Сумочка прилетела Лаголеву в плечо, больно стукнув то ли пряжкой, то ли замком. Хорошо не в голову, честное слово.

– Вы – больная?

– Я?

После этих слов будущее Лаголева, возможно, стало туманным.

Но ему повезло – как чудо подоспел грязно-желтый автобус и раскрыл створки. Женщина на долю секунды замерла, соображая, что для нее важнее – тщедушный насильник Лаголев или место в салоне. Лаголев, конечно, проиграл – куда уж ему! – и автобус вобрал женщину в себя, втянул вглубь, как в пищевод, растворяя среди пассажиров ее темно-синий пиджак и серые брюки, запечатал выход парнем с девушкой.

Хлоп! Поехали.

Лаголев, разумеется, садиться не стал. Хотя и опаздывал. Заныло, задергало изнутри: сволочи. С ума посходили. Я вам кто? Почему на меня-то все? И ведь ни одна тварь слова против этой дуры не сказала.

Защемило под лопаткой, ввинтилось ржавым шурупом. Довели, суки.

Пытаясь успокоиться, Лаголев с силой втянул воздух через нос. Тише. Все хорошо, все хорошо. Ты адекватен, это все вокруг переломанное и кривое.

Не помогло.

Он стоял, вобрав голову в плечи и минуту или две жил болью, грызущей левую сторону. Что влево отдает? Сердце? Может, микроинфаркт? Межреберная невралгия? Бог знает. Но раньше проявлялось к вечеру, а сейчас и трех нет. Симптом. И никто, никто не подошел, не спросил, все ли у него в порядке. Времена, нравы. Все правильно.

Лаголев скрипнул зубами.

Боль постепенно утихла. Он решил слегка «расходить» ее и медленно двинулся к следующей остановке. Отразился в витрине какого-то помпезного, облицованного мрамором бутика. Метров двадцать манекены в элегантных костюмах и галстуках за стеклом сопровождали его фигуру, одетую в ветровку и в джинсы, вытертые на коленях до белизны. В пустых глазах пластиковых идиотов чудилось брезгливое недоумение: что это тут ковыляет мимо? Как это недоразумение еще допустили до нашего фасада? Кыш, кыш, убожество!

Ладно. Он и сам не будет задерживаться.

Лаголев пересек улицу и нырнул под дощатый навес. За забором реконструировали дом, в щели виднелись груды кирпича и леса, составленные из металлических труб. На лесах сидели, попыхивая сигаретками, угрюмые рабочие.

Сколько им, интересно, платят? Наверняка больше, чем ему платит Руслан. Может, попробовать устроиться?

Автобус обогнал его, когда оставалось пройти дом со скоропостижно скончавшейся пельменной на первом этаже и свернуть за угол. Лаголев сначала побежал следом, наливаясь злостью и отчаянием, потом понял, что не успеет.

Будь все проклято.

Выдыхая, он упер руки в колени. Мимо, ойкнув, проскочила какая-то девчонка, обмахнув штанину юбочными складками. Молодость. Тоже на автобус? Ну-ну. Но что-то он да, встал враскоряку…

Лаголев распрямился. Ладно. Бог с ними со всеми. Со старухами. С дурами. С равнодушными идиотами. Бог им всем все припомнит. Жалко, уже потом, не в нынешней жизни. Ничего.

Ему пришлось отсчитать двенадцать рублей смуглому водителю маршрутки, который будто караулил его неудачу с автобусом.

– Ай, маладца! – сказал железнозубый водитель, когда Лаголев разобрался с мелочью. – Прахади, дарагой!

Лаголев забрался на сиденье и уставился в окно, за которым пятнами поплыл мимо город. И жизнь вся так, в расфокусе, пятнами.

Маршрутка подскакивала на трамвайных рельсах, и в Лаголеве, перемешиваясь, подскакивали внутренности и мысли. Он едва не проворонил свою остановку и, уже переехав, попросил высадить его на углу. Все, подумал, выскакивая наружу, Кярим теперь живьем съест. Ай, Саша, Саша, необязательный ты, да.

И возразить будет нечего.

Подбегая к широким ступеням, Лаголев невольно поднял глаза на жестяной, идущий волной козырек и буквы, дугой изгибающиеся выше.

«Сельскохозяйственный рынок «Победа».

В тамбуре, внутренние двери которого отсутствовали, как класс, Лаголев испытал привычное секундное замешательство. Запахи, шорох шагов, звон тележек, развозящих овощи и фрукты, шумное многоголосье с гортанными выкриками, людские суета и хаотичное, прерывистое – от прилавка к прилавку – движение его, человека, испытывающего дискомфорт от всего вышеперечисленного, заставляли каждый раз собираться с духом, чтобы преодолеть и окунуться.

Не любишь? Люби!

– Чего стоишь?

Его подтолкнули сзади, и он, опомнившись, поспешил в дальний конец рынка, на бегу освобождаясь от куртки. Стол номер тридцать четыре. Пирамидки розовых помидоров. Рядок зеленых пупырчатых огурцов. Желтые попки абрикосов.

– Здравствуйте, Кярим Ахметович.

Между фермами потолочных перекрытий перепархивали воробьи.

– Ай, Саша, опоздал ты.

Кярим Ахметович был плотный, носатый азербайджанец. Его широкое, в малозаметных оспинках, плохо выбритое лицо гримасой выразило неудовольствие. Вскинув руку, он посмотрел на часы.

– На десять минут опоздал, да?

– Автобус, – выдохнул Лаголев.

– Что – автобус, Саша? Ты – автобус? Я – автобус? Может быть, жизнь – автобус?

Наклонившись, владелец места под номером тридцать четыре вытащил с полки из-под стола мятый белый халат.

– Уехал автобус.

– А ты остался, да? – Кярим Ахметович кинул халат Лаголеву. – Гульнар уже полчаса как ушла, я за тебя стою. Одевайся.

Лаголев, покаянно сгибаясь, просунул руки в рукава.

Мимо прошла пожилая женщина в очках и кудряшках, качая на ценники головой. Натура Кярима Ахметовича взяла верх над желанием усовестить нерадивого работника.

– Цена не нравится, да? – взмыл он над пирамидкой помидоров. – Скидку даю! Хорошую скидку, девушка! Купи помидор, сочный, вкусный, как ты!

Женщина махнула на него рукой.

– Какая я вам девушка? Бабушка я уже.

– Ай, как хочешь!

Кярим Ахметович, растеряв энтузиазм, тяжело опустился на бетон с полки, на которую забрался ногой в сандалете.

– Что за люди? – пожаловался он Лаголеву. – Ты к ним с хорошим словом, а они у тебя не то, что купить ничего не могут, остановиться не хотят.

– Время такое, наверное, – сказал Лаголев.

– Ай, Саша! – эмоционально заметил Кярим Ахметович. – Тебе ли говорить о времени? Ты опоздал, подвел меня!

– Но…

– Все, стой, продавай. Ценник видишь? Вот. Одна помидорка лишний – не страшно. По товару Левончика проси, он подвезет, что надо. Все есть, черешни нет. Я, если что, у шашлычной на заднем дворе.

– Их там две.

Кярим Ахметович, удаляясь, пожал плечами.

– Мне и там, и там рады.

– Я понял.

Напоследок Кярим Ахметович указал пальцем в небо. То ли Бог следит за тобой, Саша. То ли, «видишь, какую умную мысль сказал».

Лаголев застегнул халат на две пуговицы. Он еще пах женскими духами Гульнар. Что продаем? Все продаем.

Обойдя стол, Лаголев проверил ценники, поздоровался с Рахматуллой, стоящим за местом номер тридцать два, затем устроил небольшую ревизию электронным весам и запасам на полках под прилавком.

Люди шли мимо. Впрочем, какие же это люди? Это потенциальные покупатели, обладатели кошельков и бумажников. Звериный оскал измененной реальности – вместо людей видеть денежные знаки, которыми они могут с тобой поделиться.

Как всегда пришлось сделать над собой усилие, чтобы выпихнуть из горла первые слова:

– А кому помидоры? Красные!

Показалось, эхо зазвенело под фермами, устроив перекличку с воробьями. Но дальше пошло легче.

– Покупайте огурцы, редис, зелень!

Ничего-ничего, думал Лаголев, хочешь жить, умей вертеться. И так все орут, слева орут, справа орут, над головой орут. Чем я хуже?

Кто виноват, что это у тебя, в думалке твоей, стоит психологический барьер? Родители виноваты? Светлое прошлое? Или коллективное бессознательное? Не любишь драть горло? Научат. Жизнь научит. Ах, тебе казалось, что это неприлично? Коробит тебя? Извините – вас. Конечно же, вас. Коробит вас?

Топор в руки – и вперед.

Тут ведь как? Тут или примиряешься с действительностью, или сходишь с ума и гоняешь кого-нибудь по сугробам.

– Подходите! Подходите! Помидоры розовые, мясистые! Бычье сердце! Астраханские! Черри! Идеальные для засолки огурцы. Без горечи!

Люди плыли, как цветные облака. Джинсовые, ситцевые, шерстяные, хлопчатобумажные. От стола к столу и дальше в проход, в лабиринт рынка, изучая, где бы пролиться денежным дождем. Родства с ними Лаголев не чувствовал. Он вообще в последнее время не ощущал своей принадлежности к роду человеческому. Точнее, думал, что он-то как раз настоящий, последний, а вокруг инопланетяне.

Или облака.

– Килограмм помидоров, пожалуйста.

Высокая женщина с сыном лет шести в ладном джинсовом костюмчике встала у прилавка. Пистолет в руке мальчишки трещал и брызгал светом из пластмассового дула.

– Конечно.

Лаголев ожил и быстро накидал круглых, крепеньких ягод на чашу весов. Зубы плохие, но как без улыбки? Поэтому – улыбаемся.

– Сорок пять.

Он «не заметил» лишних пятьдесят граммов. Это сыграло в его пользу – женщина, подумав, попросила взвесить три огурца.

– Дядя, ты убит!

Мальчишка выстрелил в него из пистолета.

– Я не могу быть убит, – сказал ему Лаголев, – я твоей маме товар отпускаю. Она тебе потом салат сделает.

– Все равно!

Мальчишка чуть не сшиб своей тарахтелкой на пол пучок укропа.

– Он не любит огурцы, – пожаловалась женщина, оттягивая непослушное чадо от прилавка. – Говорит, твердые.

Ну и дурак, чуть не ответил Лаголев.

– Сорок пять да двадцать пять, итого семьдесят, – сказал он, заворачивая огурцы в пакет и стараясь не кривиться от бесконечного треска игрушки.

– Пожалуйста.

Женщина подала две пятидесятирублевые купюры, и Лаголев нырнул вниз за разменом. Пока копался в коробке с деньгами, выискивая сдачу, слушал, как мать отчитывает сына.

– Юра, хватит! Если будешь так себя вести, ничего больше не получишь – ни мороженого, ни компьютера!

– Мне папа разрешит! – упорствовало чадо.

– А я ему на тебя пожалуюсь.

– Вот! – Лаголев, выпрямляясь, протянул тридцать рублей.

– Спасибо.

Женщина на секунду отвлеклась от сына, складывая купюры в кошелек, и этого хватило мальчишке, чтобы лягнуть прилавок ногой. Бамм!

– Ты – злюка!

Помидорная пирамидка качнулась. Лаголев выставил руки, охраняя товар.

– Осторожнее!

– Злюка!

– Извините.

Высоко вздергивая за руку, женщина потащила сына дальше. Треск пистолетика заглох.

Лаголев, обмирая, несколько секунд нависал над прилавком, готовый в любой момент среагировать, если абрикосы или помидоры вдруг вздумают ринуться с подставок на пол, но, кажется, предосторожность была излишней. Что за люди! – закипело в него душе. Следить надо за своими отпрысками! Лаголев высверлил спину уходящей женщины. Дура! Деньги есть, чего бы по рынку не пошастать! Ладно, бог с тобой, но сына-то зачем брать? Возраст неадекватный. Понимания – ноль. А может, сама и разбаловала ребенка. Долго ли? Другие воспитаем занимаются, а не по рынкам ходят. Тут своему балбесу четырнадцатилетнему новые кроссовки не купить…

Пытаясь успокоиться, он занялся наполнением только что обмелевшего лотка с огурцами – доставал из большого желтого пластикового ящика под стойкой пупырчатые экземпляры, протирал тряпочкой, выкладывал один к одному.

Где-то за дальними столами мелькнул Кярим Ахметович или кто-то на него похожий. Белый халат. Лысина. Лаголев представил вдруг, что было бы, покатись весь товар с прилавка под ноги покупателям (не расплатиться, сука, не расплатиться!), и судорожно сглотнул.

– Абрикосы! Редис! – крикнул он тонко.

За соседними столами заулыбались.

– Ай, душевно кричишь!

– Как петух утром!

Пришлось виновато вжать голову в плечи. Рахматулла в ответ показал большой палец и засмеялся, сверкая золотыми зубами. Конечно, подумал Лаголев. Поизмываться над бывшим инженером – чего бы и нет? Ах, и все довольные!

– Укроп!

Две женщины прошли мимо, одна что-то рассказывала другой, а та таращилась на лотки бессмысленными, рыбьими глазами. В другую сторону прошла семейная пара – мешковатый серый костюм, мешковатое, в цветочек, платье, обоим по пятьдесят. Умиляться было нечему, но Лаголев с горечью подумал, что они с Наткой до таких лет, пожалуй, не доживут. Разведутся раньше. А он потом с голоду подохнет.

Или от тоски.

– Почем абрикосы?

– Что? – Он не сразу сообразил, о чем его спрашивают, а потом суетливо, перегибаясь, полез смотреть ценник. – Сто семьдесят. Два килограмма – по сто пятьдесят.

– И не стыдно?

У пожилой женщины, спросившей его про цену, некрасиво сморщилось лицо, а глаза, прячущиеся за выпуклыми очками, налились колючим светом. Одета она была вполне прилично, серый плащ, крепкие сапожки-дутыши, шею богемно охватывал красный шарф. Из-под несколько старомодной шляпы выглядывали кудряшки. Вместо сумочки на плече у женщины желтела лямка небольшого рюкзачка. Надо признать, вид у покупательницы был весьма эклектичный, и, уже позже, Лаголев укорил себя, что не насторожился сразу.

– Вы должны отдать мне по сто! – заявила женщина.

– Не могу, – сказал Лаголев. – Это не мой товар.

Женщина подступила. Она вгляделась в Лаголева, как, бывает, вглядываются на опознании в подозреваемых.

– Вы – дьявол? – спросила она вдруг.

Взгляд ее высверлил Лаголева насквозь.

– Нет, – ответил тот, исполняясь дурных предчувствий.

– Тогда возьмите деньги! – не терпящим возражения тоном заявила женщина.

Сунув руку в карман плаща, она достала мятую бумажку. При ближайшем рассмотрении, бумажка оказалась криво вырезанной картинкой из журнала. На одной стороне – модель в пальто. Без головы. На другой – бессмысленный из-за обреза кусок текста. Лаголев вертел бумажку в пальцах и не знал, что делать.

– Вам мало? – спросила женщина и, нырнув ладонью в карман, насыпала на прилавок еще фантиков.

Больших и маленьких.

– Я могу купить весь ваш товар! – выкрикнула она.

– Извините, – сказал Лаголев, – я не могу… не могу это принять.

Сумасшедшая, понял он. Больная на всю голову. Что ж мне так не везет-то? То бабища неадекватная на остановке, то идиотка с бумажками. Господи, весь мир, похоже, превращается в дурдом. И не мудрено. Нисколько.

Пора бежать за топором. Даже, честно, самому уже хочется. Послать всех, сбросить оковы. Мы – дикие люди, и наш бронепоезд…

– Почему? – с напором спросила женщина.

Зубы у нее блестели от слюны.

– Простите, но на это вы нигде ничего не купите, – сказал Лаголев. – Вас, наверное, обманули, что это деньги.

– Что-о?

Женщина отстранилась, а затем вдруг залепила Лаголеву пощечину. Это случилось настолько неожиданно, что он даже не успел отпрянуть. Рука оказалась длинная, протянулась над прилавком. Шлеп! Острые ногти расцарапали кожу.

– Дьявол!

Лаголев заморгал, прижимая ладонь к щеке, а сумасшедшая сгребла в горсть несколько абрикосов.

– Изыди!

Первый абрикос попал Лаголеву в лоб и отскочил под ноги.

– Вы…

– Антихрист!

Второй абрикос, посланный по неверной траектории, полетел к соседям-продавцам. Лаголев выдвинулся из-за стола. Что делать, он ещё не решил, поэтому встал барьером между столом и женщиной, раскинул руки. Не бить же ее, прости господи!

– Прекратите!

В душе, отдавая в голос, словно задребезжала от напряжения туго стянутая, ржавая пружина, грозя раскрутиться и раскромсать все напрочь. Что тогда с ним случится, Лаголев не знал. Предполагал, что сойдет с ума. Возможно, это будет кратковременное помешательство, уступка звериному, беспросветному началу. Лишь бы память благоразумно выключилась, когда это начало позовет скакать его голым по столам или, плотоядно урча, гоняться за особями противоположного пола. Ладно, это ладно, откачают, проколют, чем надо, и даже, пожалуй, исполнятся жалости, вот, мол, до чего человека жизнь довела. Не выносит нормальный человек искаженной реальности, может быть, последний такой и был. Если же рассудок помутится, скажем так, на постоянной основе, то и того лучше. Сиди себе, ковыряй в носу, считай единорогов, дружи с носками, веди военные действия с пехотным полком песочных человечков имени Сальвадора Дали. И жди ремиссии, вдруг случится. А из ремиссии, выглянув, сразу обратно. Все безумства хороши, выбирай на вкус.