Железная дорога пролегала посреди тайги. Стояла тихая, летняя ночь. Пассажирский поезд, который ехал уже пятые сутки к конечной станции, до которой оставалось не более четырёх часов, плавно продвигался среди деревьев. Почти все окна вагонов были темны, отражая слегка колышущиеся деревья. Только в немногих окнах ещё горел свет. Одно из таких окон, открылось, и в лес, тёмный, дремотный лес полетел небольшой свёрток. Прямоугольный, мелькнувший желтоватым отсветом, взвился в воздух и пролетев небольшое расстояние, затерялся среди кустов и деревьев. Окно закрылось. Через несколько минут свет в нём погас. Поезд продолжал свой путь.

До отправления поезда оставалось буквально пара минут. Лиза, уложив свои вещи в двухместном купе, познакомилась с соседкой и вышла в коридор. Она стояла у окна и смотрела как капли дождя стекают по другой стороне стекла. Вечерело, но из-за тяжёлых туч, казалось, что уже наступила ночь. Сквозь оконное стекло можно было увидеть вдалеке огни города, города, в котором Лиза родилась и выросла, в котором прожила двадцать три года, и, который покидала навсегда. По крайней мере таково было её решение. Из-за темноты снаружи девушка прекрасно видела своё отражение. И струйки дождя, что стекали по оконному стеклу, казались слезами на её щеках. Хотя, она и в самом деле плакала. Но это уже было привычно, наверное, поэтому Лиза не сразу осознала, что слезинки катятся по её щекам. Так же привычно было для неё видеть слегка удивлённые взгляды людей, той же соседки, проводницы, других пассажиров, которые они бросали в её сторону. Она то, давно привыкла к своему образу, который так тяжело укладывался в умах “нормальных” людей. То, что она выглядела в свои двадцать три, точно так же, как и в свои восемнадцать, и в свои шестнадцать, и даже в свои двенадцать. Да она практически не изменилась. Прибавилось немного роста, но незначительно. Если в двенадцать росту в ней было 85 сантиметров, родилась она очень маленькой и росла очень медленно. Сейчас она была примерно полтора метра, без пары сантиметров. Щуплое телосложение, как у подростка. И белизна. Белыми были волосы, не седыми, а именно белыми, какие бывают у кукол. Белой была кожа, настолько белой и тонкой, что казалось она просвечивала насквозь. На коже не было ни одного пятнышка, ни родимого, ни веснушки, ни даже маленького прыщика. Никогда в своей жизни Лиза не переживала из-за прыщика на носу или где-либо ещё. Ещё одна особенность, которая отличала её от “нормальных” людей – Лиза никогда не загорала. Не в том смысле, что она не загорала на пляже или не любила этого делать, нет, просто её кожа не была восприимчива к ультрафиолетовым волнам. Она могла несколько часов находиться на пляже, на самом солнцепёке и совершенно не загореть, коже оставалась белой. Наверное, именно поэтому сверстники дразнили Лизу – молью, бледной поганкой, белянкой… Об этом не хотелось думать, не хотелось вспоминать, но что можно сделать если воспоминания напоминают о себе сами.

До нового места жительства Лизы поезду придётся проделать путь в сотни километров, по времени же, около пяти суток. На этот случай Лиза запаслась парой книг, купила в киоске пару сканвордов, скачала на телефон несколько фильмов. Сейчас же на неё нахлынули воспоминания. Они были хаотичными, непоследовательными. Они были обо всём сразу, о всей её жизни. И об университете, и о бабушке, и о выпускном балле, и о родителях. Они скакали, плясали пред её внутренним взором. Лиза уняла внутреннюю дрожь и решила, что за время поездки, она постарается упорядочить воспоминания, как говориться – вспомнить всё, и, расставить всё по полочкам. Поезд дёрнулся и огни за окном начали своё движение. Где-то вдали сверкнула молния, но звука грома слышно не было. Был слышен только перестук колёс, который всё более и более ускорялся. Лиза зашла в своё купе, соседка разговаривала с кем-то по телефону. Девушке звонить было не кому. Родных не осталось. Друзей не было. Или были, когда-то давно, в детстве? «Об этом тоже надо вспомнить» – подумала Лиза. Она прилегла на своё место, прикрыла глаза. «Так», – начала размышлять она, – «ехать примерно пять суток, с соседкой около двух, а дальше одна». В такую даль, в которую ехала она, много желающих ехать туда же не было. Что ж, одна в купе (вот повезло так повезло, одна в двухместном купе). Ей было не привыкать к одиночеству (ну не любила Лиза компаний, даже из одного человека или, может быть просто привыкла к одиночеству). Колёса поезда мерно перестукивали тук-тук, тук-тук, вагон слегка покачивался и это убаюкивало. Сон пришёл внезапно, мысли оборвались. Лиза провалилась в глубокий сон без сновидений.

Пробуждение стало таким же неожиданным, как и погружение в сон. В дверь купе постучали и почти сразу она открылась. Проводница, весёлая женщина средних лет, с пышной копной рыжих волос заглянула в купе улыбаясь во весь рот.

– Доброе утро, – сказала она. – Через пол часика завтрак. И прикрыв за собой дверь, удалилась будить остальных пассажиров. Лиза сладко потянулась, потёрла глаза, взглянула в окно и увидев проплывающий в нём пейзаж, поняла, что он ей ни о чём не говорит и не напоминает. Пожелав доброго утра соседке, она пошла в туалет, почистить зубы, умыться.

На завтрак дали яичницу с беконом, кусочек масла, булку с кунжутом и чай. А так хотелось кофе. Позавтракав, Лиза пошла к проводнице, узнать есть ли у неё кофе. Кофе был, растворимый, не известной марки, и, как оказалось в последствии с непредсказуемым, непередаваемым отвратительным вкусом. Ничего не оставалось делать, как дождаться, когда будет более-менее продолжительная остановка и вот тогда купить хороший кофе. Соседка вновь увлеклась телефоном, тем самым ясно давая понять, что к общению не расположена, ну ни капельки. Лизу это конечно же ничуть не расстроило. Она вышла из купе и встала у окна. За окном мелькали деревья, поля, речки. Была середина лета, всё было зелено и живо. Девушка смотрела в окно отрешённым взглядом и не замечала всю эту буйность красок и жизни. Взгляд её был устремлён внутрь. Такой взгляд порой можно заметить у некоторых людей, вот стоит человек с открытыми глазами, смотрит куда-то, но по выражению его лица понятно, что все образы, которые сейчас у него перед глазами, никак не связаны с тем миром, который прямо перед ним. Эти образы зачастую связаны с фантазией, мыслями о будущем или воспоминаниями. Лизавета, вспомнилось, что так называл её отец, смотрела в прошлое. Радостных воспоминаний было не очень много, больше не то, чтобы плохих, но не радостных. Раннее детство, как и большинство людей, Лиза помнила очень смутно. В детский сад она не ходила, так как часто болела. В этот период её детства самым ярким воспоминанием была бабушка, Ефросинья Викторовна, баба Фрося. Милейшей души человек, с такими же белыми волосами, как и у внучки, только они у неё побелели от возраста. Когда они гуляли вдвоём, то были похожи на два одуванчика. Ефросинья Викторовна очень любила свою внучку, ну и конечно же слегка баловала. У девочки всегда были в наличии конфеты, спасибо бабуле. Сама она к сладкому относилась не то, чтобы равнодушно, а как к обыденности, ну есть и есть, можно и съесть. Поток воспоминаний прервала девочка лет одиннадцати, в белом с огромными цветами платье, с двумя красиво завитыми косичками и огромными глазами. Она вышла из соседнего купе, круто развернулась, упёрла руки в боки и заявила – не хочу я эту кашу, сами ешьте, – и демонстративно повернулась к окну. Однако голос, вероятно отца девочки, прозвучавший из купе, не грубо, но очень требовательно и властно, заставил юную бунтарку подчиниться и принять свою участь. Тяжело вздохнув, девочка развернулась и вернулась в купе, прикрыв за собой дверь. Девочка эта напомнила Лизе её подругу, лучшую подругу, с которой они были не разлей-вода. Маша, единственная в классе, кто решился дружить со странной девочкой Лизой. Лучшая подруга, которая подарила ей радость общения, веселье игры, таинственность секретов, совместный досуг и труд, сколько домашних заданий Лиза помогла ей сделать. Лучшая подруга, которая первая (кто же как не лучший друг?) дала вкусить горечь предательства. В самом начале учебного года, Лиза отправилась в школу, настроение было отличное, под стать погоде, в тот день было солнечно, тепло и сухо. До школы было не далеко, и, Лизавета шла неспешным шагом. К школе вела широкая аллея, но ближе к учебному заведению, она как бы раздваивалась, потому что посередине были высажены кусты акации. И вот, подходя по одной из дорожек к школе, Лиза услышала на соседней, по другую сторону густых кустов, знакомый голос подруги. Обрадовавшись, она подошла ближе к кустам и невольно услышала неприятную для себя правду.

– Да как ты можешь дружить с этой молью, – спрашивал голос старосты их класса, Новиковой Оли. – Да, дружить с белянкой, фу, – чуть не хором, подпели ещё три голоса, ближайших подруг-подхалимок Новиковой Насти, Вики и ещё одной Насти. И тут, Лиза услышала страшные слова.

– Да, вы что, девчонки? Нужна она мне… Просто, она умная, домашку мне помогает делать, если бы не она, у меня троек было бы полным-полно. А так, я твёрдая ударница, и родители не ругаются. Вот, если бы ты Вика, помогала бы мне с домашкой, я, ну ни в жизнь, не дружила бы с этой поганкой бледной, больно надо. Давайте, я с вами дружить буду, а не с этой, самой противно притворяться. Только с уроками помогайте мне, пожалуйста.

Повисла минутная тишина, и затем голос старосты вынес вердикт:

– Хорошо, ты в команде, в команде лучших, нормальных девочек. И с уроками поможем. Только, если увидим тебя с «Этой», на нашу дружбу не рассчитывай.

– Ой, девочки, этот так здорово, спасибо вам. Да, я на километр больше не подойду к этой бледнолицей, – произнёс голос лучшей подруги, которой с этого мгновения у Лизы не было.

Что самое странное, слёз не было, не было истерики, была только пустота… И с этой самой пустотой, преданная девочка, на ватных ногах, продолжила свой путь в школу. Она никому не рассказывала о случившемся, даже любимой бабушке, просто что-то произошло внутри, что-то с корнем было вырвано из её души, из сердца. Было больно, даже дышать. Боль сковывала движения. Боль и пустота, пустота и боль. Говорят, что время лечит, но это не так. По прошествии времени, боль утихла, улеглась, свернула свои иглы, которые в тот день вонзились прямо в сердце. Но боль не ушла, Лиза это знала, чувствовала. Боль свернула свои длинные, острые иглы, но лишь для того, чтобы напитать их кончики ядом. Теперь, стоя у окна, Лиза вновь почувствовала, как боль расправила свои острые иглы и вонзила в душу, впрыскивая яд обиды в самую сущность девушки. Пустота и боль, после того случая всегда сопровождали Лизу, а после очередного предательства, только усилились, а пустота стала необъятной.

Поезд продолжал свой путь, он одновременно и удалялся, и приближался. Удалялся от города, где Лиза родилась и выросла, от всей её прошлой жизни и приближался к другому городу, который девушке не был знаком, но который она выбрала для дальнейшей жизни. За окном менялись пейзаж за пейзажем. В дали сверкнула своими водами река, промелькнула берёзовая роща, а в небе облака будто соревновались друг с другом разнообразностью форм и очертаний. «Белые, белые облака, как мои волосы» – подумала Лиза, любуясь этим зрелищем. Говорят, любимые нами люди, что ушли от нас, там. Мама и папа… Прошло примерно три года с того первого случая, когда боль впервые вонзила свои отравленные иглы в сердце маленькой девочки и как будто бы всё наладилось. Ну нет друзей, к этому, к сожалению, можно привыкнуть, но зато есть любящие тебя родители и конечно же бабушка. Но боль сдаваться не собиралась. Как-то вечером, когда уроки были сделаны, ужин съеден, и Лиза с бабулей сидели у телевизора, раздался звонок в дверь. Лиза, думая, что это папа с мамой вернулись с работы, они работали на одном предприятии, побежала открывать дверь. Но на пороге стоял полицейский в форме.

– Здравствуй девочка, – сказал нежданный гость.

– Есть в доме кто-то из взрослых? – задал он вопрос.

– Здравствуйте, да, мы с бабулей, сейчас позову, – ответила девочка. – Вы проходите.

Полицейский, казалось бы, нехотя переступил порог дома и остался стоять в прихожей. Бабушка Фрося вышла из комнаты, и Лиза увидела, как лицо бабушки изменилось и как та положила руку на сердце. Взрослые прошли на кухню, а Лиза пошла смотреть телевизор. Но когда до неё донеслись из кухни всхлипывания Бабули она тоже направилась туда же. Картина, представшая перед ней, удивляла. Полицейский стоял, поглаживая бабушку по плечу, та же трясущимися руками пыталась сделать хоть один глоток воды из стакана, который так и плясал в её руке. Лиза не знала, как реагировать на такую ситуацию, поэтому спросила первое, что пришло ей в голову:

– А, мама с папой скоро придут?

Бабушка подняла на внучку глаза полные слёз, еле сдерживая рыдания, сказала:

– Лизонька, девочка, они больше не придут. – И больше не сдерживалась.

В тот день боль чуть не убила Лизу, вонзив глубоко, глубоко свои отравленные иглы. А пустота заполнила собой всё и этого ей казалось мало. Она как – будто просачивалась сквозь кожу, и окружала собой пространство вокруг девочки, создавая свой неповторимый ореол, ореол пустоты. Лиза потеряла сознание.

Позже, когда Елизавету уже выписали из больницы, она узнала, что произошло. У большегрузной машины отказали тормоза, и она на большой скорости врезалась в маршрутное такси, перевернув, смяв её. Не выжил никто, в том числе и родители Лизы, возвращавшиеся с работы домой. Боль слегка утихла, пустота же разрослась до неимоверных размеров. На дворе стояло лето, такое же тёплое как в этом году, году, когда Лиза уезжала навсегда из родного города. До школы было ещё полтора месяца, на улицу не хотелось, друзей нет, теперь и родителей тоже нет, а бродить одной, сами понимаете – одиноко. Лиза ходила по квартире, как будто стараясь что-то или кого-то найти, и, иногда находила бабушку. Бабушка Фрося постарела ещё сильнее, как-то вдруг и сразу. Улыбчивое лицо стало печальным-печальным, печаль, словно загар въелась лицо любимого человека. Лиза же как – будто стала ещё бледнее. Она истаивала, истончалась будто хотела слиться с пустотой, что окружала её. Дни тянулись долго, как будто день забыл сколько в нём часов и длился месяцами. Но, как это и бывает всегда в жизни, когда ждёшь наступления чего-то или, когда закончится определённый период, учебный год наступил неожиданно.

– Завтра в школу, милая. – Сказала бабушка.

Из пустоты пробился голос Лизы: – Хорошо. И больше ничего сказано не было. Бесцветное, безжизненное, бесплотное, серое – «Хорошо».

С учёбой были проблемы. Сквозь ореол пустоты плохо просачивалось то, что говорили учителя, одноклассники и все остальные люди. Пустая оболочка девочки по имени Елизавета, окружённая той же пустотой, ходила в школу и возвращалась домой, ела и спала, что-то кому-то говорила и кого-то слушала. Учителя не ругали её, не делали замечаний, смотрели и их взгляды говорили, что они всё понимают, сочувствуют, сопереживают, смотрели с жалостью в глазах. Девочку их взгляды не занимали, ведь это она, а не они потеряли родителей, это она, а не они бредут по жизни, окружённые пустотой. Это ей, а не им больно так, что хочется кричать, выть, всех застрелить, всех обнять, расцарапать все глаза, что смотрят на неё и выплакать свои. Боль стала её постоянным спутником, но была не резкой и сильной, а постоянной и ноющей. Лиза пыталась поделиться своей внутренней пустотой с чистыми листами бумаги, пыталась нацарапать на них ручкой, хоть какую-то мысль, своё внутреннее ощущение, боль, в общем всё что было на сердце, внутри. Но если внутри пустота, что можно из неё извлечь? Впрочем, девочка сочинила несколько стихов, а мысли, что она пыталась выразить, зачастую, так и оставались, если можно так сказать: недовыраженными, не смогли родиться. Начали, но не смогли… Поэтому, у неё было полно недописанных листов, строк, предложений. Но стихи Лиза периодически перечитывала, были они конечно же о пустоте, о предательстве, о смерти. Сейчас стоя у окна, в поезде, она вспомнила один из них:

Не везёт в любви,

В смерти повезёт

Только не грусти,

Мне сказал пророк

Зарастёт травою

Холмик у реки,

Он тебя укроет,

Только не грусти.

Грустно!

А поезд продолжал своё движение мимо городов, сёл, деревень, рек и озёр, лесов и полей. Глядя на всё это своими глазами-окнами, но не запоминая. Не ведая забот и треволнений ни Лизы, ни, кого-то ещё из тех людей, которых он заглатывал в своё нутро и выплёвывал из него на разных вокзалах, станциях, полустанках.