Её бёдра вдруг развернулись веером, и танец, утратив сходство с классическим балетом, превратился в какое-то камлание. По-хулигански высунув язык, она поставила ногу мне на грудь, словно я был безжизненным чучелом, бутафорией для шаманского ритуала. Голая пятка ввинтилась в моё солнечное сплетение, не давая вздохнуть. Устрашающая женская сущность раскачивалась надо мной, и только сейчас я разглядел гирлянду черепов на её шарфике из кашмирского шёлка.

Юра, старый рок-н-ролльщик, держал ритм идеально. Индус запиливал какие-то невероятные рифы. Нога на моей груди то усиливала, то ослабляла нажатие, приучая дышать в такт её движениям. Никогда ещё не приходилось мне танцевать в горизонтальном положении, я даже не думал, что такое возможно. Но, как только перестаёшь думать, возможностей становится неизмеримо больше. Наш контакт был полным, слияние тел гармоничным, страдание – подлинным, аплодисменты публики – заслуженными. Когда всё закончилось, я чувствовал себя выжатым лимоном, пустым кокосом, шкуркой киви. Моя партнёрша протянула мне руку, помогая встать.

– Прости. Я не очень тебя помяла?

– Что ты! Это был божественный массаж чакр.

Я приобнял её за талию, она склонила голову ко мне на плечо и сказала:

– Познакомься. Мой муж.

На пороге топтался, не желая разуваться, высокий бородатый викинг с пенковой трубкой в зубах и пивным животиком. Его появление не было обломом – скорее примером непознаваемости женской души. Тем более, что внешность обманчива. Викинг оказался евреем и эрудитом.

– Иосиф, – представился он и, узнав, что имеет дело с писателем, тут же угостил литературным анекдотом.

– В первой пьесе, написанной по-латышски в конце XVIII века, есть персонаж еврейской национальности. Разумеется, он держит кабак. Главный герой, напившись в кабаке, блюёт на улице с жалобным криком “jabionnamat!”. Мне кажется, мало какая литература может похвастать таким высоким стартом.

Иосиф хотел подбросить нас с Юрой до улицы Экспорта на своём “Grand Cherokee” чёрного цвета, но мы отказались.

– Прогуляемся, – сказали мы. – Подышим тишиной.

– Спокойной ночи, – улыбнулась жена Иосифа и дважды поцеловала воздух у кончика моего носа.

– Странная девушка, – сказал я, когда красные огоньки машины исчезли за поворотом.

– Она хорошая, – ответил Юра. – Просто пять лет назад у неё обнаружили рак мозга. Врачи сказали, что слишком поздно делать операцию. Даже немцы побоялись её резать. И тогда она уехала в Индию. Ей шепнули об одном ашраме, где решают такие проблемы. Четыре недели она сидела в маленькой комнате без окон, получая чашку риса в день. Её заставляли медитировать и танцевать, так и сказали: танцуй, чтобы отпугнуть демонов смерти. Через месяц к ней явился гуру, с которым она заключила договор: болезнь забирают, взамен нужно открыть в Риге “индийский культурный центр”, а на самом деле – представительство ашрама. Каждый год оттуда приезжают монахи, устраивают сбор пожертвований, проводят пуджи…

– Что значит “забирают болезнь”?

– Обманывают смерть. Очень дорогая услуга.

– А как её зовут?

Юра посмотрел на меня с удивлением.

– Вита. То есть, я хотел сказать, Ванда. Тьфу ты, чёрт, запутал меня.

Утром мы пошли на рынок выпить пива, и мой друг подарил мне буханку рижского хлеба, чёрного, как безлунная зимняя ночь на Балтике, с тмином и кориандром. Такого, сказал он, нет нигде.

Это было как в сказке – хлеб в дорогу. Оставалось только подпоясаться, что я и сделал.

Юра проводил меня в аэропорт, где исполнил “Прощание славянки” на диджериду. Я отбивал ритм ногами. Иностранные туристы снимали наш дуэт на видео. Мы обнялись, и я, окрылённый, пошёл на посадку, но уже перед самолётом меня цапнул за локоть салатовый эйрболтик, пожелавший взвесить рюкзак у меня за плечами. Оказалось, что моя ручная кладь тянет на килограмм больше, чем позволяют условия билета. Это был хлеб. “Вы можете его съесть, если не хотите доплатить”, – сказал эйрболтик по-русски. Я подвинул буханку в его сторону: угощайтесь.

До сих пор не могу простить себе лёгкости, с которой оставил подарок. Три года спустя Юра умер от рака в разгар ковидного безумия, когда границы закрылись, и путешествие в Индию стало невозможно. Хотя сомневаюсь, чтобы он согласился поехать к хитромудрому гуру. Обманывать было не в его правилах.

Всё больше мёртвых вокруг. Иногда бывает так странно, что я до сих пор отражаюсь в зеркалах.

“В жопу твоего Иисуса!” – закричал лиловый пассажир.

Впрочем, обо всём по порядку.

Инга написала, что не поедет встречать меня в Шарль де Голль, будет ждать на Северном вокзале, и прислала инструкцию, как туда добраться.

Серая, давно не мытая электричка ReR своим угловатым дизайном напоминала стимпанковский бронепоезд с беженцами из третьего мира, где так тяжело без гражданских свобод и быстрого интернета, что приходится сваливать в Париж. И это ужасно! Потеряв родину, бедные люди не видят смысла платить за вход в метро, и скачут через турникеты, как саранча.

Понаблюдав, отдыхая на скамейке, за бодрыми цветными прыгунами, я решил, что тоже так могу. Но переоценил свои способности: физподготовки не хватило, в прыжке зашиб колено и напоролся животом на вертушку, как медведь на рогатину.

Беженцы из третьего мира глядели на меня свысока.

Зато бесплатно доехал до Гар дю Нор, сэкономив 11 евро. Инга сказала, что это большая удача, вообще-то контролёры лютуют именно в начале месяца, когда граждане забывают или жмотятся продлить свой проездной билет Navigo.

На станции “Сталинград” в вагон зашёл молодой африканец с мегафоном на груди и начал толкать телегу явно религиозного содержания, судя по тому, как часто повторялось в его речи слово “Жезю”, то есть – Иисус. Это я понял. Остальное перевела Инга:

– Он говорит, что только Иисус может построить во Франции справедливое общество, где не будет угнетения. Тут все левые. Даже христианские проповедники из Сенегала.

– Откуда ты знаешь, что он из Сенегала?

– За двадцать лет я научилась различать местные акценты. Этот, с мегафоном, почти 100 % сенегалец. А тот, который сейчас кричит мне в ухо, скорее всего из Камеруна.

Я обернулся и увидел лицо, искажённое ненавистью, словно баклажан на гриле. Предполагаемый камерунец во весь голос обкладывал проповедника страшными хуями. Казалось, что он имеет к христианству какие-то глубоко личные претензии. Возможно, даже считает христианского бога ответственным за католический разврат в Экваториальной Африке и липкие действия педофила в рясе, который после заката увлекал кудрявого мальчика под пальму, чтобы угостить бледным бананом.

– Он говорит: “Заткни пасть, а своего Иисуса засунь себе в жопу”, – сообщила Инга.

Дальше было и так понятно – оба повторяли одно и тоже.

– Иисус добр и справедлив.

– В жопу Иисуса!

– Иисус приведёт нас к коммунизму.

– Заткни пасть!

– Иисус защитит наши права.

– В жопу!

– Иисус…

– В жопу!

Я ожидал драматического развития конфликта – махача, пиздюлей, кровянки. Но напрасно. Это было чисто французское кино, в котором только говорят. У них ведь свобода слова, и никто не обязан отвечать за базар. Paroles, paroles… Парни поорали пару остановок, и оба сошли на Crimee, на ходу перекидываясь репликами, выкрикивая их в одном ритме, словно два брата-рэпера, Christos и Antichrist, разминающиеся перед баттлом.

– Красиво! – сказал я.

– Ага, – зевнула Инга.

Она предложила миновать ближайшую к её дому остановку и прокатиться до парка Ла-Виллет, откуда мы совершим вечерний променад вдоль канала Урк, мимо бывшей скотобойни, переделанной в развлекательный центр, мимо узкоколейки “La petite ceinture”, заброшенной лет 90 назад, и того места, где слепая девушка вышла из такси в бессмертном фильме “Ночь на Земле”.

После этого, сказала Инга, придя домой, мы откроем “Plan de Dieu” – План Господа из долины Роны, которое, помнишь, мы собирались выпить той зимой, когда ты с друзьями приезжал читать стихи в клубе “ДаНет”? Конечно, помню, ответил я, это был зимняя сессия кругосветного фестиваля Пляс Нигде. А план божий я случайно разбил о стену в еврейском квартале. Совершенно верно, в Марэ. У тебя хорошая память. Такое разве забудешь? Это место является моей личной Стеной Плача.

Да, ты так огорчился, что мы пошли утешаться в булочную за углом, где пекли самые вкусные претцели на свете. Я только ими и согревалась в свою первую парижскую зиму, когда была неопытной съёмщицей жилья и арендовала квартиру в историческом центре, со средневековыми удобствами, без отопления. Булочная два года как закрылась, и клуб тоже. Всё очень быстро меняется, хотя на самом деле – никаких перемен.

– Ты грустишь?

– Что ты! Я еду в Индию! Какая может быть грусть?

Она застенчиво крикнула в небо: “Я еду в Индию!”

Два пьяницы, сидящих над каналом, помахали нам бутылкой и косячком. Мол, присоединяйтесь.

Курение травы в общественных местах – древняя традиция Ла-Виллет. Когда в ХХ веке хиппи, словно цыгане, разбили в парке свой табор, наркотики были местной валютой. Полиция была бессильна. Как сказал, уходя в отставку, глава жандармерии девятнадцатого округа: бесполезно винтить волосатых – они давно сорвались с резьбы.

Шли годы. Жандармы рождались и умирали. А конопляный ветер свободы гулял над парком, и счастливые люди танцевали рок-н-ролл от кольцевой дороги до площади Сталинград.

Некоторое время казалось, что пипл победил, и веселью не будет конца. Но городские власти всё-таки нашли способ прикончить этот moveable fest. По счастливым людям ударили массовой культурой. За бешеные деньги в Ла-Виллет отгрохали филармонию и Дворец техники с аттракционами.

Эта репрессивная мера оказалась более эффективной, чем полицейские рейды. Тусовка в ужасе рассеялась, когда в парк повалили отдыхающие с детьми и сосисками. Затем подтянулись любители ЗОЖа, которых привлекли новые беговые дорожки и бесплатные тренажёры. Сейчас на берегу канала бегунов от инфаркта гораздо больше, чем пьяниц и торчков. Да и тех половина – иностранцы из хостела у Крымского моста.

– Я ещё застала очаги сопротивления в конце нулевых, – вспоминала Инга. – Странные люди тусовались в тёмных аллеях. Но потом их оттеснили в резервацию, – она указала на уродливый барак-самострой за высоким забором с колючей проволокой, притулившийся у насыпи “La petite ceinture”.

Со двора доносилось позвякивание цепи и глухой астматический кашель большой собаки. Всё это напоминало декорацию к постановке “Колымских рассказов” в модном театре. Сходство усиливал висящий на заборе плакат с красной звездой.

– Я же говорю, здесь все левые. Даже наркоторговцы.

Инга рассказала историю своей подруги Селин, француженки, которая несколько лет назад нашла своё счастье в объятиях чилийца по имени Сальвадор. Сын богатых родителей, он мечтал построить в пустыне Атакама город философов и поэтов. С названием он не определился: Ницшебург или Заратустровиль? Главное, что это перевернёт мир. Сколько гениев теряют веру в себя из-за того, что им приходится работать. Или ещё хуже – искать работу, продавая талант за копейки. Так пускай миллиардеры подавятся своими миллиардами. Мы превратим их в ничто, когда совершим переоценку всех ценностей в интеллектуальных кузницах нашего прекрасного города, свободные люди будущего.

Сальвадор заводил Селин возвышенными речами. К тому же он был красив. Но в 2014 году на биржах Южного полушария упали какие-то акции, и родители перестали оплачивать парижскую жизнь мечтателя. Пришлось ему вернуться в Сантьяго. Оставшись одна, Селин увлеклась каннабисом. У неё появился дилер, чрезвычайно похожий на Льва Троцкого, с такой же львиной гривой, в круглых очках и кожаной куртке. Вне всякого сомнения, он много работал над своим имиджем, ведь настоящую комиссарскую кожу двадцатых годов найдёшь не во всяком секонд-хенде. Когда “Троцкий” встречался с Селин в парке, в руках у него была газета “Lutte ouvrière”, а в газете – пакетик с марихуаной.

– Что это такое, “Lutte ouvrière”?

– “Борьба трудящихся”. Очень левое издание и очень забавное. Из любопытства я прочла один номер. В редакционной статье говорилось: когда мы придём к власти, буржуи побегут из Парижа, и пламя народного гнева будет лизать им пятки.

– Похоже, что лучшую травку редакция оставляет себе.

– А с другой стороны, во Франции действительно построен социализм.

– Как в СССР?

– Гораздо лучше.

– Кто его построил?

– Государство.

– Зачем?

– По требованию трудящихся.

– Мало ли чего они потребуют.

– Понимаешь, их интересы представляют хорошие ораторы, которые ловко складывают слова. А французы воспитаны с уважением к Логосу. Здесь философов приглашают в самые популярные телепередачи, чтобы они поделились мыслями о том, как нам жить дальше.

– И что они говорят?

– Предсказывают колляпс.

– Колляпс?

– Который ожидает Европу в ближайшем будущем.

– Всю Европу?

– Так говорят философы.

– И Францию тоже?

– Францию в первую очередь.

– Поэтому ты едешь в Индию?

– Не знаю. Я ведь не вся Европа. Просто хочется, чтобы мудрые йоги наполнили мою жизнь смыслом.

– Остерегайся подделок. В Индии запросто могут подсунуть какую-нибудь фигню вместо смысла жизни.

– Спасибо, что предупредил. А вот и мой подъезд.

Мы стояли перед шестиэтажным домом на набережной, неподалёку от Крымского моста, театрально подсвеченного разноцветными прожекторами. В данный момент мост пересекала очень длинная семья хасидов – бородатый отец в высокой меховой шапке, мать в чёрном, мальчики в шляпах, некрасиво одетые девочки с большими печальными глазами.

– Мне их так жалко, – сказала Инга. – Когда вижу хасидских девочек на субботней прогулке, сразу вспоминаю советское детство, школьные платья и толстые серые колготки. Но ты ещё на них насмотришься. Сейчас запоминай цифры. Чтобы попасть в подъезд, нужно открыть две двери, и на каждой свой кодовый замок.

Я ничего не запомнил. До отъезда Инги оставалось несколько дней. Необязательно напрягать мозг прямо сейчас. Тем более что информация поступает непрерывным потоком.

– Обрати внимание, – рассказывала Инга. – В лифте нет кнопки с цифрой 1. Первый этаж называется “rez de chaussée”. Видишь, тут написано RC?

– А я подумал, что это значит Розенкрейцеры.

– Кто?.. Ах да, теория заговора. Розенкрейцеры, масоны… Кстати, этой весной я была в масонской ложе.

– На вечеринке?

– Почти. Здесь устраивают… Как правильно сказать по-русски? Ночь музеев или ночь в музеях? Когда можешь абсолютно бесплатно посещать все городские музеи. В программе была масонская ложа “Le Grand Orient” – “Великий Восток”, и я подумала: ну, когда ещё я попаду к этим необыкновенным людям, которые тайно управляют миром… Они оказались очень милыми, провели экскурсию, объяснили значение символов и даже инсценировали обряд посвящения…

– О, господи!

– Точно! Нас ждёт “План Господа”. А ехать нам на четвёртый этаж.

Когда двери лифта открылись, я увидел коридор с идеально ровной ковровой дорожкой охряного цвета, ряд одинаковых коричневых дверей без номеров по правую руку и двух девиц в коротких юбках, сидящих на полу с тремя бутылками шампанского.

– Здрасьте! – сказал я.

– Bonsoir, mademoiselles! – поправила меня Инга и вежливо спросила у девиц, не нужна ли им помощь. Те в ответ затараторили, хихикая и указывая на дверь ближайшей к лифту квартиры.

Они там хорошо проводили время со своим другом, потом закончилось горючее, и девочки побежали за добавкой, вернулись, стучат уже десять минут, но парень не открывает, уснул, наверное, вряд ли помер, в любом случае, им хочется продолжения банкета, можно ли перелезть к нему через ваш балкон?

Инга ответила, что это очень романтично, и балкон, разумеется, в их полном распоряжении, только пусть будут осторожны, четвёртый этаж всё-таки. По-нашему, даже пятый, подумал я, входя в квартиру. Нет-нет, не разувайтесь! – разрешила Инга, и мы протопали на балкон, разделённый перегородкой из матового стекла, за которой находилось логово месье, уснувшего в ожидании шампанского.

Перемахнуть туда ничего не стоило, но девушки, хоть и пьяненькие, испугались высоты. Они глянули вниз – и сказали “merde!”. Тогда Инга вызвалась сама перелезть на ту сторону и разбудить их дорогого друга. Но я воспротивился этой идее – как поэт и прозаик. “Je fais ça” – воскликнул я, ударяя себя в грудь на манер Кинг-Конга. “C’est moi qui le fais” – поправила Инга. Но девушки отлично меня поняли, и авансом расцеловали с обеих сторон лица.

Перекинув ногу через перила, я ступил на чужую территорию. В комнате горел свет, через стекло просматривалось тело на диване в состоянии отключки.

Я постучал по стеклу, сначала деликатно, затем сильнее, и только сейчас задумался: а что я ему скажу? Как объясню на бедном неродном языке эту деликатную ситуацию? “Моя – друг, твоя девушка – дверь тук-тук”? Так ведь можно до инфаркта довести человека. Представьте себя французом под градусом, вы внезапно просыпаетесь, а на балконе у вас – русский мужик.

В этот момент я как раз достучался до спящего, он открыл глаза, увидел моё лицо на фоне вечернего сумрака и упал с дивана. Чтобы как-то разрядить обстановку, я крикнул по-английски: “Don’t worry, sir! It’s not a robbery! The reason of my unexpected appearance is the promise made by me to two young and beautiful ladies which are eagerly waiting for your arousal behind the door”.

К сожалению, хозяин квартиры не дослушал мою речь до конца, а прямо как был, на четвереньках, бросился в соседнее помещение – маленькую кухню, окно которой тоже выходило на балкон.

Мне стало немного тревожно. А вдруг у него там пистолет или старое ружьё? И что тогда? Прыгать за борт? Внизу, как я успел заметить, разбиты клумбы с фиалками, которые смягчат падение, но всё же – четвёртый этаж, по-русски даже пятый… вывих или перелом чего-нибудь гарантирован. И это самый идиотский сценарий, который можно придумать для начала новой жизни.

Свет в кухне хозяин квартиры не зажёг, но его силуэт контрастно выделялся на фоне белого кафеля на стене. Повернувшись ко мне спиной, он что-то торопливо искал в правом ящике кухонного стола. Было непонятно – пора уже кидаться вниз или подождать немного? Разумеется, можно вернуться в квартиру Инги через балкон, формально дело сделано, клиент пробуждён, а теперь сами его разоружайте и успокаивайте. Но безопасное отступление выглядело расчётливым малодушием. Что, если это сам город через подставных лиц вызывает меня на поединок в день прибытия? Уклоняться от вызова – против правил, и вообще нарушение традиции. Русский поэт на дуэли с французом – такая старая тема.

Кстати, на балконе валяются скандинавские палки. Очень кстати. Они прекрасно подходят для того, чтобы тыкать в лицо противника и ослепить кого угодно, хоть циклопа.

Именно в этот момент месье за стеклом нашёл то, что искал, и повернулся ко мне с угрожающим сабельным замахом, сжимая в руке большую поварёшку.

– Лё порт! – крикнул я, указывая в сторону входной двери.

– Ля порт! – поправила меня Инга из-за перегородки.

– Неважно. Скажи его тёлкам, чтобы постучались к нему.