Глава 2. «Суриковская гимназия»

 
Розга ум вострит, память напрягает
И волю злую ко добру прилагает.
 

Педагогическая мудрость XVIII века

Дело в том, что этого же мальчика в старинной форме, стоящего в углу, видело много людей, хотя и в разное время, и, кажется, даже в разных зданиях Красноярска. Больше всего он связан, конечно же, с «суриковской гимназией», то есть с реальным училищем на Благовещенской улице (ныне улице Ленина), с одноэтажным каменным зданием под № 79.

Строго говоря, никакая это не гимназия. Дом этот вообще построил, чтоб в нем жить со своей семьей, мещанин П. Комаристов в 1829 году. А в 1832 году купец 3-й гильдии Власьевский это здание купил и пожертвовал народному уездному училищу: открыли училище еще в 1819 году, да вот помещения у него подходящего не было, ютилось училище в «неподобающем» доме. А дом Комаристова, стало быть, купец Власьевский счел «подобающим».

Называлось оно полностью так: «1-е Красноярское народное уездное училище». Никакая не гимназия. При советской власти, после создания единой трудовой школы, расположили тут начальную школу. До последней школьной реформы начальным считалось четырехлетнее образование, а в здании было как раз четыре классные комнаты, кроме удобнейшей рекреации и такого же удобного кабинета директора. Название «суриковская» появилось потому, что в этом училище в 1856–1861 годах учился Василий Суриков – отблески его славы падали и на здание, и на школу, расположенную в нем.

У многих красноярцев связаны с этим зданием самые идиллические воспоминания: ведь в 1960-е годы, когда уже стали обычным делом школы-гиганты, на 800 и на 1200 учащихся, «суриковская школа» оставалась островком милой патриархальщины, где как-то не было ни хулиганства, ни грубости и обезлички нравов, типичных для огромных школ. Учеников было мало, учителей – вообще единицы, и все хорошо знали всех.

И была такая вот возможность, как у нашего класса, выпускного 4-го «А». В этот весенний день, под пронзительно-синим небом майской Сибири, в нежной грязи, пропитанной водой таких же пронзительно-синих ручейков, мы отыскали кости, и появилась у нас некая уверенность – а ведь это, скорее всего, кости динозавров, а может быть, каких-то других древних животных? Иначе почему бы вымыло эти кости водой из земли и швырнуло перед самой школой?!

Долго мы выясняли, какое бы древнее животное могло оставить эти кости, пока не пришла тетя Поля, вахтер и непререкаемый авторитет.

– Ну и чего уставились?! Лошадиные челюсти валяются! – коротко прикрикнула она, поддав ногой этим косточкам, ввергая нас в недолгую, но бурную десятилетнюю тоску. Нет, расставаться со сказкой мы не хотели никак.

– А может, на этой лошади ездили древние великие герои? – вздохнул Андрюша Гуров – тогда милый и маленький, очень увлеченный естественными науками. Настолько, что даже подвергался в школе репрессиям в виде проработки на «линейках» – нельзя же было допустить, чтобы третьеклассник ловил и сажал в спичечные коробки тараканов, да еще непосредственно на уроках!

Впрочем, даже обучение в советской школе не отбило у Андрея Гурова любовь к естественным наукам. Он долго работал в Институте леса и древесины Академии наук, потом преподавал, читал лекции по энтомологии Сибири в Падуанском университете… А сейчас опять трудится там же, в Институте леса.

Так вот, в этот весенний день, звонкий, промытый вешними водами, я как будто видел стоящего в углу школьника в странной, необычной форме. «Как будто» – потому что не присматривался, не фиксировал внимания. Если я даже что-то видел, а не померещилось, и если я не стал жертвой «ложной памяти», заставляющей «помнить» не то, что было в действительности, а то, что навязано грядущими событиями… Если даже я и видел этого стоящего в углу, было сие мимолетно, никакого серьезного внимания я на него не обратил. Скорее всего, я бы вскоре намертво забыл этот случай, если б не все дальнейшее.

Что характерно, этот призрак никогда не появлялся в классной комнате или в буфете; никогда не подсаживался за парты к ученикам во вторую смену, когда на улице давно темно, и не пытался играть в какие-то обычные детские игры, типа лапты или чехарды. Единственное место, где иногда возникал мальчик в гимназической форме, – это угол в рекреации, всегда один и тот же – восточный.

Появлялся он решительно в любое время дня. Не могу ручаться за ночь, потому что ночью это место никогда никем не посещалось, а привидение было очень тихое, никогда не издавало никаких звуков. Оно вполне могло всю ночь простоять в углу, не обратив на себя ну ни малейшего внимания. Очень может быть, он и правда стоял там всю ночь, только никто не видел; кто знает?

В этом здании привидение мальчика исчезло, когда «суриковскую гимназию» перепрофилировали – вместо общеобразовательной школы разместили в том же здании музыкальное училище. Было это в середине 1970-х годов; после этого никто никогда не видел в этом здании призрака.

Впрочем, некоторые относят появление этого призрака к совершенно другому зданию, в квартале от «суриковской школы», – к зданию мужской гимназии, на углу Благовещенской (Ленина) и Гимназической (Вейнбаума), по адресу Ленина, 70.

Это здание гораздо презентабельнее первого – красивый резной камень, три этажа, высокое красивое крыльцо. Якобы и в этом, построенном в 1888–1989 годах здании встречали призрака, стоявшего то в углу одной аудитории, то в другой. Очень это странно, потому что в мужской гимназии была даже Кирилло-Мефодьевская домовая церковь – над вторым этажом, в центральной части. Впрочем, эти воспоминания относились почему-то к строго определенному периоду времени – ко второй половине 1930-х, к сороковым годам. В это время, разумеется, ни о какой такой мужской гимназии и речи быть не могло, и даже само слово «гимназия» считалось буржуазным, в принципе враждебным новой власти. В здании мужской гимназии с 1932 года разместили сельскохозяйственный институт, и призрак, стоящий в углу, несколько раз замечали студенты института.

Но, мне кажется, полуголодные студенты тех лет могли и ошибаться – был слух о призраке «в гимназии», а эти студенты вполне могли перепутать здание «суриковской гимназии», как его тогда уже называли, и здание настоящей мужской гимназии, в котором они сами учились. Ну, а если студенты смогли убедить себя, что призрак появляется именно здесь, они вполне могли убедить себя и в том, что они этот призрак «увидели».

Говорили мне и о появлении этого призрака в здании № 83 по улице, которая в 1881–1885 годах, когда этот дом построили специально под женскую гимназию, называлась Большой Воскресенской. Потом улица стала называться проспектом Сталина, а после исторических решений ХХ съезда, разоблачивших культ личности Сталина, сделалась проспектом Мира; в этом качестве она существует по сей день. Дом этот расположен всего в двух кварталах от «суриковской школы» и в трех – от мужской гимназии. Но только призрак там появляться никак не может, потому что это здание женской гимназии, а при советской власти там размещались филологический и исторический факультеты педагогического института. Вполне могу представить себе появление там не менее интересного призрака – но будет это, если хотите, призрак нерадивой гимназистки или студентки филфака, а уж никак не гимназиста.

Это было тихое, никому не мешавшее привидение, сквозь которое просвечивали стены и которого никто, насколько мне известно, не боялся. Привидение, по моим сведениям, не появлялось уже лет сорок или около того. Видели его, повторяю, многие, и даже дети обращали на него внимание – потому что нас если и ставили в угол, то не лицом, а спиной к стенке, и совсем не обязательно строго в угол. Существовало даже выражение: «Поставить охранять доску», то есть ставить учеников возле доски, как бы в некоем карауле. Но, с другой стороны, и обращать внимание на привидение считалось глубоко неприличным.

Я долго расспрашивал старожилов, пытаясь понять – чье привидение это могло быть? Призраки детей вообще появляются редко. Настолько редко, что некоторые специалисты и теоретики по этой части вообще отрицают такую возможность. Якобы дети любого возраста не становятся привидениями, независимо от причин и способа их смерти. Но в углу «суриковской школы» вполне определенно возникал именно подросток, примерно лет 13–14 или, самое большее, 15. Тут приходится исходить из фактов – вот такое привидение появлялось в одном из зданий Красноярска в совсем не таком давнем прошлом. История, которую мне удалось узнать, скорее всего, неполна и страдает множеством неточностей. Слишком о многом не полагалось говорить и даже думать все десятилетия, которые Колька Сорокин появлялся в здании начальной школы № 1 города Красноярска. Даже сам факт появления призрака, а уж тем более обстоятельства его появления были очень уж нелюбезны сердцу и властей, и основной части общества. Даже если кто-то что-то знал, он загонял свое знание на самое дно и старался не вспоминать ни о людях, ни об их судьбах, ни о событиях этого страшного года от Рождества Христова 1918-го.

А началось все с того, что сын мелкого чиновника земельного ведомства Колька Сорокин оказался органически не способен выучить немецкий язык. Впрочем, Николая Николаевича Сорокина-старшего, отца Кольки, иногда называют еще чиновником лесного ведомства. Вроде бы размечал он лесные массивы – какие отводить под раздачу переселенцам, а какие оставить в собственности у казны. Две старушки даже яростно спорили на моих глазах – был ли Николай Николаевич Сорокин «ученым агрономом» или «ученым лесоводом». Я присоединяться к этому спору не буду: во-первых, размечать делянки мог с одинаковым успехом чиновник обеих ведомств и человек с любым из этих двух образований – лесным и агрономическим. А во-вторых, это не очень важно для нашего повествования. Несравненно важнее для него сочетание у папы-Сорокина двух качеств: патологической серьезности при дефиците фантазии и чувства юмора (то-то в семье три поколения подряд были одни Николаи); и, в качестве второго важнейшего качества, уважение к науке и страстное желание как-то выучить сына, увидеть его полезным и почтенным членом социума.

Ну вот, а сын в первом же классе училища не смог сдать немецкий язык! Получил двойку, а при попытке пересдать – так и вообще двойку с минусом! Папа сделал, что мог, – выпорол Кольку ремнем. Он вполне искренне и простодушно полагал, что свой отцовский долг с избытком выполнил. Колька плакал и орал, выворачиваясь из цепких папиных коленей, но выучить немецкий все равно остался не в состоянии, завалил экзамен в третий раз.

Дальнейшее покрыто не то чтобы совсем уж мраком… Скорее, можно сказать, что дальнейшее покрыто легкой, как бы вечерней мглой, потому что неясно – был ли Колька до этого знаком с Яшей Вейнгартеном или нет? Велика ли разница? Как знать… Потому что, по мнению одних, и совсем не обязательно глупых людей, папа-Сорокин сам подтолкнул своего сына к революции, своим педагогическим варварством. Повадившись лупить сына, он просто вынудил его мстить жестокому отцу, а заодно, получается, и всему, что отец отстаивал и «вколачивал» такими методами в Кольку.

Но другие, и тоже совсем не глупые люди полагают прямо противоположное: дегенерат Колька с самого начала просто не мог не пристать к революционному берегу – именно потому, что уродился идиотом, и ничего тут не поделаешь. Эти люди полагают, что корень зла как раз в том, что папа Кольку еще мало порол: вот если бы начал пороть раньше и свирепее, глядишь, и Колька не посмел бы примыкать к революции и заниматься прочими гадостями.