Черные тени метались по коридору.

От кромки до кромки оставалось пять шагов. Четыре. Четыре.

– Ну же! – поторопил Ольбрума Клембог.

Старик затрясся.

– Не… не могу, – выдавил он. – Помоги… Помоги, Кеюм.

– Что?

– Сложи половину знака… веди ко мне… Что-то не дает…

Ольбрум дышал тяжело. Лицо потемнело, крупные капли пота дрожали на лбу.

– Что за день такой!

Клембог скрипнул зубами.

Семь кяфизов льдисто звякнули. Пальцы сложились, поймав невидимые нити аззата. Кромка дрогнула.

– Я взял, – сказал гауф. – Взял. Замыкаю.

Ольбрум устало опустил левую руку.

– Давай, Кеюм. Вместе.

Ощущение было, словно он движет гору.

А гора упирается. Гора тяжела и своенравна. Не гора даже, целый хребет. Хребет Йоттифа. Сдвинь его, сдвинешь мир.

Клембог зарычал.

Расстояние между кромками сузилось до трех шагов и замерло. Гауф и его цольмер тянули ладони со сцепленными пальцами и никак не могли дотянуться друг до друга.

Это как с кяфизами, понял Клембог. Как с кяфизами.

И тут басовитый гул родился в третьей спальне, холодным воздухом вырвался наружу и потек по коридору, осыпая пыль и шевеля ткани и шпалеры.

– Что? Что это? – побледнел Кредлик.

– Ничего хорошего, – прошипел гауф.

Слепой латник поднял на звук голову, а затем, царапая мечом плиты пола, побежал в незамкнутый аззат.

– А-а-а, шерстяная задница!

Худой Скаун, выскочив, встретил тварь у кромок, железо ударило в железо, ржавая пластина отлетела в стену, латник махнул рукой, и чудовищный меч просвистел у Скауна над головой. В следующий миг в порождение нифели вонзилась секира Хефнунга и увязла у того глубоко в груди, пробив доспех.

Латник покачнулся.

– Ох-хо-хо! – проорал Титус. – Видели?

Жуткий меч снова распорол воздух, заставив сектиля отскочить, а Худой Скаун, не мешкая, вонзил лезвие латнику в подмышку, найдя там мягкую пустоту вместо отбитой пластины.

– Получи!

Черная с фиолетовым оттенком кровь брызнула под ноги.

Тварь скрючилась и застыла высокой, железной, исходящей дымком статуей. Но между ног у нее, скребя когтями, уже пытался продраться выползень. Косматый, упорный, он выполз до половины, щелкнул клыками.

И распластался с ножом га-йюн в желтоватом черепе.

– Ха! – удивился Худой Скаун, оглянувшись на Кредлика. – Метко.

– Ничего мальчишка, – одобрил Хефнунг.

Кредлик покраснел.

А в щель уже стремились новые твари – прямо по латнику, сбоку, по потолку.

– Да что ж ты! – простонал Клембог.

Кромка не двигалась.

Мало того, гауфу показалось, что ее что-то медленно отжимает назад – по доле, по ногтю, по гречишному зерну.

– Ты чувствуешь, Ольбрум? – спросил он, пытаясь удержать аззат в побелевших пальцах.

– Такое… бывает… – прохрипел старик. – Дави, дави сильнее.

Клембог выругался.

Упокоенного латника под напором ловцов со звоном опрокинуло на пол, Худой Скаун заскакал между мелькающих серпов, отбивая мечом наиболее ретивые выпады. Хефнунг орудовал секирой, заставляя ее вращаться свистящим стальным обручем. Костяные конечности отрубало и подбрасывало в воздух. Выползни получали по зубам и с шипением отскакивали назад. Кредлик добивал раненых, вонзая ножи га-йюн.

Четырехрукий латник и несколько ловцов не смогли уступить друг другу и завязли между кромками, слипшись в желто-ржавый ком, скрипящий, подвывающий, ощетинившийся мечом и серпами. За ними, напирая, толпились новые твари – те, кому было название, и те, кому еще не было. Кость, шерсть, мертвая плоть, железо и зубы.

Нифель любила разнообразие.

– Титус, – слабым голосом позвал Ольбрум, – вызывай своих. Всех… сюда…

– Всех? – обернулся Хефнунг, врубившись в ловцов как дровосек.

– Всех. Боюсь, не удержим.

– Хорошо, что я с вами пошел, – отбиваясь от прорвавшегося по головам выползня, сказал Худой Скаун, – как знал. Без меня бы уже давно… – Не договорив, он уклонился от жадных когтей, а затем с выдохом пропорол косматый бок. – Кстати, четвертый уже.

– Зови, – повторил Ольбрум.

– Ясно.

Хефнунг снес голову очередному ловцу и сжал кяфизы в ладони. Легкий звон поплыл по крылу и отозвался густым «бом-м-м» в зале Приемов, на Перешейке.

– Очень… очень хорошо, – сказал Ольбрум.

Его качнуло.

Кромки аззата дали слабину, и ком из латника и ловцов, распадаясь, вывалился прямо людям под ноги.

– Ха! – взмахнул мечом Худой Скаун.

Весело поскакала желтая кость.

Рыча, ревя и щелкая, твари перебирались сквозь щель, затаптывая собратьев-неудачников. Трещали факелы. Дымный утренний свет узкими полосками дрожал на стенах. Очнувшийся Гортак с ходу нанизал на копье какую-то многоножку с клешнями.

– Проснулся? – мимоходом хлопнул его по спине сектиль.

Первые тонкие волоски нифели закрутились в коридоре.

– О, боги!

Граница аззата вдруг пропала, растворилась у Клембога в пальцах. Ольбрум упал, и гауф поспешил на защиту старого цольмера.

Меч сверкал, обрубая серпы, когти и пальцы.

Третья спальня выплескивала тварей в коридор, будто безумная роженица. Мертвые лица, голые черепа. Синюшные тела.

– В круг! – заорал Клембог, видя, что еще чуть-чуть и их отрежут друг от друга.

Вырос рядом Худой Скаун, прикрыли спины Хефнунг с Гортаком, поднялся Ольбрум, схватил за шиворот Кредлика, выдергивая его из свалки щелкающих пастей.

– Они мне ничего, ничего… – мотал головой разгоряченный мальчишка.

– Стоим! – крикнул Клембог.

Только бы, подумалось, не кяфизы снова…

Порождения нифели разделились перед людьми на два рукава, обтекая ощетинившийся сталью отряд и пробуя, пробуя напасть то с одного, то с другого края. Выползни жутким узором покрыли стены.

Секира и два сверкающих меча работали без остановки. Знаки Ольбрума валили нечисть по две, по три твари за раз. Гортак не давал напрыгнуть сверху, колол копьем самых прытких, а Кредлик орудовал ножами в ближнем бою.

Хвала Богам, кяфизы служили исправно.

Железо и плоть с десяток раз пытались проткнуть или хотя бы схватить Клембога, но каждый раз натыкались на невидимую преграду. Из остальных тяжелее всех должно было приходиться Кредлику с его двумя кяфизами, но молодость, молодость!

Тени бешено скакали по камням.

– Вот шерстяная задница! – оскалился Худой Скаун, перебрасывая меч из уставшей правой в левую. – Что-то их много.

– Это да, – выдохнул Хефнунг, скосив секирой ближних ловцов. Лицо толстяка блестело от пота, усы обвисли. – Давненько я так не махал.

От крови пол сделался скользким.

– Где там твои воины, сектиль? – спросил гауф, снося уродливую голову сунувшемуся дохляку. – Им тут, знаешь, работы…

Договорить он не успел – за спиной раздались тугие щелчки спущенных жил, и шестерых выползней смело со стен арбалетными болтами.

– Стой за Дилхейм! – взлетел к потолку боевой клич.

Спустившиеся с Перешейка воины врубились с шипящую, клацающую, скулящую массу тварей, расчищая путь к окруженным товарищам.

Мечи и глефы против когтей, клыков и лап.

Звон кяфизов. Вой, стоны и шипение. От поверженной нечисти стелился над полом, завиваясь, фиолетовый дымок.

Огни факелов красными отблесками ложились на панцири, пластины и бляшки.

– Стой за Дилхейм!

Их не было и дюжины.

Но они отбросили волну нападающих обратно к третьей спальне, просто-напросто укоротив ее и втоптав в камни.

Страшный и безрассудный напор.

Вчерашние мальчишки. И два ветерана за двадцать пять.

А когда-то за ветеранов считались сорокалетние, мельком подумалось Клембогу. Пятая Башня, Шестая… Теперь и не найти.

Плечо в плечо; замешкавшуюся тварь, вертлявую, с уродливым наростом вместо носа, пронзили сразу два меча, его и подоспевшего воина. Лезвие сплясало по намотанной на предплечье тряпке, оставляя на ней черные полосы. Снова чистое!

Ловцы и прочие опасливо застыли на невидимой границе. За спинами передних копошились, взвизгивали самые нетерпеливые.

Пощелкивали зубы, вхолостую взмахивали костяные серпы.

– В линию! – скомандовал гауф, пользуясь короткой передышкой.

Они выстроились, отпихивая мертвую плоть к стенам и перекрывая коридор в двадцать шагов шириной двумя неполными шеренгами – пятнадцать человек против двух, а то и трех сотен. Сколько там еще наплодит нифель в спальне, трудно сказать.

– Ольбрум, что с аззатом? – спросил Клембог. – Сможешь замкнуть снова?

– Нет, – ответил старик. – Это… это надо переждать.

– Что переждать?

– Такое бывает, – старый цольмер посмотрел на гауфа. – Такое случается, когда…

Слова его потонули в грохоте.

Участок стены у третьей спальни осыпался каменным дождем, и в пролом из облака бурой пыли шагнула толстая, обмотанная цепями пупырчатая тварь.

Ни Клембог, ни остальные таких еще не видели.

Тварь возвышалась над ловцами, латниками и прочими гадами, зажимая в могучих трехпалых лапах молот на длинной рукояти. Квадратный боек молота был оббит до светлого металла. Тварь кривила большой рот. Две ноздри со свистом пропускали воздух. Маленькие глазки прятались под крутыми надбровными дугами.

– Шерстяна-ая задница, – протянул Худой Скаун.

– Это пять или шесть кяфизов, – шепнул Титус.

– Знаю, – сказал Клембог и крикнул всем: – Под молотобойца не соваться! У кого два, три кяфиза – бейте мелюзгу. Молотобойца возьмем мы с Ольбрумом.

Громадная тварь, будто услышав его, взревела.

Молот грохнул о свод потолка, заставив его пойти трещинами. Нечисть заверещала и хлынула на людей.

Темное море из клыков, когтей, смерти и ненависти.

– Бей!

Клембог шагнул вперед, взмахнул мечом, рассекая поток тварей надвое. Знак Ольбрума из-за спины вбил невидимый клин глубже, расшвыривая нечисть в стороны и открывая прямой путь к великану-молотобойцу.

Не прекращая реветь, тот и сам торопился навстречу. Гудел раскручиваемый молот. Опасливо отскакивали из-под толстых ног выползни. Звенела цепь.

Не дать ему приблизиться к воинам, думал Клембог, ускоряясь. А там уж как-нибудь…

Бессильно царапали, соскальзывали с панциря, пытаясь задержать, когти. Впустую било железо.

В другой раз, в другой раз.

Он толкнул плечом назойливого латника, и тот, неловко переступив, придавил собой пару дохляков. От росчерка меча закачался, молотя серпами, обезглавленный ловец.

Бух! Молот упал в трех шагах от Клембога.

Дрогнул пол, брызнула каменная крошка, смело подальше мелких тварей.

– Ух! – крикнул оказавшийся рядом Хефнунг. – Как лупит!

– Ты-то куда? – спросил толстяка гауф.

– Куда, куда! Пять кяфизов, между прочим! – сектиль с удивительной для его комплекции грацией увернулся от ржавой железки и раскроил череп ее владельцу.

– Ну, смотри. Слева-справа.

Хефнунг кивнул, и они разбежались к стенам коридора, заставляя молотобойца делать выбор, по кому бить сначала.

Посверк меча, взблеск секиры. Черная кровь на фоне наливающихся красным щитовых полос. Утро. Холодное. Осеннее.

Клембог на мгновение оглянулся – там, за спиной, кипело сражение, и тонкая цепочка воинов держала строй. Выстоят, не дрогнут?

Звенели кяфизы, выли, шипели твари, наваливались, надеясь если не достать когтями или зубами, то задавить массой. Бугрились отвалы мертвечины. Нифельные дымки завивались волосками то тут, то там.

Ольбрум спрятался за выступ, наставил руки.

Знак искрой соскочил с пальцев и огненной стрелой устремился к молотобойцу. Вонзился. Рев великана сотряс воздух.

Молот ухнул в стену, вышибая оконный щит.

Клембог пригнулся, проскочил к толстой ноге молотобойца, отшвырнув с пути многолапую тварь с паучьим брюхом. Градом посыпались иглы, кости, комки липкой паутины. Кто-то задушено пискнул из-под сапога.

Меч отскочил от пупырчатой синеватой кожи. Вот же…

Гауф дал в рыло какой-то мохнатой твари, принял на спину прыжок выползня, дернул за черный клок, отправляя исходящую шипением шкуру сначала на лезвие, а затем на пол.

Хефнунг между тем прорубился к молотобойцу с другой стороны.

– Уах-ха!

Секира поймала солнце и вонзилась великану в бедро, выбив сноп искр из намотанной цепи. Молотобоец, зарычав, упал на колено.

Вокруг него прыгали, верещали, царапали плиты.

Трехпалая рука оставила молот и потянулась к ране, расшвыривая попадающихся на пути тварей. Хефнунг едва успел отскочить.

Секира, измазанная фиолетовым, звякнула о стену.

Великан нашел обезоруженного толстяка взглядом злобных глаз, раздул ноздри и заскользил ладонью за молотом.

Клембог подстерег и ударил по пальцам. Один перерубил – кровь брызнула в лицо. Движение второй руки он заметил слишком поздно.

Кяфизы смягчили удар, но он был очень силен – гауфа впечатало в стену, вышибло воздух из груди, железо панциря врезалось в кожу сквозь подкладку.

Несколько мгновений он не соображал, что с ним и где он, какие-то кривые зубы щелкали у лица, пахло гнилью, покусывало голень, затем тряхнул головой, заставляя мир сжаться в точку и полыхнуть четкой картинкой.

И вовремя. Молотобоец замахивался молотом. Ольбрума атаковали дохляки с какими-то быстрыми, вертлявыми тварями. Титус скрылся под грудой тел, без особого успеха на освобождение отшвыривая то одно, то другое порождение нифели. Ждать от них помощи не стоило. До меча было полтора шага, но эти полтора шага перекрывало многолапое паучье отродье, на ноге висел выползень, а на плечо, скаля узкий рот, наваливался ловец.

Клембогу стало горько.

Как так? Он думал продержаться хотя бы до весны, а там и до лета, выходило же – сегодня все и закончится.

Убить его, конечно, сразу не смогут, кяфизы не дадут, но уволокут в нифель и там… Башня тоже падет. Последняя.

– А-а-а! – страшно закричал гауф, выворачивая схваченную руку. – Я… все равно… не сдамся!

Он вздернул ловца вверх.

Костяной серп зацепил висок, но в следующий миг белая молния молота смахнула тварь и расплющила ее о стену желтой кляксой.

Клембог перекатился к мечу. Новый удар молота пришелся вскользь, заставил закрутиться волчком, ввинчиваясь в новую, выхлестнувшую из спальни кучу. Лезвие жалило, кулак опрокидывал навзничь.

Сколько ж вас?

Разъяренный, лишенный пальца молотобоец не отличался точностью и, пытаясь достать Клембога, лупил по своим. Гауф уворачивался, стараясь держаться ближе к неуклюжим