Она посмотрела на него, как на несмышленого малого ребенка, и, улыбнувшись, ответила:

– Марафет⁴⁵. Причаститься не желаешь?

Он смущенно улыбнулся и отрицательно показал головой.

Веселье нарастало с каждой минутой. Дружно и задорно хором спели похабные частушки, и Тихон усердно подпевал, стараясь попасть в такт. Аля с Елизаветой начали танцевать загадочный танец, основным элементом которого было высокое задирание ног. Семафор вышел в сени и принес еще четверть водки. Тихон обратил внимание на необычную походку: он шел с опушенными плечами и приволакивал обе ноги, казалось, что эти ноги живут отдельно, никому неведомой жизнью. Затем Иван, выпив рюмку, запел:

Идет он усталый, и цепи звенят;

Закованы руки и ноги.

Спокойный, но грустный он взгляд устремил

Вперед по пустынной дороге.

Полдневное солнце нещадно палит,

И дышится трудно от пыли,

И вспомнил он живо о тех, что пред ним

Дорогою той проходили.

Тоскою смертельною сжалася грудь,

Слезой затуманились очи…

А жар все сильнее, и думает он:

"Скорее бы холода ночи!.."

Нагрелися цепи от жгучих лучей

И в тело впилися змеями,

И льется по каплям горячая кровь

Из ран, растравленных цепями.

Но он терпеливо оковы несет:

За дело любви он страдает,

За то, что не мог равнодушно смотреть,

Как брат в нищете погибает.

Голос у него был неплохой, пел он с душой, и было видно, что все, о чем он поет, ему хорошо известно. Когда он закончил, все утерли слезы и дружно выпили за тех, кто сейчас на киче парится⁴⁶.

После жалостливой песни и под воздействием кокаина веселье несколько поутихло, и начались разговоры о том, как сделать поддержку на этапе какому-то Сереге Жуку, который, в общем-то, правильный парень, но из-за своей марухи⁴⁷ погорел.

Семафор глянул тяжелым взглядом на девок, сказал:

– Всю жизнь понять не могу, чего от вас больше: пользы или мороки?

– Конечно пользы, Семафорушка. Кто вас, усталых, приголубит и обласкает? – ласково обняв его, проворковала Елизавета.

– И то верно,– вздохнул Семафор и, наколов на вилку маленький соленый огурчик, внимательно осмотрел его и с аппетитом съел.

– Однако время позднее, пора ложиться,– широко зевнув, произнес Антон.– Девоньки, гостям нашим постелить не забудьте.

В небольшом с виду доме оказалось неожиданно много комнат. От массы новых впечатлений Тихон не мог заснуть. Увидев, что Митрич тоже не спит, он спросил:

– А почему Семафор так ходит, будто его ноги не держат?

– Это от кандалов, пять лет он в них проходил. Они тяжеленные, походку меняют, мышца дряблеет, и кости тонкими становятся. Ему и в городе появляться нежелательно, любой мало-мальски грамотный сыскарь враз кандальника по походке срисует.

***

Подойдя к своему двору, Авдей остановился, готовый к тому, что чугунка не увидит. Собравшись с духом, он толкнул дверь и остановился на пороге. Комната изменилась. Хотя все вещи были на месте и везде был идеальный порядок, она казалось не жилой.

Авдей огляделся вокруг, и остановил взгляд на печной полке… Чугунка не было. Быстро обыскав комнату с тайной надеждой, что Дарья все-таки убрала его в более укромное место, он все понял, тяжело опустился на лавку и, обхватив голову обеими руками, глухо завыл. Только сейчас в полной мере Авдей ощутил всю горечь утраты. Если бы его в этот момент спросили, о чем он больше скорбит: об убитой беременной жене или награбленных сокровищах, он не смог бы ответить.

Посидев около получаса и немного успокоившись, он вновь уже более внимательно осмотрел горницу и окончательно убедился, что чугунок исчез.

Авдей никогда не курил в хате, но сейчас скрутил козью ножку. Однако сразу вышел на крыльцо, присел и задумался, глубоко затягиваясь крепким самосадом. Мысли перескакивали с одной на другую, и ничего путного в голову не лезло.

Докурив, он встал и пошел в правление, где находился кабинет станового пристава. Когда он вошел, Лавр Павлович встал из-за стола, сделал пару шагов навстречу и, приобняв за плечи, сказал:

– Мужайся, Авдей… все равно надо жить, как бы погано на душе не было. Время – хороший лекарь, ты еще молодой… Бог даст, один старость не встретишь. Дарья – чудесная женщина была, Царство ей небесное!

Лавр знал, что ему предстоит этот разговор и заранее подготовился. Про себя он твердо решил, что ни в коем случае он не будет говорить о том, что несчастную перед смертью пытали, и не упомянет о беременности. Конечно же, он опасался, что Авдей узнает подробности от вездесущих баб, но тут уж на все воля Божья.

– Похоронили супругу достойно, вся станица была,– продолжал Лавр и спросил:– На кладбище еще не сходил?

– Нет, – ответил Авдей и тут же спросил: – Как она умерла?

– Сразу, – твердо ответил становой пристав и про себя добавил: «Прости, Господи, за ложь, во благо человека творю ее». А вслух сказал: – Она стояла у кровати, готовилась ко сну. Тихо сзади подошли и ударили по голове, она и понять ничего не успела.

– А кто мог это быть? В станице таких душегубов вроде не было?

– Не было и нет, – ответил Лавр Павлович. – Думаю, залетные. Ищем их и обязательно найдем.

О своих подозрениях в интересах дела он решил не распространяться.

– Надо бы опросить его, а протокол к делу приобщить, – вдруг подумал он. – Присядь, Авдей, поговорить надо.

– Под протокол?

– Смотри, какой грамотный, – улыбнулся пристав. – Порядок такой…Ты был дома, что-нибудь пропало?

– Чему там пропадать? Ничего такого, из-за чего человека жизни лишать, не было. Так, тряпье и барахло, как в любой хате.

– А конфликт, то есть ссора, с кем-нибудь была? Может, кто отомстить решил?

– Нет, ну, пару лет назад, в трактире на Пасху Федору по уху съездил, кто за это на такое дело пойдет? Если на Руси из-за кабацких драк жен резать станут, рожать некому будет.

– Тоже верно, – задав еще несколько ничего не значащих вопросов, Лавр Павлович дал подписать протокол и спросил.– Здесь останешься?

– Нет, в город подамся… здесь не смогу, может, потом…

– За домом пригляд нужен, пустой будет стоять – быстро обветшает.

– Ничего, Гаврила с Еленой присмотрят.

– Как тебя в городе найти?

– Не знаю еще… Может, на котельный к Гуснику⁴⁸ устроюсь или к Аведову⁴⁹ на маслобойню, еще товарищ на гончарно-трубный завод звал, который около Дубинского рынка… без работы не останусь.

– Хорошо. Если вдруг что вспомнишь, сообщи. Зайдешь в любой полицейский участок к дежурному, они знают, что делать.

– Пойду я, – сказал Авдей, поднимаясь. – Хочу до темноты на кладбище зайти и на станцию успеть.

– До свидания, – произнес пристав. Он встал, и, пожимая руку, добавил:– Помни, жизнь продолжается, хотим мы этого или нет.

Авд ей кивнул на прощание и вышел на улицу.

Когда дверь закрылась, Лавр Павлович облегченно вздохнул, сел и с удовольствием закурил, радуясь, что тяжелый разговор окончился.

Кладбище было недалеко, почти сразу за околицей. Подойдя к воротам, Авдей перекрестился и вошел за ограду. Он, конечно, не знал, где похоронена Дарья, но предполагал, что она будет лежать рядом с бабушкой, и не ошибся.

Еще издали он увидел свежий холмик со светло-желтым крестом, полностью засыпанный еще не успевшими завять цветами.

Ведь обещал ей: – Еще чуток и шабаш! Хотел ее за границу повезти, мир показать! Париж и Варшаву хотела посмотреть. Еще смеялась, купе первого класса просила! Вот теперь твое купе, Дарьюшка, навсегда… Не в силах сдержаться от нахлынувших воспоминаний, Авдей ничком упал на могилу и зарыдал в голос.

– Поплачь, дорогой, нельзя держать в себе горе, нутро разорваться может.Поплачь, тебе легче станет,– услышал он голос Гаврилы, который подошел сзади, присел и обнял его за плечи.

Авдей повернулся и, как ребенок, уткнулся ему в грудь, продолжая рыдать. Гаврила молча стоял, поглаживая его по спине. Через несколько минут, увидев, что рыдания становятся тише, сказал:

– Ну, будет, садись, помянем твою супружницу и мою соседку.

Он достал из заплечного мешка бутылку самогона и нехитрую закуску.

– Как ты меня нашел?

– Ты же сам сказал, что после станового на кладбище придешь, я и ждал. Как от него вышел, пошел за тобой. Сразу не объявился, знал, что тебе одному побыть треба. Думал попозже подойти, но не сдержался, уж больно ты убивался.

– Спасибо, – сказал Авдей, благодарно сжав ему руку.

– Скажи мне, как все случилось?

Гаврила, идя на кладбище и предварительно посоветовавшись с женой, твердо решил ничего не говорить про изуродованную руку и следы пыток, все это было известно всем от вездесущих бабок, обмывавших тело. Сделав вид, что занят наполнением стопок, спросил:

– А тебе разве пристав не рассказывал?

– Рассказывал… говорит, что сзади ударили и все, – Авдей, сделав усилие, проглотил комок в горле.

– Да, так оно и было, – подтвердил Гаврила.– Пристав со следователем и доктором все там излазили, следы искали. Если он так сказал, значит, так оно и было.

– А кто-нибудь из местных мог?

–Нет, – излишне твердо ответил сосед, глядя на импровизированный стол. – У нас таких гадов сроду не водилось. Кровянку друг другу пустить с перепоя или спереть чего – это могут. Но таких варнаков на моей памяти не было.

Несмотря на то что, по станице ходили разговоры об исчезновении Тихона и Митрича, Нарыжный решил об этом не говорить. «Не пойман – не вор», – рассуждал он, тем более что Тихон никогда не давал повода усомниться в его благонадежности, да и Митрич ни в чем дурном замечен не был. Так, голь перекатная, да и только.

Если бы разговор происходил в другом месте, Авдей, безусловно, обратил бы внимание на опущенные глаза и излишнюю твердость в тоне собеседника, но около могилы единственного близкого человека это прошло мимо его сознания.

Они встали и пошли к выходу. Когда подошли к дому Гаврилы, уже смеркалось.

– Может, все-таки заночуешь, куда на ночь глядя? – спросил Гаврила, опершись на плетень.

– Нет… пойду. По прохладе идти легче. Очень я тебе благодарен, что не оставил одного. По гроб жизни буду помнить.

– Не стоит оно того, да и иначе нельзя было, – засмущался сосед.– Тут тебе Елена в дорогу собрала,– добавил он и, сунув руку в мешок, вытащил узелок с едой.

– Спасибо,– растрогано сказал Авдей и взял узелок.

Соседи обнялись, и Авдей, не оборачиваясь, широко зашагал по проселочной дороге.

Конечно, у него не было особого желания в одиночку идти по темноте, но ему очень хотелось побыть одному и спокойно обо всем поразмыслить.

«О чугунке кроме меня и Дарьи никто не знал – это раз. Хабар не общаковый – это два. Дарья проговориться не могла – это три, – думал он. – Месть? Тогда кто? В кодле некому на меня зло держать. Кто-то из соседок случайно залез в чугунок? Маловероятно, растрезвонила бы на весь свет, хотя кто знает?».

Несмотря на то, что к нему вернулась способность рассуждать логически, он и думать не мог, что причиной были всего-навсего его отлучки, якобы на сезонную работу, а убийцами были хорошо знакомые ему люди. Если бы Митричу сказали, чью жену он убил, он бы сам повесился со страха. Ему и в голову не могло прийти, что Авдей – непререкаемый воровской авторитет, о котором все серьезные люди, не говоря уже о всяких сявках, говорили с уважением, понизив голос, – живет с ним в одной станице, под видом простого крестьянина, и в поисках работы мотается по всей губернии.

Добравшись до Галины, он наскоро перекусил, поспешил на вокзал и первым поездом уехал в Екатеринодар.

***

Митрич проснулся рано, после вчерашней попойки очень хотелось пить, и он прошел в зал, где на столе, как твердо помнил, стоял жбан с квасом. В гостиной было убрано и застелено свежей скатертью, на которой попыхивал горячий самовар, стояли вазочка с вишневым вареньем, розетка с медом, сахарница и красивое, разукрашенное красными розами блюдо с баранками. В центре этой идиллической картины, уместной для добропорядочного купеческого дома, сидел Антон и, прищурившись от удовольствия, пил из белой с золотом чашки свежезаваренный чай.

Он приглашающее взмахнул рукой:

– Доброго дня… присаживайся, дорогой, чифирнем⁵⁰ спозаранку?

– Я шкет не гордый, мне и вторяк⁵¹ не в падлу,– улыбаясь, ответил Митрич, присаживаясь к столу. Он налил себе чаю, положил в блюдце варенье и, сделав два длинных глотка, поставил чашку на стол⁵².

Антон улыбнулся:

– Ты прям, как на этапе, хорошо хоть мне не передал.

Митрич улыбнулся в ответ и снова взял чашку.

Минут пять они пили, молча наслаждаясь горячим ароматным напитком.

– Митрич, скажи мне, как дальше думаешь быть?

– С тобой хочу остаться, если примешь, конечно. Если нет, вернусь домой, там другие примут. Назад мне ходу нет.

–Я тебя с радостью в колоду⁵³ возьму,– сказал Антон.– Только вот я серьезные дела делаю, да ты и сам знаешь, что по мелочи никогда не мышковал. Тебя-то, я знаю, как самого себя, и на любой сходке за тебя готов слово сказать, а вот Тихон – что за человек? Давно его знаешь? Дела общие делали или случайный он? –И, положив руку ему на колено, добавил: – Ты пойми…не из любопытства праздного спрашиваю.

Митрич задумчиво прихлебывал чай и внимательно смотрел на чашку, где на белоснежном фарфоре золотилась надпись: «С днем ангела».

– Маруха подарила, Китя Колокольникова⁵⁴, в Новороссийске живет. Красивая, стерва, иностранным языкам обучает, – перехватив его взгляд, сказал Антон.

– А в Новороссийске у тебя какой интерес? – спросил Митрич.

– Пиковый,– хохотнул Антон и уже серьезно добавил:– Там тоже есть, что взять. Так что за Тихона скажешь?

– Он не деловой, понятий не знает и по-свойски не куликает⁵⁵, но на нем уже два жмура. Самолично он их кистеньком уделал. Понравилось мне, что он не со страху и не в драке первого сработал, а сознательно, знал куда шел, и со вторым не оплошал. Наш он, деваться ему некуда. Здоровый, чертяка, его и на дело, и на толковище⁵⁶ брать можно. А музыке⁵⁷ и понятиям сам научится.

– Ладно, коли так. Вот завтра его в деле и глянем.

– А что хочешь сработать?

– Думал, вечером скажу, да ладно, если уж серьезный разговор пошел. Купец-грузин недалеко от центра есть. Жена еще в Тифлисе, он с работником живет. Цинканули⁵⁸ мне, что он расторговался тремя подводами мануфактуры и собирается опять закупать. Значит, хрусты⁵⁹ при себе держит. Пока не потратил, надо в гости наведаться.

– Да… здесь с умом надо сработать. Фатера⁶⁰ в центре, говоришь? Значит, чтоб пикнуть не успели, – задумчиво сказал Митрич, почесывая бровь.

***

Паровоз коротко свистнул, выпустил клуб белого пара, зашипел, и состав медленно тронулся. Друзья посмотрели друг на друга и, откинувшись на спинки дивана, весело рассмеялись. К предстоящему путешествию они подошли очень ответственно. На столике призывно позванивало полдюжины бутылок пива Санценбахера⁶¹. Ожидая сумерек, скромно притаилась в углу бутылочка замечательного коньяка «Сен-Реми».

Познакомившись в станционном буфете с двумя совершенно очаровательными курсистками-бестужевками⁶², они угостили их зельтерской водой⁶³ и напросились гости, а теперь сообща решали, как скоро после отправления будет удобно нанести визит.

–Давай Лавруша, пока холодненькое! – сказал Викентий Леонтьевич, протягивая приятелю запотевшую длинногорлую бутылку темного стекла.

Лавр наполнив кружку, сделал два больших глотка, удовлетворенно произнес: «Хорошо!» и, отхлебнув еще, добавил:

– Очень хорошо. Чудесное пиво. Я такого не пробовал. Откуда оно?

– Коллега по служебным делам находится в Одессе и с оказией прислал. Знает, что я любитель.

– Весьма кстати, – ответил Лавр и, одним большим глотком опустошив бутылку, сказал:

– Ты знаешь, я недавно читал, что в Петербурге начали строительство завода «Первого всероссийского товарищества воздухоплавания»⁶⁴. Представляешь, у России будут свои аэропланы!

– За авиацией будущее, только жаль, некоторые этого не понимают! Летательным аппаратам можно найти применение во всех сферах деятельности.

– Даже в полиции?

– Всенепременно! Помнишь убийство двух крестьян и ребенка на дороге? А теперь представь, что вахмистр не посылает к нам верхового, а, не слезая с коня, берет телефонную трубку и передает информацию тебе. Ты едешь на летное поле, с авиатором взлетаешь вверх и орлиным взором обозреваешь окрестности. Обнаруживаешь бандитов, передаешь сообщение на землю ближайшему патрулю и все!

– А куда вахмистр телефон в степи включать будет? Кобыле под хвост? – саркастически ухмыльнулся Лавр.

– ХХ век на дворе, придумают, куда включать. Вообще, все технические новшества в первую очередь должны поступать в полицию. Невозможно раскрывать преступления, не идя в ногу с прогрессом, – произнес Викентий Леонтьевич.

– Скажи, Викентий, почему преступники, как грибы, растут? Одного посадишь, двое появляются?

–Ну, положим, не двое, хотя рост, конечно, имеется. Здесь события 1905 года сыграли большую роль.

– Причем здесь революция? Этот подонок, когда мальцу глаза выкалывал, о социализме что ли думал?

– Нет, безусловно, он к марксистам никакого отношения не имеет, но неизбежный спутник социальной вражды и революционных потрясений – это рост преступности. Какой бы суп в котле политики не варился, хороший или плохой, на поверхность всегда всплывает криминальная пена. Ты ее шумовкой собираешь, а она сквозь дырочки проползает. Вроде бы всю собрал, а что-то обязательно останется.

– И чем сильнее суп кипит, тем пены больше, – задумчиво произнес Лавр Павлович.

– Правильно! Пока существует общество, будет и преступность. Я не знаю, какой она будет в будущем, но она будет.

Незаметно наступил вечер. В купе зажгли освещение, и сразу стало очень уютно. Приглушенный свет разливался по синим занавескам и, колеблясь, отражался в маленьких коньячных рюмках. Мелодично, в такт колесам, позвякивали ложечки в стаканах с чаем. За темным окном мелькали редкие огоньки.

Друзья обсудили массу проблем: – аграрную реформу, роль Транссибирской магистрали в развитии Сибири и совсем забыли о двух молоденьких курсистках, которые тщетно прождали их весь вечер.

Когда коньяк был выпит, они вспомнили, что завтра предстоит серьезный день, и легли спать.

***

К обеду весь народ собрался в гостиной. Тихон обратил внимание на то, что, несмотря на обилие еды, спиртного на столе не было. Все были сосредоточены и серьезны. Обед протекал в молчании. Когда все поели и закончили пить чай, Антон сказал:

– Сегодня грузина⁶⁵ на уши будем ставить. У него хрустов богато, расторговался удачно, живет один с работником, семья покуда в Тифлисе. В шесть вечера собираемся. Я и Митрич у богадельни⁶⁶. Тихон и Иван, через часок уйдете на Красную, на рынок загляните. Там погуляйте, посмотрите, можете по стаканчику вина выпить, но не более, – и погрозил пальцем,– Катя с Алей с шести часов поодиночке начинают пасти хату. Когда нас увидите, дайте знак, что все чисто. Первыми идете вы, – Антон указал пальцем на Ивана. Тот согласно кивнул.

– Заходите, как последние покупатели, ровно в семь, и сразу по рогам, чтоб не пырхнулись. Главное, глядите, чтоб орать не начали. Через минутку и мы появимся. Антон взглянул на девок. – Вам ходить кругами на стреме. Как мы с хабаром выйдем, цинк дадите⁶⁷, что фараонов рядом нет. Уходим так, как и пришли. Кому что не ясно?

– А я? – с обидой спросил Семафор.

– А ты самовар к нашему приходу раскочегаришь, – сказал Антон.

– Вот так всегда, кому две горбушки, а кому от хера ушки! – опечалился Семафор.

– Не бойсь, долю свою получишь, когда я кого обидел?

Иван хлопнул Тихона по плечу:

– Кончай чаи гонять, пойдем, прошвырнемся. Город тебе покажу. Быстро собравшись, Тихон вышел на улицу, где на лавочке около калитки уже на лавочке Иван и курил папиросу.

Увидев Тихона, он встал, отшвырнул окурок и, хлопнув слегка по плечу, весело сказал:

– Пошли! Экскурсию тебе делать буду.