2

Кусок не лез в горло Роланда, а это был верный признак надвигающихся неприятностей. Он лишь пару раз ковырнул вилкой в паэлье и отложил прибор в сторону. Чудесный, приправленный шафраном, ароматный рис казался пресным и прогорклым. Даже любимые свежайшие мидии отдавали кислятиной, поэтому он пил мелкими глотками сухое Альенское и вспоминал.

Толстые стены тайной комнаты «Звезды Оливы» надёжно отсекали от него шум общего зала, и ничто не мешало Роланду погрузиться в своё прошлое так глубоко, как он хотел. Вернее, как не хотел. Не хотел он вспоминать годы, предшествующие его приезду в Оливу. Не хотел, но вспоминал. Надо было выудить из памяти Гая Мертвеца, очень надо. Но память, как упрямая и норовистая кобылка, не подчинялась ему, не хотела скакать в прошлое, где он был ландскнехтом. Нет, она, рванув поводья, перескочила намного дальше – туда, где Роланд был ребёнком. Откуда, собственно, всё и началось.

Роланд стал Мёртвым не тогда, когда его приняли в отряд ландскнехтов, а много раньше. Так, его, конечно, в то время никто не звал, он стал Мёртвым не по факту, но, по сути, и в этом были повинны ландскнехты, не «Мёртвая голова», а рота рангом пониже – «Стальные кулаки».

Наёмники, нанятые главой союза объединённых городов Утенберга, вторглась в его родную Вейцарию. Ландскнехты, отличавшиеся нелюбовью к вейцарцам, с радостью заключили кондотту⁷ с утенбергцем и ранним утром вторглись на территорию страны. Первому удару подвергся приграничный городок, в котором жил Роланд с родителями.

То утро он помнил плохо: гибкая детская психика вытеснила наиболее жуткие воспоминания вглубь подсознания. Он помнил зарево пожара и клубы дыма от горящих соседских домов.

Уши его до сих пор помнят грубые голоса, выкрикивающие в предрассветное небо:

– Рыжих, всех рыжих под нож.

И крик, почти визг мамы:

– Беги, Лани, беги.

Бешеный рык отца и жалобный стон матери. Его матери, с вьющимися, словно языки пламени, волосами. Волосами цвета меди. Матери по имени Юдифь, взятой его отцом в жены из бродячего племени удеев, отличающихся от остальных дорожных скитальцев огненно-рыжими волосами и большими носами с горбинкой.

Глаза его, светло карие, точь-в-точь как у матери, глаза, помнят как отец, размахивая громадным мясницким тесаком, бешеным быком вертится вокруг матери, не давая наёмникам заколоть её.

Тело его помнит, как соседка, благослови её Святой Антонио, вжимает горящее как в лихорадке лицо Роланда в вышитый матерью мантон⁸, одновременно пытаясь заткнуть ему уши. Как ей это почти удаётся, но он всё-таки выворачивает голову из-под руки соседки и видит, как здоровенный ландскнехт с усами заплетёнными в косички, и серебряной серьгой в виде кулака, подныривает под размашистый удар отца и вонзает ему в живот короткий меч. Как затем пинком отшвыривает истекающее кровью тело с дороги, освобождая путь к матери. Как усатый наклоняется над ней и совершенно спокойно, буднично, словно проделывает это каждый день, перерезает тонкое горло. И громогласный крик:

– Отличный удар, Олаф.

А потом бездна поглотила его сознание, это соседка, видя, что он вот-вот вырвется и кинется на убийц, ударила его по затылку подобранным с земли камнем.

Роланд потом узнает, что была в ротах такая традиция, врываясь в захваченный город, кричать – чёрноволосых под нож или блондинов под нож, или как тогда – рыжих.

Ни ему самому, ни отцу, если бы он не сопротивлялся, ничего не грозило. У обоих волосы были цвета льна.

Много позже, через пятнадцать лет, он найдёт убийцу родителей, тогда, когда уже совсем прекратит его поиски, смирившись с тем, что кто-то другой отправил в ад чёрную душу наёмника по имени Олаф. Роланд тогда уже будет лейтенантом в «Мёртвой голове». Его рота остановится на постой в трактире, и хозяин, выскочив во двор, вскинет руку с сжатым кулаком вверх и гаркнет традиционное приветствие ландскнехтов:

– Реж, коли, руби!

Капитан, свесившись с седла, хлопнул трактирщика по плечу:

– Олаф Менкье, тебя ещё не спалили?

А затем обернётся к Роланду:

– Знаешь, Мёртвый, за что его прозвали Мизинчиком?

Роланд покачал головой, не услышав вопроса, он, словно заворожённый, смотрел на пускающую лучики серьгу в ухе трактирщика. Серебряную серьгу, выполненную безвестным ювелиром в виде сжатого кулака.

– Он был самым маленьким в нашем копье⁹. Я ведь в «Стальных кулаках» начинал карьеру. Это уже потом, после Семилетней войны, меня взяли в «Мёртвую голову».

– Где твои усы с косичками, Олаф? – Роланд спрыгнул на землю, едва удержавшись, чтобы не выхватить кацбальгер и не вонзить его в живот трактирщика. Как когда-то тот проделал с его отцом. Но он не убил Олафа ни сейчас, ни потом. И не потому, что капитан и солдаты этого не поняли бы, и, возможно, после расправы Роланда ждал трибунал, нет. Плевать ему было и на недовольство солдат, и на суд капитана, к тому же Роланд не думал, что дело зайдёт так далеко. Его любили, насколько вообще наёмники могут любить, в роте Роланд считался любимчиком фортуны, и когда он брался за дело, никто не оставался внакладе. Он не зарезал трактирщика сразу, как узнал, только потому, что желал насладиться его смертью, а перед этим рассказать, за что тот так мучительно умирает.

Он приблизился к низенькому толстячку, тот макушкой едва доставал Роланду до подбородка, а ведь убийца родителей, тогда в детстве, показался ему огромным, словно замковая башня, бесстрастно глядя в лицо. Убийца родных постарел – тело обрюзгло, лицо избороздили морщины, а волосы съела плешь. Сколько ему? Лет пятьдесят? Долгожитель для наёмника. Что же, пожил и хватит.

– А, – махнул рукой трактирщик, – сбрил, жена ругается – колются, мол. Ну, заходите, располагайтесь, всех обслужу. А вас, капитан, и вас, лейтенант, так вообще по высшему разряду.

Роланд не убил его – не смог. Хотя уже мгновенно, ещё по пути в трактир, спланировал, как это сделает. Уедут они со двора, он с полдороги под благовидным предлогом вернётся и убьёт толстяка Олафа, а после сожжёт его трактир дотла.

Но, войдя в зал, понял, что не сможет. К хозяину, едва он переступил порог, подлетела пухленькая женщина лет сорока и, нежно обняв его за талию, улыбнулась гостям.

Роланд сглотнул, из-под чепца на лоб женщины выбился медно-рыжий завиток волос.

– Вот, капитан, знакомьтесь – жена моя, Сара, а это, – он махнул рукой в сторону кухни, из-за дверей которой выглядывали улыбающиеся детские мордашки, – дочки мои.

– Отец, – донеслось из-за спины, – лошадей распрягать?

Роланд медленно повернул голову на голос. В дверях стоял мальчишка лет девяти, очень похожий и на мать, и на отца одновременно.

– Сын мой. – С гордостью произнёс Олаф и обратился к капитану. – Надолго к нам, заночуете?

– Нет, поедим и уедем.

Роланд прикрыл глаза и сжал кулаки, поняв, что не сумеет отомстить за смерть родителей. Уж очень его месть будет похожа на то, что произошло с ним в детстве. И если он прикончит трактирщика, то, кто знает, может быть, и за ним, лет эдак через пятнадцать заявится, такой вот, как он, мститель.

3

Роланд так сильно стиснул пальцы, что тонкое стекло бокала хрустнуло, и вино потекло ему на колени, пятная багрянцем ткань штанов.

– Мьерде¹⁰… – он грязно выругался, стряхивая капли на пол. Штаны его, тонкого шёлка с еле заметной вышивкой по бокам, были безнадёжно испорчены.

– Сеньор, – в комнату заглянул Сантьяго Гонсалез – хозяин заведения, – вас хочет видеть сеньорита.

– К дьяволу всех сеньорит! – рявкнул Роланд.

– Но это… – хозяин быстро просеменил к нему и жарко зашептал: кто хочет его видеть.

– Долорес де Лавега? – повторил Роланд вслед за Гонсалезом. – Да, таким сеньоритам отказывать не принято. Хорошо, веди.

И добавил чуть слышно, когда за хозяином затворилась дверь:

– И что дочери сиятельного графа понадобилось от ночной тени? Капуло!¹¹ – он снова выругался, глянув на пятно, испачкавшее штаны.

И ведь не сядешь, не прикроешь испачканное место плащом, ибо невежливо встречать даму сидя. Взглянув на пятно ещё раз, он мысленно плюнул: теперь ничего не поделаешь.

Дверь бесшумно отворилась и в дверях возникла Долорес Де Лавега. На пороге она остановилась и, небрежно махнув кому-то рукой затянутой в тонкую кружевную перчатку, зашла внутрь. Нет, не зашла, поправил себя Роланд, вплыла, такой грации он давненько не видел. Последний раз такие плавные и завораживающие движения он наблюдал у молоденькой байлаоры¹², что танцевала в праздник Росио¹³ на главной площади Оливы.

Дверь закрылась, и они остались вдвоём. Роланд в изумлении приподнял бровь: это немыслимо, чтобы незамужняя сеньорита осталась в комнате с мужчиной одна, без сопровождения. Этот поступок попирал все устои общества. Видимо, случилось что-то действительно из ряда вон выходящее, если девушка отважилась на подобное.

– Сеньорита, – Роланд вежливо поклонился, – присядете, выпьете вина? Здесь подают превосходное Альенское.

Роланд видел Долорес де Лавега несколько раз издали. Тогда она показалась ему красивой, но несколько холодной, что было так не характерно для женщин юга Спании, но представлен не был, как не бывает представлен уличный пёс породистой кошечке знатной госпожи. Сейчас, вблизи, она показалась ему ещё более красивой и, вот странно, не такой холодной. Он невольно залюбовался сеньоритой Де Лавега. Женщины славной Оливы были красивы, но Долорес была прекрасна. Даже, пожалуй, красивее Изабеллы, хоть раньше он думал, что такое невозможно.

Прекрасные тёмные глаза Долорес де Лавега сузились, а пухлые губы поджались так, что рот стал похож на шрам. Но всё же она присела на отодвинутый Роландом стул, грациозно подобрав узорчатый подол восхитительного траджес де фаралес¹⁴. На секунду мелькнула тонкая лодыжка и маленькая ступня в расшитой золотом туфельке.

Затылок сеньориты Долорес был не менее красив, чем её лицо. Густые тёмные волосы забраны в высокую причёску, и Роланд видел меж краем расшитого в тон платья мантона и линией густых волос полоску смуглой кожи.

– Сеньор Муэрто, – прервала его любования сеньорита де Лавега, – я пришла сюда не вино пить, у меня к вам, как бы это сказать – конверасион привада.

– Приватная беседа? – переспросил Роланд, обходя девушку и усаживаясь на стоявший напротив стул.

Разделявший их стол мешал разглядеть её руки, но по движению плеч угадывалось: девушка нервно теребит складку шелкового платья.

Взгляд Роланда скользнул по расшитому лифу, прошёлся по изящной шее, круглому подбородку, пухлым губам, тонкому с горбинкой носу и остановился на тёмных глазах, с неестественно расширенными зрачками.

Да, она боится! Осенило его, вот поэтому и нервничает, а совсем не из-за того, что уединилась с мужчиной, как он вначале подумал.

Интересно, чего может бояться дочь правителя Оливы? Старый граф, Долорес была поздним ребёнком, железной рукой правил городом. Его если и не боялся, то, как минимум уважал даже глава лас сомбрес дела ночи¹⁵. К тому же, по слухам, девушка пользовалась уважением в низших слоях Оливы. Сеньорита содержала несколько домов призрения и сиротских приютов. Так что обидеть юную де Лавега не пришло бы в голову и самому закоренелому матону¹⁶. Если только…

Роланд прокрутил эту мысль в голове, но затем отбросил. Что может связывать прекраснейшую Долорес де Лавега – донну из знатного рода и парочку залётных компрачикос. Ни-че-го!

В ответ на это его ничего, тревожно заныл, давным-давно перерубленной в одной из компаний, бицепс левой руки. Роланду очень хотелось потереть руку, но боль, словно услышав его, отступила. Вместо этого он налил в хрустальный бокал вина и протянул его Долорес:

– Выпейте немного вина, прессиоса донна¹⁷ и успокойтесь.

– Я спокойна, сеньор Муэрто, – вопреки своему отказу девушка взяла предложенный бокал и нервно пригубила вино.

– Роланд, зовите меня Роланд и рассказывайте, я вас слушаю.

– М-м-м, дело в том, что один знакомый посоветовал мне обратиться к вам, как к человеку, умеющему улаживать, э-м-м, так сказать, касос делекадос¹⁸.

– Один человек? – Роланд изумлённо вскинул брови. – Позвольте узнать, кто?

– Я бы… – Долорес запнулась, но твёрдо продолжила, – я бы не хотела называть его имени.

Роланд улыбнулся:

– В таком случае сеньорита де Лавега, я вынужден прекратить нашу конверсион привада.

– Но… – Долорес опустила голову, – я не знаю как…

– Как он или она к этому отнесётся? – Роланд не сводил глаз с сеньориты, уже догадываясь, кто мог посоветовать воспользоваться его услугами. – Не беспокойтесь, это знание умрёт вместе со мной. И он… – Роланд сделал небольшую паузу, – или она ничего об этом не узнаёт.

– Я… хорошо, – девушка вскинула голову, – донна Изабелла, Изабелла де Льгадо.

Роланд улыбнулся и пробормотал себе под нос:

– Болтушка.

– Что?

– У сеньоры Изабеллы длинный язык.

– Вы мне поможете, сеньор Муэрто? – Слова дались ей с трудом, очевидно, что прессиоса дона не привыкла просить.

Какие прекрасные глаза, машинально отметил Роланд, а сколько в них дел оргуло¹⁹. Да, гордости в глазах донны де Лавега было много, можно сказать, прирождённой гордости, того, чего нет в глазах большинства простолюдинов, но и мольбы в них было предостаточно. Пожалуй, мольбы было даже больше, решил он, и хм… таким глазам отказать невозможно.

– Как же я могу помочь, если не знаю сути тема сенсибле²⁰?

– Это согласие?

А девочка, кстати, сколько ей – семнадцать вроде бы, имеет железную хватку, сразу видно, чья она дочь.

– Я решу это, когда выслушаю вас, донна. Надеюсь, речь идёт не об убийстве. Я хоть и отправил немало душ навстречу святому Диктину, но не сикарио²¹ и даже не эспадачини²².

– Нет… – опять короткая заминка. – Нет, – уже уверенней произнесла Долорес, – речь идёт не об убийстве.

– Рассказывайте, донна, как я и говорил, наш разговор останется между нами. Рассказывайте, я вас внимательно слушаю.

– Хорошо!

Это хорошо, она произнесла так, словно собралась прыгать в бездну:

– Слушайте.

Рассказ Долорес де Лавега был интересным и даже забавным, но в принципе достаточно заурядным.

У Долорес пропала наперсница, девушка из бедной, но благородной семьи. Габриэль де Ариес приехала три года назад с севера Спании из славного города Пие-де-Порто, навестить престарелую тётку. Тётка, к прискорбию племянницы, вскоре умерла, оставив ту без средств к существованию. Денег, чтобы вернуться, у Габриэль не было, и судьба сеньориты де Ариес была бы печальна, если не сказать, трагична, не встреться на её пути Долорес.

Юная де Лавега входила в тот возраст, когда благородные сеньориты выходят в свет, и ей требовалась наперсница её возраста или чуть старше. Габриэлла, как никто другой подходила на эту роль. Будучи старше Долорес на четыре года, она была, что называется девушкой голубых кровей, из рода пусть и обедневшего, но благородного.

Помимо славных предков, Габриэла была обладательницей стройной фигурки, симпатичного личика и, что самое главное – обладала безукоризненными манерами. Что в глазах отца Долорес, было весомым аргументом. Так, де Ариес оказалась в окружении взрослеющей де Лавега.

И вот третьего дня она пропала. Ушла в кирху помолиться и не вернулась. Но это не самое худшее. Вместе с ней пропала реликва де фамилиа²³, которая передавалась в семье Долорес от матери к дочери, уже на протяжении десяти поколений.

– Вы считаете, что это именно донна де Ариес взяла эту вещь? – Роланд, до этого бесстрастно изучавший стол между ними, посмотрел на Долорес.