза одна деталь: многие либеральные интеллигенты, дистанцировавшиеся от партии в предыдущие годы, дружно пришли поддержать Горбачёва и не только не швырнули на пол свой партбилет, но и согласились войти в обновлённый состав центрального комитета. Например, драматург Александр Гельман, журналист Отто Лацис. Почему же их неформальный вождь Борис Ельцин позволил себе дешёвый театральный жест, картинно выйдя из партии в прямом смысле этого слова? Естественно, работал на свой имидж, на собственную карьеру. Значит, она была ему важнее той хитроумной борьбы, которую Михаил Горбачёв продолжал вести против кондовых коммунистов, в сущности, ретроградов и реакционеров. Потом они позорно проколются в августе девяносто первого, но пока с ними приходилось сражаться как с влиятельной силой. А Ельцин практически открыл второй фронт. Пока интеллектуальный цвет общества поддерживал одну политическую линию, он упрямо гнул другую. Уж не тогда ли возникли за его спиной эти две беспринципные своры, затеявшие впоследствии схватку под кремлёвским ковром в канун второго тура президентских выборов девяносто шестого года? Историк не географ. Географу для описания Волги достаточно проследить её течение от маленького ручейка на Валдайской возвышенности до впадения в Каспийское море. Историк бы полез изучать весь бассейн, все притоки, потому что они тоже Волга.

Увлечённый работой, он совсем забыл и о Виктории, и о Нине; и о первом свидании, и о втором. Когда посмотрел на часы и вспомнил о вечерних планах, схватился за голову: быть ему сегодня без обеда. Времени едва хватало, чтобы, пробираясь через неизбежные пробки, успеть к шести в Марьино.

Виктория перед уходом с работы дала шефу распечатку плана города и пояснила на словах, где ему удобней будет припарковаться.

Оставалось два часа до решения очередной загадки. Она приехала домой, забралась в горячую ванну и серьёзно призадумалась.

Из Ольгина московская жизнь рисовалась ей как горное восхождение. Нужно постепенно, высматривая ровные широкие площадки для передышки, карабкаться вверх. Первая остановка – квартира тёти Таси, потому что отдавать половину будущего заработка за жильё она категорически не хотела. Удалось. Прочно встала обеими ногами. Следующий рывок – работа. Но не таскание кирпичей, от которого опустится матка, не сидение в холодной палатке на рынке, от которого воспалятся придатки, не стояние у ткацкого станка, от которого ноги отекут и превратятся в толстые колоды, а здоровая, физически не тяжёлая служба. Важно и другое не менее существенное требование: быть на виду у потенциальных женихов, потому что на стройке – одни приезжие и забулдыги, на рынке – покупатели-пенсионеры, а на ткацкой фабрике вообще женский коллектив.

Зацепилась и тут. Быть секретарём (слово секретарша казалось ей исторически неверным) любого начальника для приезжей девчонки престижно и перспективно. Да и фирма подходящая, где одни добры молодцы снуют.

И неожиданно – ещё один головокружительный взлёт. Тут уж не сама исхитрилась, а протянули ей сверху надёжную верёвку и вытащили на заоблачную высоту, под самые небеса. Вот здесь-то и надо закрепляться. Всеми силами и средствами.

Вдруг откуда ни возьмись – Петя. Прямого отношения к месту службы не имеющий. Вывод напрашивается сам собой: для достижения главной цели ползти вверх совсем не обязательно. Умный в гору не пойдёт. Умный рыщет на равнине.

Оказывается, свою судьбу случается встретить и на улице. Не буквально на тротуаре, а в каком-нибудь людном месте, в свободное от работы время. С таким же успехом можно записаться в библиотеку и стрелять глазами по сторонам из-за свежего журнала.

Но в том-то всё и дело, что специальной охоты на парней Виктория не затевала. Она собиралась честно жить и работать в надежде, что добродетель будет обязательно вознаграждена. И вот судьба даёт ей первый шанс. Как же на поверку мало у неё собственных достоинств, чтобы его не упустить!

Из головы не выходила увиденная вчера соперница, с которой по внешним данным у них боевая ничья. Возможно, и поверженная, но имеющая одно важное преимущество: она человек его круга. Дело тут не в постоянной московской регистрации (её отсутствие, конечно же, порождало у девушки комплекс неполноценности). Та девица учится с ним в университете, свободно входит туда, куда самой Виктории путь заказан. Поэтому ревность к ней долго ещё не пройдёт, даже если к тому и не будет особых поводов.

Она старалась трезво оценить своё положение. Быстро вспыхивающий любовный костёр может так же быстро и погаснуть, если не подбрасывать в него свежих дров. Учёба – вот её спасительная, долговременная вязанка. Нужно немедленно поступать учиться. Тогда их объединят не только африканские страсти, не только единство телесное, но и общие интересы. Конечно, выбирать нужно его специальность. Пусть другой вуз, но обязательно исторический факультет. Она же любит историю. И романы предпочитает читать исторические. Недавно закончила «Императорского безумца» Яана Кросса. Там тоже знатный дворянин полюбил простую крестьянку. И очень мудро сделал, потому что жизнь у него сложилась очень непросто: долго сидел в Шлиссельбургской крепости, лишился имения, был объявлен сумасшедшим. Без верной и практичной жены не перенёс бы таких мучений и лишений. А начал с того, что ещё до свадьбы определил невесту на пять лет в хорошую семью и наказал обучать её языкам и прочим вещам, составлявшим в те годы содержание своеобразного высшего женского образования. Сегодня не пушкинские времена, домашних занятий уже мало: нужен институтский диплом.

И Александру Петровичу, когда он заикнётся об их отношениях с сыном, она твёрдо заявит: хочу учиться. Поэтому ниточки с Петей не разорву. И самому Пете сегодня же скажет о своих планах. Попросит помочь готовиться к экзаменам. Не может же он отказать в этом!

А там – будет видно. Среди студентов она не затеряется, не пропадёт, даже если любимый её и бросит.

Вот только жить на что? Стипендии и на еду не хватит, не говоря уж об остальном. Конечно, родители помогут, хотя едва ли одобрят. Но придётся подрабатывать самой. И не в ущерб учёбе. Где бы такую работу найти? У Александра Петровича просить содействия неудобно: ей же после дезертирства не удастся оправдать его ожиданий.

Девушке вдруг стало так хорошо, что она уже не очень боялась предстоящего ужина. Как все счастливые, Виктория часов не наблюдала и выскочила из ванной в самый последний момент, когда до приезда Берестова оставалось меньше получаса. А ведь надо было ещё готовиться к двойному свиданию: сначала с отцом, потом с сыном.

Уже по внешнему виду приближавшейся к его автомобилю Нины Петя понял, что та едет к нему на дачу с самыми серьёзными намерениями: куртка, хотя и доставала только до колен, полностью прикрывала символических размеров юбку, а грудь под плотно облегавшим тело свитером колыхалась подозрительно свободно.

По дороге они болтали об общих институтских знакомых, о перспективах дальнейшей работы и даже о погоде: синоптики пообещали по радио к утру значительное похолодание. Доехали за двадцать пять минут.

– Ну и домище! – невольно вырвалось у девушки, когда они вышли из машины. Разумеется, снова пришлось устроить экскурсию по всем этажам, которая завершилась в большой каминной. Хозяин дачи извлёк из старинного комода комнатную рулетку и спросил:

– На что играем?

– Пусть решает казино, – уклончиво и обнадёживающе ответила гостья.

– Казино играет на желания. Правила обычные: посетитель, выигравший цвет или чёт-нечет, получает право на исполнение одного желания. Угадавший каре имеет право на девять желаний, число – на тридцать шесть, а зеро – на тридцать семь. Проигравший должен удовлетворить такое же количество желаний самого казино.

Играла одна Нина. Петя представлял интересы заведения и одновременно работал крупье.

Девушка поставила на красный цвет и тут же угадала.

– Хочу что-нибудь выпить.

– Мартини? Джин с тоником? Коньяк?

– Коньяк.

Петя достал из бара две узкие хрустальные рюмочки и слегка початую бутылку. Наполнил до краёв рюмки, тут же опустошённые обоими.

Нина повторила ставку. И опять ей повезло.

– Желаю закусить шоколадом.

– Молочным? Чёрным? Белым? Горьким?

– Чёрным.

И это было незамедлительно исполнено.

На третий раз фортуна от игрока отвернулась.

– Желание заведения, чтобы вы, мадемуазель, сняли юбку. Она вам явно не идёт.

– Ну и вкусы у этого казино, – фыркнула Нина и одним движением, не вставая со стула, избавилась от своей набедренной повязки, державшейся на молнии сбоку.

Следующий кон снова остался за ней.

– А я хочу, чтобы вы, месье, сняли свитер.

Только Петя начал охватывать себя с боков крест-накрест, как услышал:

– Да не с себя. С меня.

Дальнейшая игра велась уже на полу, без шарика и ставок. Каждый по очереди называл своё желание, а другой его в точности выполнял.

В какой-то момент игроки переместились в ванную, под душ. Потом продолжили на первом попавшемся диване.

Часа через два все желания иссякли. Ни одно не осталось без ответа.

– Классно поиграли, – подвела итог Нина.

– Да, – согласился Петя. – Теперь пора и поужинать.

Он чуть было не оговорился: пообедать, что для человека, не евшего с утра, звучало бы вполне извинительно.

Гостья палец о палец не ударила, чтобы помочь разогреть еду и накрыть на стол. Оставшись на кухне наедине с самим собой, не то крупье, не то дворецкий не мог избавиться от странного чувства брезгливости, невольно охватившего его. Всё, ими сейчас сотворённое, повторяло точь-в-точь недавние занятия с Викой. Но там билась живая жизнь, а здесь велась игра. Она закончилась, и сразу на душе сделалось ужасно противно, словно исполнялись не его желания, а сам он стал игрушкой в чужих руках и проделывал какие-то ненужные ему гимнастические упражнения, да и то из обязательной, а не произвольной программы.

За ужином он хотел набраться наглости и спросить, как часто его сотрапезница устраивает подобные свидания и с кем. Но она неожиданно перевела разговор на вчерашнюю книгу. Оказывается, за ночь уже успела надёргать из неё кучу цитат и теперь пыталась понять, стоит ли продолжать читать дальше.

– У меня их двенадцать, из разных глав. Как ты думаешь, хватит?

– Если к месту, то хватит.

– Конечно, к месту. Я от цитат как от печки танцую. У меня они всегда к месту.