Щекастое лицо пассажира взволнованно вытянулось. Он, не веря, посмотрел в окно, затем, приподнявшись, налег на столик, чтобы увидеть здание вокзала целиком.

– Пустов, – с недоумением прочитал он.

– Именно, – подтвердил ему сосед с «дипломатом».

– Пустов! – вскрикнул мужчина и подхватил пакет. – Господи! И вы молчите! Вы же знаете, что я еду до Пустова!

Он выскочил в проход, на ходу застегивая пуховик. Шумер заблаговременно убрал ноги с его пути.

– Простите. Простите.

Голос пассажира, как и он сам, удалялся по вагону к тамбуру, вызывая ропот и возмущение очереди.

– Извините, мне в Пустов.

В Пустов хотели все.

– Наверное, пора и мне.

Сосед с «дипломатом» встал и подал руку:

– До свидания. Мой телефон у вас есть.

В его глазах стояло ожидание, что Шумер все же согласиться ехать с ним в гостиницу. Вид у него был виноватый.

– До свиданья, – улыбнулся, пожимая ладонь, Шумер.

– Ой, и мы пойдем, – сказала Людочка, застегивая пальто.

Дима, деловито пересчитав, собрал деньги со столика обратно в бумажник.

Они быстро собрались. Шумеру, правда, пришлось привстать, чтобы на свет из-под полки родилась спортивная сумка. Заложив пальцем страницу в «Острове сокровищ», Людочка выпорхнула первой. Дима, определив сумку на плечо, последовал за ней.

Шумер не услышал от них ни слова.

Поток пассажиров иссякал. Вагон пустел. Конечным пунктом состав имел город Желябин, до которого добираться было еще два с лишним часа, но основной контингент сходил здесь.

– М-да, весело.

Волосатый парень, последний оставшийся в купе помимо Шумера пассажир, спустил ноги с верхней полки, а затем спрыгнул в проход. Подтянув военного кроя штаны с карманами на бедрах и коленях, он сел напротив Шумера.

– Петр, – представился он, – могу быть вашим апостолом.

– Зачем? – улыбнулся Шумер.

– Ну, не знаю, – парень пожал плечами, – все сдрейфили. А мне все равно, что делать.

Пятерней он зачесал волосы вправо.

– Студент? – спросил Шумер.

– Третий курс лесотехнического.

– И что, скучно?

– Да нет, в сущности. Просто как-то бессмысленно.

– Со мной смысла будет не больше, – сказал Шумер.

– Тогда зачем люди вообще живут?

Шумер вздохнул.

– В этом я пока не разобрался.

– Шутите?

– Нет, – Шумер поднялся. – Сложный вопрос. Вам, Петр, лучше не иметь ко мне никакого отношения.

– То есть, апостолы вам на самом деле не нужны?

Петр, помрачнев, вытянул кроссовки из ниши под полкой.

– Я ничего не говорил про апостолов, – сказал Шумер. – И ничего не говорил про миссию, с которой я здесь. Вы все придумали и решили за меня. Разве не так? По-моему, глупо полагать, что я буду проповедовать в Пустове.

– Ага, вы на пенсии, – усмехнулся Петр.

– Нет, – сказал Шумер. – Я здесь по своим делам. До свидания.

Он шагнул в пустой проход.

– Эй, знаете, – крикнул ему в спину Петр, – иметь возможность все изменить и не сделать ничего – самое гнусное, что вы можете сделать.

Шумер не остановился.

Он мог бы ответить, да, мог бы ответить. Но зачем это Петру? А ему самому? Подбирать аргументы, хрипеть, доказывая, что все не так, как видится со стороны. Честно говоря, сама поездка, во многом спонтанная, уже виделась Шумеру жестом отчаяния. Многого не знает Петр, а мог бы просто верить.

Апостолы, они верят.

Мимоходом он одобрительно хлопнул ладонью по бойлеру, поделившемуся с ним кипятком, и помедлил перед тем, чтобы шагнуть на платформу. Справа суетилась, складывая гору тюков, многочисленная семья из Средней Азии. Слева какой-то бородач ожесточенно затягивал горловину рюкзака. Вокруг него кружили голодные голуби.

– Вы выходите? – спросила у Шумера проводница.

Он вздохнул.

– Обязательно.

– Так выходите.

Шумер улыбнулся.

Он не знал, как встретит его Пустов. Позади осталось позорное бегство. В настоящем имелось тихое возвращение. Эх, как бы все забыть? Раз – и ничего не было. Или было?

Прошлое кисло барахталось в Шумере, заставляя испытывать смущение и стыд.

И люди никуда не делись. Изменились? Возможно. Но вряд ли в лучшую сторону. В это он не верил. Впрочем, не поэтому ли он вернулся?

Вперед? Нога преодолела десятисантиметровый зазор между вагоном и платформой, носок ботинка, переместившись, избрал новую точку опоры, пальцы, стиснувшие поручень, наконец разжались.

Все.

Шумер встал на платформе и вздрогнул, когда из-за тюков неожиданно грянула музыка. Скрипка, гитара, аккордеон. «Слова любви вы говорили мне в городе каменном…». Мелодию из «Бриллиантовой руки» музыканты выводили старательно и фальшиво. Чувствовалось, что раньше они ее играли редко.

Несколько мгновений – и платформа под вечереющим небом очистилась. Исчезли среднеазиатское семейство, бородач, сосед с «дипломатом», вышедший впереди Шумера. Голуби, взлетев, расселись на карнизах вокзала. Спрятался за стекло двери милиционер.

Ансамбль, правда, остался. Квартет. Толстая скрипачка. Худой, усатый аккордеонист. Гитарист с испитым лицом. И саксофонист, окривевший, с распахнутым в пустоту изумительно голубым глазом.

Все в черных костюмах и светлых рубашках. Женщина – в черном платье с ярким плюшевым бутоном розы на груди. Она единственная сидела. Мужское трио полукругом стояло за ней. «Помоги мне, помоги мне…».

Похоронный оркестр.

Когда аккордеонист выдавил из клавиш последний аккорд, из-за осветительного столба стремительно вынырнул подтянутый мужчина в дорогом сером костюме и в пируэте подхватил Шумера под локоть.

– Очень приятно, что вы снова с нами!

Улыбка его сверкнула ровными отбеленными зубами.

– В кафе? – спросил мужчина и тут же себе ответил: – Разумеется, в кафе!

Шумер не сопротивлялся.

Мужчина повел его, приговаривая, как он рад такому визиту, безумно, безумно рад, он даже поспорил сам с собой, что тот случится на прошлой неделе, пора бы, и, представьте, сконфузился, проиграл, пришлось кукарекать под столом. А как иначе? Раз уж ты – человек принципа, то лезь и кукарекай.

Ку-ку! То есть, ку-ку-ре-ку!

Кафе «Чайка» встретила их затоптанным кафельным полом, плакатом, вещающим об опасности выхода на железнодорожные пути, и стойким запахом чего-то горелого.

– Не обращай внимания, – запанибратски сказал мужчина, шевельнув тонкими ноздрями.

Острыми серыми глазами он охватил полупустой светлый зал, полный свисающих с потолка липких лент, поморщился на пеструю компанию, звякающую стаканами рядом с прилавком, и выбрал угловой столик, с которого была видна платформа и – одновременно – вокзальный выход.

– Прошу!

Мужчина расстегнул пуговицы на пиджаке, водрузил локти на столик. В глазах его засветился живой интерес.

– Ну, как ты?

– Никак.

Шумер достал салфетку из стаканчика, обозначающего наличие в кафе некоторого сервиса, и нарочито медленно обернул ее вокруг пальца.

– Понимаю, – кивнул мужчина. – Кто ж разговаривает на голодный желудок? Здесь, между прочим, варят сносные пельмени.

Шумер свободной рукой достал из кармана пальто всю ту мелочь, что у него была.

– Шесть рублей! – хохотнул мужчина, кинув взгляд на монеты. – Силен! В своем репертуаре. Ну, а я, так сказать, в рамках помощи перемещенным лицам, все же закажу тебе порцию за свой счет. Благодарности, понятно, не жду. Ну и сам поем. Ты, значит, никуда пока не уходи. Я мигом, ага.

Он быстрым шагом направился к прилавку и оттуда помахал Шумеру рукой. Крупная женщина в сером халате и в чепчике, айсбергом возвышающимся над зачесом, стала принимать у него заказ. Зажужжал кассовый аппарат.

Шумер отвернулся. За окном, вызвав легкое дрожание стекла, набирал ход привезший его поезд. Шумеру с тоской подумалось, что если выскочить из кафе прямо сейчас, то, наверное, получится догнать последний вагон. Благо там проводница, свесившись, выставила жезл с зеленым кружком.

– Скучно?

Мужчина оказался тут как тут, смотал длинную ленту пробитого чека и уложил ее в брючный карман.

– А я нам заказал водки, – сказал он со смешком. – Думаю, под пельмени мы с тобой с удовольствием тяпнем рюмочку или две.

– Не пью, – сказал Шумер.

– Уже? – удивился мужчина. – Странно. Я помню, как в этом кафе ты устраивал водочный перфоманс. В прошлый раз.

Он надвинулся, разглядывая Шумера. Тот, в свою очередь, слегка выставив подбородок, посмотрел собеседнику в глаза.

Мужчина фыркнул.

– Решительно настроен, да?

Лет ему было за сорок. Ухоженное, искусно вылепленное лицо можно было назвать волевым и аристократичным. Высокий, склонный к облысению лоб. Челюсть с благородной ямочкой на подбородке. Нос с горбинкой. Красиво очерченный рот. Качественно выбритые в салоне щеки с едва уловимым запахом дорогого одеколона. Безукоризненно ровные виски. Колючие, властные глаза, в которых то и дело разгораются опасные искорки.

Та же женщина, что принимала заказ, с каменным лицом принесла две порции дымящихся, политых сметаной пельменей, поставила тарелку с хлебом и баночку с горчицей, выложила две вилки.

Затем принесла бутылку водки и два стакана.

– Ничего, что мы так, по походному? – спросил мужчина, свинчивая на бутылке колпачок.

Шумер пожал плечами.

– И-эх!

Водка плеснула в стаканы.

Пестрая компания за столиком у прилавка вдруг зашумела, обросла невнятными возгласами, кто-то кого-то схватил за воротник, кто-то сунул в пространство кулаком. Брызнула об пол и разлетелась осколками солонка.

Мужчина опрокинул стакан с водкой в себя, вкусно причмокнул и обернулся.

– Граждане! – сказал он громко. – Не нарушайте общественный порядок! Сейчас в темпе собрались и вышли. Накажу!

Стало тихо.

– Ой-е! – икнув, произнес кто-то.

Драка распалась, так толком и не начавшись. Небритые мужики, виновато шмыгая носами и оглядываясь на недопитое, потянулись в двери.

– Видишь? – спросил у Шумера мужчина. – Порядок!

Ответа он не услышал. Впрочем, похоже, это нисколько его не взволновало. Подвинув к себе тарелку, он шумно втянул носом пельменный пар.

– Замечательно.

Мужчина взял кусок хлеба и столовым ножом намазал на него горчицы.

– Вообще, это глупо, – он с аппетитом откусил хлеб, – по-моему, принципиальность лучше проявлять в другое время и в другом месте.

Шумер повертел вилку.

– Наверное.

– Ага, – кивнул мужчина и изысканным жестом отправил в рот капающий сметаной пельмень. – Так какими судьбами к нам? – спросил он, прожевав.

У него все и без усилия получалось изысканно и вкусно. Даже наклон головы. Даже легкий, иронический изгиб брови. Грязь не приставала к рукавам, горчица не пачкала манжеты.

– Я должен, – тихо сказал Шумер.

Мужчина улыбнулся.

– Кажется, это в пятый раз. Нет, я еще понимаю, когда один, два раза. Третий тоже готов принять. Все-таки не простое число. Троица, триединство. Тримурти. Многие почитают. Но после третьей неудачи, наверное, можно было и остановиться! Куда дальше? Что за упорство? Четыре, кстати, много где не считается счастливым числом. И это был закономерный крах. Я думал, что окончательный и бесповоротный. Но нет, год и два месяца – и ты снова здесь. Мне уже становится интересно – это мазохизм такой?

Шумер вздохнул и проколол вилкой пельмень.

– Я пока не знаю.

Собеседник рассмеялся.

– А вот это восхитительно! Ты сегодня один? Или подготовил мне сюрприз?

Он проглотил один за другим два пельменя.

– Какой сюрприз? – спросил Шумер.

Мужчина вкусно, со смаком куснул хлеб.

– Ну, подвижников, адептов, апостолов, психов. Кого ты там обычно собираешь на бой со мной? Это, кстати, не один из них?

Он вилкой показал в окно. У входа в вокзал, там, где раньше курил милиционер, теперь стоял Петр. Судя по повороту головы, он смотрел на кафе.

– Нет, – сказал Шумер, – в этот раз я решил попробовать в одиночку.

– Ну и глупо, – сказал мужчина, слизнув языком сметану в уголке губ. – Я вспоминаю третий заход. Ты ведь там, кажется, целый состав обратил, да? Пятьдесят четыре на восемь… Это же четыреста с лишним человек!

– Это была ошибка.

– Ну, нет, почему? Ты попытался, ты был в своем праве. Люди тебе верили, шли за тобой, хотели чего-то большего. Да. Только ты не учел, что они изначально слабы. Просто по природе своей, по человеческой. Редко кто из человеческих особей способен на самопожертвование. А уж если самопожертвование несколько абстрактно и необходимо терпеть его изо дня в день…

Мужчина печально присвистнул.

Минут пять он задумчиво ел пельмени, не забывая мазать горчицей хлеб и подливать себе водки из бутылки. Глядя на него, потихоньку занялся своей порцией и Шумер. Было вкусно, надо признать.

Ожил станционный громкоговоритель, и невнятные, громкие слова разнеслись над путями.

– Слушай! – сказал мужчина, промокая хлебом остатки воды и сметаны. – А ты не хочешь на них посмотреть?

– На кого? – спросил Шумер.

– На тех, кого ты здесь бросил, – сказал собеседник. – Не скажу, что жизнь их устроена, но с голоду не пухнут.

– Нет, – мотнул головой Шумер, – потом.

– Они ведь тебя любили.

Шумер склонился над тарелкой.

– Знаешь, – сказал мужчина, – я много думал на тему, чего в людях больше, к чему они охотнее тянутся, к добру или к злу, согласись, сакраментальный вопрос, но без него никак. – Он почесал лоб мизинцем. – Даже для интереса счет вел. Каждый день в два столбика выписывал. В некотором роде с тобой соревновался.

– Победил? – глухо спросил Шумер.

– Не-а.

Шумер изумленно поднял глаза.

– То есть, как?

Мужчина бросил в рот последний кусок хлеба.

– Ты не удивляйся, ты тоже не победил. Победили серость и безразличие. Да, для меня это тоже было открытие. Люди, в массе своей, оказались серы и безразличны. Чтобы сдвинуть их в ту или иную сторону, как я понимаю, и тебе, и мне приходится прикладывать прорву не всегда окупающихся усилий.

– Мои – окупаются, – сказал Шумер.

Мужчина расхохотался.

– Вот чего мне не хватало! Твоей самоуверенности и безапелляционности! Эх, были бы они хоть на чем-то основаны, кроме слепой веры. Впрочем, я о чем? Помнишь же постулат, что якобы дьявол ограничен в средствах и вынужден добиваться того, чтобы человечество губило себя самостоятельно, своими же руками? В том смысле, что он – не деятельно участвующая сторона. Ну, как? Там подтолкнуть, здесь – уронить зерно сомнения, где-то настроить или шепнуть вовремя сладкую мысль, но все остальное человек делает сам, сам зло в душе растит, сам его лелеет, сам генерирует в окружающую среду.

Он вылил в стакан остатки водки.

– А потом я подумал: разве с противоположной, твоей стороной не так? И, представь, по зрелому размышлению оказалось: так! Она тоже ограничена, ей тоже требуется, чтобы человек самостоятельно выбрал, скажем так, путь совести и добра и следовал ему. В светлом уме и здравой памяти. А все почему? Потому что человек из равнодушной чушки способен прорасти только сам, мы же лишь призваны раздуть тот огонек, что в нем зародится, и никак иначе. Ну, может еще затушить, если огонек нам не нравится. Нет, я согласен, периодически мы в силах… Вот как ты в третью свою попытку с целым пассажирским воинством. И что вышло? Пшик! Растворилось твое воинство, потерялось в прямом и переносном смысле. Поэтому я предпочитаю тонкие, точечные, почти гомеопатические воздействия. И ты знаешь, ничего не приходится потом исправлять. Человечки сами с собой делают все остальное.

Мужчина одним глотком осушил стакан.

– Я хочу это изменить, – сказал Шумер.

Его визави улыбнулся широкой, открытой улыбкой.

– Всегда пожалуйста. Мне нравится наше противостояние. Не пойми меня неправильно, но я смотрю на твои усилия, как старший, более опытный и более искушенный коллега. У тебя ничего не получится.

Шумер отставил тарелку.

– Спасибо.

Собеседник сморщился.

– Давай без упоминания в суе нашего общего знакомого. Можно было не говорить ничего. В конце концов, это мелко. Не пристало твоей стороне.

Шумер выдавил кривую улыбку.

– Тогда, вот.

Он подвинул монеты к мужчине.

– Н-да, – посмотрел на них тот, – не тридцать сребренников. Но я, знаешь, не брезгую даже малыми капиталовложениями.

Мужчина переправил монеты в карман пиджака.

– Тем более, ты почти ничего не съел. Будешь еще? – спросил он, указывая на тарелку.

– Нет, – сказал Шумер.

– Что ж, – мужчина аккуратно придвинул порцию к себе. – Так какие у тебя планы? Или я лезу не в свое дело?

– Пока никаких.

– Неужели? – Собеседник Шумера разглядывал пельмени, словно искал в них гармонический порядок. – То есть, мне не готовиться?

Шумер пожал плечами.

– К чему?

– К тебе.

– Я еще не определился.

– Ты ехал вообще без плана? – удивился мужчина. – Знаешь, скажу тебе, это никуда не годится. Ни плана, ни апостолов. Куда ты катишься? Это, друг мой, получается, в твоем неприглядном лице прибыло в Пустов вырождение идеи. А где боевой задор? Где исступление? Где румянец? Где люди с твоим именем на устах?

– Тебе же проще.

– Это как посмотреть. За тобой теперь придется приглядывать в оба глаза.

Шумер отступил от столика.

– Моя квартира цела?

– Разумеется! Полы вымыты, герань полита. Шучу.

Мужчина поднял тарелку на уровень глаз. Взгляд его из-за нагромождения пельменей был лукав.

– Уже уходишь? – спросил он.

– А что?

– Смотри, как могу!

Мужчина наклонил тарелку и раскрыл рот. Сметана, вода из-под пельменей, сами пельмени плеснули ему в лицо, брызнули на шею и ворот рубашки, пролились вниз потоком, оставляя мокрые пятна на дорогом костюме.

Всего два пельменя успели попасть по назначению – в глотку.

– Зачем? – спросил Шумер, глядя на застывший на носке кожаной туфли кружок теста.

Выкидыш мяса потерялся где-то на полу.

– Потому что могу! – мужчина прожевал пельмени и захохотал, вытирая нос и губы рукавом. – Представляешь? – Он раскинул руки. – Могу! И хочется!

– Счастливо оставаться.

Шумер толкнул двери. Небритая личность снаружи преградила ему путь, на носках заглядывая за спину.

– Этот там? – прохрипела она.

– Там, – кивнул Шумер.

– Вот урод.

Личность, сплюнув, полезла через ограду к липам и угрюмым собутыльникам, но, зависнув в интересном положении, обернулась.

– Слышь, а у тебя деньги есть? – спросила она Шумера.

– Нет.