– Ладно-ладно, похвалю, – усмехнувшись, пообещал Живан. – Но нам ведь тоже нужно было себя манерно держать. А то что это, целый гвардейский русский полк и снисхождения какого-то прусского фенриха или лейтенантика будет ждать? А это вот бургомистр местный. – Он кивнул на переминавшегося у высокого крыльца каменного дома дородного господина. – Кстати, природный пруссак, а то у них тут до сих пор большая часть населения – поляки. Господин Штефан! – Он махнул ему рукой. – Darf ich Ihnen meinen Kommandanten vorstellen?!^[5]

После короткого отдыха в Алленштайне и ремонта оси одной из кухонь полк совершил марш до следующего крупного населённого пункта на пути, города Бартенштайна, где его уже поджидал посланный навстречу из Кёнигсберга в сопровождении эскадрона гусар важный офицер.

– Oberstleutnant^[6] барон Даниэль Кунхайм! – Окинув пренебрежительным взглядом грязные сапоги и шинель русского офицера, пруссак небрежно козырнул. – Послан от комендант Кёнигсберг и командующий ост-корпус прусский армий барон Карла Вильгельм фон Дальвиц сопроводить полк на ваш корабль.

– Командир лейб-гвардии егерского полка Российской империи бригадир Егоров Алексей, – представился, козырнув ему, русский офицер. – Прошу прощения за мой внешний вид, подполковник, вторая неделя уже, как полк в дороге, а погода не жалует.

– Командир гвардейский полк должен обязательно на свой нога ходить марш? – криво улыбнувшись, поинтересовался у него пруссак. – Или это у русский гвардий есть такой интересный традиций?

– А вы хорошо знаете наш язык, господин подполковник, – заметил, улыбнувшись, Алексей. – Наверное, на это повлияло то, что большая часть Пруссии после разгрома в Семилетней войне весьма продолжительное время входила в состав Российской империи?

– Найн, нет! – побагровев, буркнул тот. – Мне пришлось быть долго с дипломатический миссий в Санкт-Петербург и выучить ваш язык. Не буду вам мешать свой присутствий, господин бригадир. Размещаться и отдыхать в этот город, через день я вас сопровождать в Кёнигсберг.

Он уже ставил ногу в стремя подведённого гусаром коня, чтобы заскочить в седло, но замер и повернулся.

– У мой комендант есть настоятельный просьба к вам, господин бригадир. Не нужно милитар… э-э-э… военный проход ваш полк, бой барабан, блеск штык, громкий команда. Зачем привлекать много вниманий и пугать народ? Тем более ваш зольдат и офицер иметь сильно плохой вид после долгий марш. – Он окинул взглядом стоявших русских. – Скромный, тихий проход к пристань, в морской казарма королевский флот. Горожане не хотеть видеть чужой войско и испытывать страх, горожане хотеть… Как это по-русски? Они хотеть мирно гулять Рождество. Оставьте военный парад, герр бригадир, для свой столица. За это вы и ваш офицер будет оказана честь быть приглашённый на рождественский бал у обер-бургомистр, а весь нижний чин дать порцион как в прусский войско.

Небрежно кивнув, он запрыгнул в седло и в сопровождении свиты поехал по улице.

– Не понял, мы что это, в его представлении словно битые бродяги должны прорысить по улицам к пристани?! – возмущённо воскликнул Милорадович.

– За бал и миску каши воинскую честь променять?! – вторил ему Гусев.

– Тихо, не кричите, – остановил друзей Алексей. – Лучше подумайте, как привести полк в порядок перед Кёнигсбергом. У нас вроде как тут, в Бартенштайне, днёвка была запланирована, и дальше два дня пути. В таком вот виде, как сейчас, нам действительно правильнее «тихой сапой» и окольными путями по окраине Кёнигсберга пройти, чтоб не позориться.

Вопреки имеющимся до этого планам на тракт полк выступил ранним утром следующего дня. Погода около близкого уже моря была скверная, то шёл вперемешку с ледяной крупой дождь, то сыпал снежок, и егеря в своих мокрых, грязных шинелях шли нахохлившись. Не было слышно шуток и смеха, как в первую неделю пути, все уже изрядно устали и шли молча, да и неожиданно отменённая днёвка вызывала раздражение.

– И гонють, и гонють, – проворчал Южаков. – Прямо как в августе, когда из столицы в Польшу бежали. Но там-то мы своим на помощь спешили, оно понятно, а сейчас-то чего?

– Видать, домой, в столицу, господа торопятся, – буркнул шедший рядом Лыков. – К мадамам и мамзелям своим да к пирам в трактирах. Деньги-то, небось, хорошие после похода получат.

– А я бы тоже в столице сейчас рад оказаться, – вздохнув, заявил Лошкарёв. – Надоело уже, братцы, под открытым небом и в снегу спать. Там уж и казармы успели обжить, какое-никакое, а всё уже своё.

– Шире шаг, поспешим, братцы, прибавили ход! – донёсся крик ротного командира. – А то скоро первый батальон с обозом от нас оторвутся. К месту ночёвки придёте, а там уже и вашей каши в котлах кухонь нет.

– Да там каши-то захочешь – не наешься, – приглушённо, чтобы слышали только товарищи, проговорил Лыков. – Да и готовят спустя рукава: то крупа не проварена, то недосол, а то и вообще пригорит.

– Устали повара, вымотались, – заметил капрал Горшков. – Мы ещё спим, а они уже вперёд на тракт выкатываются.

– Вот и едут потом по нему, дрыхнут, – фыркнул Южаков. – За варевом вовсе не смотрят. А чего, я сам слышал. Главное, говорят, всё засыпать в котлы как надо и ещё воду залить. Печь затопил, дров побольше подкинул в топку, а уж потом оно на ходу всё само сварится.

Через пару часов марша колонну догнал прусский сопровождающий.

– Господин бригадир, вы должны стоять на отдых в Бартенштайн! – не сходя с лошади, возмущённо прокричал он. – Вы же сами так решить, чтобы дать отдых свой зольдат?

– Погода плохая, барон! – Алексей кивнул на затянутое тучами небо. – Вдруг опять оттепель ударит, и скорость марша упадёт. Не хотелось бы опаздывать и сроки прибытия срывать. Мы лучше уж поспешим.

– Впереди до самый Кёнигсберг нет хороший город для отдых, – проговорил пруссак, оглядывая проходившие мимо грязные ротные колонны. – Смотрите, господин бригадир, свой егерь вам вести сам.

Следующая полевая ночёвка была за тевтонским замком Прейсиш-Эйлау. Егеря действовали сноровисто. Дело было привычное, не прошло и часа, как были натянуты парусиновые пологи, и к ним уже бежали с парящими котелками от кухонь. Барабанный бой поднял всех поутру, и роты, так же как и вчера, быстро свернув лагерь, потопали по оставленной уже ушедшими кухнями колее.

– Гляди, какой пруссак хмурый. – Воронцов кивнул на догнавшего уже ближе к полудню колонну подполковника. – Да и гусары его уже не те бравые щёголи, что на границе нас встречали. И это ещё они в том замке, что мы недавно проходили, ночёвку делали, а посидели бы с нами в поле, глядишь, и вообще бы тогда всякая спесь слетела.

– Да какое им поле?! – фыркнул Гагарин. – У них с собой ничего, кроме седельных торб, нет. Потому и привязаны к квартированию под крышей, в отличие от нас. До Кёнигсберга, я слышал, уже недалеко, неужто командир в ночи хочет через него полк провести?

– Не знаю, – пожав плечами, признался Воронцов. – Спрашивал, так штабные как рыбы молчат, как бригадир, дескать, решит, так и пойдём. Да и барон его просил, чтобы тихонько, безо всякой парадности шли. Эх, в порядок бы себя привести, как-никак, а это ведь вторая столица Пруссии, причём самая старая. По сути, этот Кёнигсберг ведь для местных как для нас Москва. Гляди, чего-то пруссаки прямо перед головой колонны пристроились, – проговорил он озабоченно. – Ещё и идут так важно, по-хозяйски, как будто бы прямо под конвоем наш полк ведут. Непорядок, давай-ка ототрём их маленько? Коли уж захотят вместе идти, так пусть чуть вперёд отскакивают или, напротив, отстают и за нами следуют. Эскадро-он! – оглядев своих конных егерей, гаркнул он. – Тесним пруссаков, братцы, пусть не важничают, не мешают ходу! – И озорно присвистнув, подстегнул коня.

Полторы сотни всадников, обогнув по обочине первый батальон, начали подпирать ехавших впереди полковой колонны гусар.

– На месте стой! – скомандовал смекнувший, в чём дело, Егоров. – Гляди-ка, наши конные егеря союзничков оттесняют. Всё верно, подождём.

Задние ряды гусар под напором конных егерей прибавили хода и потеснили передних. Те вынуждены были подстегнуть своих лошадей, и вскоре перед тронувшейся опять колонной шёл уже русский эскадрон.

– Гляди-ка, обиделись союзнички, – рассмеявшись, отметил Гусев. – Вон как ходу дали, и сопровождать полк уже не надо, бросили и ускакали.

До Кёнигсберга оставалось не более десяти вёрст, когда ещё засветло Алексей дал команду искать место для ночного лагеря. Найдено оно было неподалёку от тракта, рядом с небольшой помещичьей усадьбой на опушке соснового бора.

– Приводим себя в порядок, всё что можно поправляем и чистим! – разносились команды офицеров и унтеров. – Чтобы завтра как настоящая гвардия в город входили, а не как банда наёмников-арнаутов!

Вернувшемуся барону были даны пояснения, что егеря очень устали и им необходим отдых. Марш будет продолжен на рассвете.

– Вы будете заходить в день? – пожав плечами, переспросил с усмешкой пруссак. – Хорошо, это есть ваш выбор, я доложить свой начальник.

– Видали, как он нас с головы до ног оглядел? – спросил у друзей Милорадович. – Как на бродяг ведь с эдаким презрением таращился.

– Вот на них самых как раз мы и похожи, – проворчал оттиравший грязь с полы шинели Рогозин. – Три не три, всё одно – бесполезно. Тут только если на долгом постое и в тепле грязь сбивать, а уже потом стирать и сушить. Что хотим – полгода ночёвок у костров позади и хождения по грязи. Не до чисток на войне было. Станешь тут на бродягу похож. Ладно, чего уж тут поделать, в Санкт-Петербурге теперь все почистимся. Алексей Петрович, в имение я соседнее проезжал, мясное ведь у нас всё закончилось, думал хоть на одну готовку его прикупить, а там хозяин, суровый такой старик, меня увидел и за пистоль сразу схватился. Ладно, Андрюха Воронцов рядом был на сопровождении, объяснился с ним по-ихнему, по-немецки. Тот пруссак, оказывается, ещё в Семилетнюю войну с нами успел повоевать и даже в плену после Кунерсдорфской битвы у нас оказался. Видать, с тех времён к нам обида у него и осталась.

– Значит, не удалось вам ничего прикупить, – проговорил со вздохом Гусев. – Да и ладно, не тужи, Александр Павлович, постного поедим, толкан и крупа-то немного остались.

Полк ещё не успел поужинать и приводил себя в порядок, как с восточной стороны на дороге, ведущей в помещичью усадьбу, показалось несколько телег в сопровождении пары верховых. Небольшой этот обоз свернул на ту поляну, где разбили лагерь егеря, и был остановлен часовыми.

– Ваше высокородие, там пруссаки с вами хотят увидеться, – доложил подбежавший дежурный поручик. – Один старенький такой, но важный. Герр генерал, говорит, герр генерал, и в сторону вашего шатра тростью тычет.

– Веди сюда. – Алексей махнул рукой. – Андрей, переводить будешь.

Седой старик в подбитом мехом плаще и чёрной треуголке остановился шагах в пяти от Егорова и оглядел его хмурым взглядом с головы и до каски. Сопровождавший старика молодой господин, чем-то на него неуловимо похожий, в это время с любопытством таращился на ряды палаток и на сновавших между ними егерей.

– Feuerwerksmeister^[7] Густав Вендель, – произнёс скрипучим голосом старик и сухо кивнул.

– Говорит, что там, где мы сейчас разбили лагерь, его земля, – перевёл речь Воронцов.

– Скажи, что мы извиняемся за причинённое ему неудобство и готовы его компенсировать, – вежливо кивнув головой, попросил капитана Егоров. – Полк идёт долгим маршем из-под Варшавы, и ему просто необходим небольшой отдых.

– Ну, всё, теперь скандалить будет пруссак, а потом ещё и жалоб своему королю, а то, глядишь, и нашей императрице накатает, – произнёс стоявший рядом Гусев. – Жаловаться они любят.

– Я есть старый зольдат король Фридрих, – покосившись на него, проскрипел на русском пруссак. – Я не есть… э-э-э… жалобник. Там, в телега, провиант. – Он кивнул за спину. – Провиант чут-чут, – как видно вспоминая забытые слова, произнёс он неуверенно. – Кормить весь полк нет. Чут-чут, сосем мало. Честь иметь! – Он важно кивнул и, развернувшись, пошёл к коням. Вслед за ним, сделав вежливый поклон, потопал и молодой пруссак.

– Благодарю вас, господин фейерверксмейстер! – крикнул уже ему в спину Алексей. – Александр Павлович, будь добр, пройдись вместе со стариком, рассчитайся с ним по чести. Капитан Воронцов, а вы как переводчик помогите нашему главному интенданту.

Прошло примерно около пары часов, стемнело, и от костров потянуло мясным духом.

– Ладно, зерно у нас хоть и в остатках, но оно ещё оставалось, – проговорил, поправляя мундир у костра, Рогозин. – А вот пять свиных туш и топлёное масло с салом – это вот как раз впору пришлось. Хороший так-то старик, серьёзный. Даже и не вздумал ведь торговаться. По закупочной цене, как казна определяла, я ему серебро отсчитал. А он и не проверял даже, мешочек молодому отдал, внук это его оказывается, и попросил лишь живые деревья не рубить. Лес ему дорог этот, ухаживают, смотрят за ним, словно за парком. Ну, я ещё два золотых червонца положил как извинение. Немного-то мы всё одно его попортили. Это уж потом помещичий лесник с людьми несколько сухих лесин на дрогах притащил. Топите костры, дескать, этим, живые деревья только не рубите.

Егеря ужинали, штопали и чинили одёжу и амуницию, чистили и смазывали оружие, приводили, как можно было в походных условиях, себя в порядок. По особому приказу каждому из них надлежало надеть все имеющиеся награды на мундир. Таких в полку было большинство, и теперь у костров гадали – почему не на шинели?

– Не видать ведь будет медалей? Ну да приказ есть приказ, коли отдан, значит, надо его выполнять.