Читать книгу «Цепные псы Империи» онлайн полностью📖 — Андрея Белянина — MyBook.
cover



 





 





Ребенком я никуда не выезжал за пределы отцовского поместья, к нам редко ездили гости, и хотя мне не воспрещалось играть с крестьянскими детьми, но для них я все равно оставался барчук, то есть никак не ровня.

Странно, но я хорошо помню свою мать. Она была безумно красивой, но холодной и отстраненной женщиной, всецело занятой лишь моим образованием. Отец, офицер N-ского пехотного полка, основное время проводил в казармах или при дворце, а также в длительных служебных командировках. Однако, возвращаясь, он всегда уделял мне максимум внимания и отеческой нежности, на какую только был способен. Остальное время я был предоставлен няне.

Помню, что во время его визитов на неделю, на месяц или два мама часто плакала, пару раз я слышал, как она убеждала его оставить все и вернуться к нормальной жизни. Отец ничего не отвечал. Как правило, такие сцены были за день-два до его очередной военной командировки.

Когда мне было восемь лет, он подарил мне детское охотничье ружье. Простая, но очень красивая вещь Тульского оружейного завода. Дважды мы ходили с ним охотиться на уток. Видимо, тогда я был плохой стрелок, птицы улетали, смеясь надо мной или обложив трехэтажным кряканьем. Отец поставил мне мишень в саду, велев тренироваться в стрельбе каждый день. В конце концов это и привело к страшной трагедии…

Я уснул уже под утро, просто провалившись в короткое беспамятство черного прохладного омута. И казалось бы, в то же мгновение был безжалостно разбужен своим ирландским приятелем, который тряс меня, как грушу, потому что констебль уже проворачивал ключ в замке. Сэм, бодрый и подтянутый, встретил меня ободряющей улыбкой, поредевшей на один зуб:

– Поднимайся, сонный медведь! Свобода-а! Ни один настоящий англичанин не может считать себя таковым, если хоть раз не провел ночь в тюряге.

– Я не настоящий англичанин. Так что в следующий раз наслаждайтесь этим без меня, – зевнул я, поскольку страсть к приключениям и авантюрам в то время была мне абсолютно чужда.

– А нам понравилось, – поддержал друга потягивающийся Иеремия. – Майкл, порой ты такой жуткий зануда!

– Просто в круг моих обыденных интересов не входит сворачивание челюстей офицерам флота Ее Величества.

– Но драка с моряками – это же национальное развлечение моей родины, клянусь святым Патриком! И если бы мы не подрались с ними, они бы обиделись, и заплакали как дети, и ушли в церковь, а так мы все получили удовольствие.

– Отлично, но в следующий раз все-таки без меня.

– И без меня, – двулично перешел на мою сторону Сэм. – Почему-то наши клиенты не слишком охотно доверяют помощнику юриста, приходящему на работу с подбитым глазом и пахнущим, словно йоркширский баран, упавший в чан с пивом! Парни, меня же просто уволят…

Рыжий Джонс попытался было взывать к нашему чувству юмора, уверяя, что за одного битого юриста или бакалавра дают двух небитых, но так и не смог объяснить, где именно их дают, а главное, в чем наша личная выгода от подобного обмена.

В кабинете у инспектора нас встретил мой старый учитель английской словесности, милейшей души человек, убежденный холостяк, заядлый курильщик, а к тому еще и неуемный болтун, мистер О’Коннел. Не обратив ни малейшего внимания на моих приятелей, он вскочил со стула и заключил меня в объятия:

– Мой мальчик, вы в порядке? Если б вы знали, как я за вас волновался! Я сожалею, очень сожалею, но, увы…

– Да что случилось? – я посмотрел на инспектора.

Тот молча пододвинул мне лист бумаги, и я, с трудом высвободившись из отеческих объятий мистера О’Коннела, поставил подпись под то, что штраф уплачен и претензий к стражам порядка я не имею.

– Так вы еще не в курсе? – старый педагог вновь поймал меня за руку. – Вам надо срочно ехать в Оксфорд, собирать вещи. Такое горе, такое горе… Я так надеялся, что вы успеете закончить свою монографию хотя бы к Рождеству, она бы произвела настоящий фурор в ученом мире. Вы ведь знаете, мало кто из сегодняшних молодых людей интересуется классической поэзией Китса. А ведь это один из виднейших…

– Господи, сэр, – взмолились мои приятели. – Скажите уже ему наконец, что случилось?!

– Мой мальчик, вам все объяснит ректор. Еще вчера пришло письмо от вашего уважаемого батюшки. Но не на ваше имя, а в ректорат института. Меня срочно отправили за вами. Ваш отец…

– Мой отец?.. – с нажимом повторил я, борясь с искушением придушить любимого педагога, если он сейчас же не объяснит мне, в чем, собственно, дело.

– Боюсь, что он умирает, мой мальчик.

Сэм и Иеремия, переглянувшись, скорбно опустили головы.

– Идемте, господа, коляска ждет нас на улице. В память о пролетевших годах, бесшабашной и хмельной юности я расплатился за всю вашу компанию, но, клянусь хромой ногой бессмертного лорда Байрона, вы вернете мне эти деньги! Ибо, как справедливо писал классик британской поэзии…

Недослушав толстяка О’Коннела, я растолкал друзей и бросился к выходу.

Всю дорогу ехал молча, погруженный в свои мысли. Отцу сейчас было под пятьдесят, то есть, по моим тогдашним меркам, он совсем немолод, почти старик. Зная его активный образ жизни и постоянное пребывание на службе, предполагать можно было что угодно – от ранения в каком-либо из военных конфликтов Российской империи до любой затяжной болезни.

Он никогда не уделял особого внимания своему здоровью. Докторов и лекарей гнал из поместья поганой метлой. Лучшим способом лечения почитал горячую русскую баню и ледяную прорубь. Весь был в шрамах от пуль и ножей, но никогда не жаловался на то, что старые раны ноют в непогоду. При мне даже насморком никогда не болел. Так что же с ним?

Последнее письмо от отца приходило приблизительно четыре месяца назад. Ничего важного, никаких сантиментов, он всего лишь интересовался моим положением в Лондоне, ну и, может быть, вскользь упоминал о том, что год был неурожайный, все лето шли дожди, поместье беднеет и мне нужно научиться зарабатывать самому.

Кажется, я в довольно резкой форме ответил ему, что и так давно зарабатываю сам, а на присылаемые им деньги в Британии не мог бы прожить даже кучер, не говоря уже о джентльмене. Сейчас я страшно жалел о своих словах. Но кого и когда спасало запоздалое раскаяние?

Рыжий ирландец сидел рядом со мной, не заводя разговоров, но пару раз успокаивающе сжимая мою руку. Пухлый старина О’Коннел, закурив вонючую трубку, напротив, изо всех сил стремился вытянуть меня на разговор, но Сэмюэль вовремя перехватывал инициативу, в свою очередь, переводя тему и забалтывая учителя, что давало мне возможность хоть как-то побыть наедине с самим собой…

…В ректорате меня встретил член попечительского совета, сэр Дениэл Брайан-Гамильтон, внушительного роста британец с классическими бакенбардами, представитель очень древнего шотландского рода, протянул мне раскрытый конверт, на его лице не отразилось ровным счетом ничего. Ни сострадания, ни участия, ни радости, ни горя.

– Сожалею, что вам придется покинуть нас, молодой человек. Вы подавали большие надежды. Многие педагоги считают, что ваша монография о Китсе могла бы помочь литературному миру взглянуть другими глазами на творчество великого поэта. Однако, – он выдержал долгую театральную паузу, – я вынужден настаивать, чтобы вы как можно скорее вернулись на свою историческую родину. Об этом просит не только ваш отец, но и ряд влиятельных лиц, близких к парламенту. Надеюсь, вы не уроните честь одного из лучших выпускников нашего института. Прощайте, сэр!

Собственно, я и опомниться не успел, как оказался выдворен за двери ректората. Жестом отстранив друзей, я вытащил из конверта сложенный вчетверо лист бумаги, быстро пробежав глазами короткое содержание:

«Ваш отец, капитан Строгов, при смерти. Возвращайтесь».

Ни подписи, ни печати внизу не было. На конверте стоял адрес оксфордского университета с припиской «Сэру Д. Б. – Гамильтону, эсквайру». В полном недоумении я прислонился спиной к стене. Все произошедшее выглядело более чем подозрительно…

Что такого ужасного могло случиться в России? Действительно ли отец умирает? Почему он сам не написал мне ни строчки? Кто, вообще, автор странного письма? И самое главное, почему такому уважаемому учебному заведению, как Оксфорд, хватило этой невзрачной записки, чтобы фактически вышвырнуть меня из своих стен? Слишком много непонятного…

Я сунул письмо в конверт, конверт в нагрудный карман твидового пиджака и пошел собирать вещи. Встревоженные Сэм и Иеремия увязались следом, забрасывая меня вопросами, на которые тогда еще не было ответов.

Пока я собирал в саквояж свой немногочисленный гардероб, сомневаясь, смогу ли увезти всю библиотеку необходимой мне литературы, мои друзья яростно спорили, вырывая друг у друга злополучный листок бумаги.

– Майкл, это же просто блеф! Обман! Уверен, что твои злопыхатели из руководства колледжа просто боятся, что ты займешь их место! Я прав, Сэм?

– Кстати, да. Я бы тоже не исключал такую возможность. Ведь если твоя монография утрет нос многим упертым стариканам, так, того и гляди, тебя оставят здесь преподавателем! Русский преподает в Оксфорде, куда катится мир? Где старая добрая Англия?

– Я бы никуда не ехал на его месте. А ты, приятель?

– Пожалуй, тоже воздержался бы. По крайней мере, пока не прояснил ситуацию.

Они могли бы болтать долго, но у меня не было времени все это слушать. Что-то подсказывало, скребло в душе, звало, толкало – бросить тут все и срочно ехать в ту далекую страну, которую я покинул еще ребенком. Я знал, что отец в опасности. Просто знал, и все. И уже никакие доводы от ума и логики не могли меня остановить…

– Сэм, поможешь с билетами на пароход? У тебя вроде бы были связи.

– О чем речь?! Разумеется, Майкл, но… Ты действительно уверен, что тебе так уж надо ехать?

– Дружище, – поддержал его наш рыжий приятель, – раз уж так все сложилось, не составить ли мне тебе компанию? Правда, сейчас я немного занят, но если ты дашь мне две недели завершить срочные дела, то я с удовольствием прокачусь с тобой в ваш дикий Петербург. По крайней мере, своими глазами увижу живых медведей на улицах и выпью русскую vodku…

Я пожал каждому из них руку, пробормотав что-то о самых верных и преданных друзьях, какие у меня когда-либо были, о том, что должен со всем разобраться сам, что буду писать и так далее. На самом деле я просто не имел права втягивать кого-либо в свои дела. В крайнем случае до тех пор, пока не разберусь во всем сам и не буду нуждаться в помощи.

Вечером следующего дня они оба уже провожали меня в порту. Здоровущий, двухпалубный пароход «Оливер Кромвель» принимал на свой борт десятки пассажиров. Мы должны были пересечь Ла-Манш, пройти мимо Франции и так дальше на север, до Санкт-Петербурга. Там придется переночевать, и уже от столицы еще приблизительно полдня на лошадях до родового поместья Строговых.

– Завидую, – искренне улыбаясь, трепал меня по плечу рыжий Иеремия. – Поедешь в обществе таких красавиц. Смотри, смотри же!

По трапу как раз поднимались трое миловидных девиц в сопровождении сурового возрастного мужчины, видимо, отца семейства. Одна из них обернулась и даже посмотрела на нас. Я невольно улыбнулся ей в ответ.

– Возвращайся поскорее, Майкл. – Сэм крепко обнял меня на прощание. – Без тебя наши походы по кабакам обретут однообразную скуку. Этот рыжий дурак вечно будет лезть в драку, я разнимать, а в результате каждый месяц на одну ночь мы будем становиться постояльцами ближайшего отделения полиции.

– Ну, раз в месяц можно, – подумав, разрешил я. – Вот когда вас за очередной мордобой сошлют в колонии, не ждите, что я полезу спасать вас от тигров в Индию.

Мы посмеялись, хотя шутки сегодня не удавались никому. Перед дорогой всегда складывается ощущение, будто бы что-то недоговорено, словно что-то самое важное ты так и не успел сказать, а слов все равно не находится. Ты говоришь о всякой ерунде, не знаешь, с чего начать, а все то, что хотел сказать, что действительно накипело, кажется каким-то наивным и даже детским. Тем более когда прощаются мужчины.

Мой багаж состоял из старого потертого саквояжа с двумя сменами белья, бумагами и личными вещами. Плюс связка книг, шесть штук: римская классика, Шекспир, Шелли и томик Китса. Никакой еды я в дорогу не брал, денег пока хватало, а Сэм достал мне билет в первый класс, с трехразовым питанием в большом ресторане при кают-компании. Большую часть вещей, как зимних, так и осенних, пришлось оставить. Иеремия лично обещал о них позаботиться.

Когда раздался второй гудок, мы торопливо обнялись на прощание, я еще раз дал слово писать, не будучи особо уверен, что сдержу его, и, подхватив свой багаж, быстро зашагал вверх по скрипучим доскам трапа. Предъявив билеты одному из младших офицеров и попросив стюарда отнести мои вещи в каюту, я поднялся на верхнюю палубу, чтобы бросить последний взгляд на Лондон, помахать рукой далекому Биг-Бену и улыбнуться моим друзьям. Увы, на прежнем месте их не было.

Я долго шарил взглядом, пока не заметил рыжие волосы своего приятеля в сотне шагов от пристани. И он, и Сэмюэль о чем-то жарко, судя по жестикуляции, беседовали с неизвестным мне высоким господином в темном плаще. Индус или турок, подумал я, так как у него были длинные черные усы. Впрочем, лица толком рассмотреть не удалось: он повернулся спиной.

Прекращая спор, этот господин снисходительно поднял обе руки вверх, потом достал из-за пазухи два конверта, передав их моим друзьям. Помощник юриста убрал свой, не разворачивая, а Иеремия быстро разорвал свой конверт, доставая пачку новых пятифунтовых купюр. В мою сторону никто и не смотрел…

Я в недоумении протер глаза. Реальное понимание того, что произошло, дошло лишь тогда, когда корабль отдал швартовы и кто-то коснулся моего плеча.

– Не угодно ли вам пройти в свою каюту, сэр? – издевательски-вежливо раздалось сзади.

Обернувшись, я невольно вздрогнул. За моей спиной в сопровождении трех матросов стоял тот самый помощник капитана, с которым мы вчера дрались в пабе.

Пластырь, в двух местах заклеивающий следы побоев, красноречиво подтверждал очевидное – мне здесь, мягко говоря, не рады. А если и рады, то не в том посыле христианского всепрощения, на которое можно было бы рассчитывать при иной ситуации. Похоже, вопрос, доберусь ли я живым до Санкт-Петербурга, становился слишком риторическим…

– Да, благодарю вас. – Мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы удержать приличествующее британцу невозмутимое выражение лица. – Вы лично проводите меня или это сделает кто-либо из ваших подчиненных?

– О, такую честь я окажу вам лично, мистер Строгофф.

– А мы имеем честь быть знакомы, сэр?

– Вчера вас это не смущало, – по-волчьи оскалился он, и матросы за его спиной сжали кулаки.

– Неужели? – недоверчиво сощурился я. – Простите, но не узнаю вас. У вас такое неприметное лицо, сэр…

Мой вчерашний спарринг-партнер скрипнул зубами, невольно коснулся пластыря на левой скуле и коротким кивком предложил мне следовать за ним. Меня, почти как арестанта королевской крови, со всевозможным пиететом и почестями сопроводили по левому борту в мою каюту.

Через два номера от меня те же трое девиц, щебеча и взвизгивая, тягали своего многострадального спутника за руки в разные стороны, пытаясь определиться, куда же они хотят пойти в первую очередь – на ужин, на верхнюю палубу полюбоваться закатом или в музыкальный салон, где весь вечер будет играть какая-то французская знаменитость. Отец или дядюшка беспомощно возводил очи к небу, пытаясь разорваться, но всем угодить.

Я еще раз поймал мимолетный взгляд невысокой стройной красавицы со смешными рыжими кудряшками, непокорно выбивающимися из-под простой соломенной шляпки. При иных обстоятельствах наш явно зарождающийся интерес к друг другу мог бы стать взаимным, но помощник капитана и тут влез со своими предложениями.

– Мистер Строгофф, капитан приглашает вас отужинать с ним в двадцать один по нолям.

– Я планировал сегодня обойтись без ужина.

– Капитан очень огорчится, я пришлю за вами матроса.

– Передайте капитану, что мне нездоровится. Качка, знаете ли…

– Тогда я пришлю за вами четверых матросов и судового врача. Если будет необходимо, они отнесут вас на носилках.

– А вы умеете заинтриговать. – Мне не оставалось ничего, кроме как согласиться. – Итак, буду готов в двадцать сорок пять. Смокинг и бабочка обязательны?

– Да хоть в нижнем белье, – бросил помощник капитана и, резко развернувшись на каблуках, пошел прочь.

Матросы, одарив меня убийственными взглядами, направились следом.

Я зашел в каюту и увидел свои вещи демонстративно разбросанными по полу. Наверное, искали деньги и оружие. Однако наличные я обычно ношу при себе, а мысль прикупить револьвер вообще никогда не возникала, в плане самозащиты мне вполне хватало бокса. Что ж, поездка действительно обещала быть веселой.

Но если меня чему и выучил Оксфорд, так это терпению, спокойствию и максимально отстраненному взгляду на все проблемы. В конце концов, драться мне не привыкать, а изменить ситуацию прямо сейчас все равно не представлялось возможным. Подождем, пока Фортуна изменит настроение…

До встречи с капитаном оставалось еще три часа, которые я решил убить на работу над незаконченной монографией. Приведя каюту в порядок и разложив вещи по местам, я убедился, что ничего не украдено, и, выложив на стол письменные принадлежности, раскрыл потрепанный томик Китса.

В прошлый раз я остановился на его знаменитом стихотворении о старом моряке и альбатросе. И знаете, несмотря ни на что, мне вполне успешно удалось написать еще пару-тройку страниц, проецируя поэтическую дуэль Китса и Байрона, в связи с современным толкованием старой английской легенды о роке, судьбе и морских суевериях. Поэтому, когда кто-то настойчиво постучал в дверь, я витал в стихотворных эмпиреях и отреагировал далеко не сразу…

– Капитан ждет, – развязно фыркнул молодой матрос, даже не сказав мне «сэр».

Я игнорировал это вопиющее нарушение этикета, решив в знак протеста не переодеваться к ужину должным образом. В конце концов, чем плох мой обычный костюм? Оксфордский университет он вполне устраивал.

– Извольте проводить меня. – Я сунул ему в руку шиллинг, как лакею.

Морячок хмыкнул, но деньги взял, широким шагом пустившись в путь. Мне пришлось идти за ним сложными путями, переходами между двумя палубами, то вверх, то вниз, зачем-то петляя, как зайцы, меж разных групп пассажиров. Мы прошли мимо машинного отделения, вышли, как я понимаю, к корме, и только тогда я понял, что, собственно, ни о каком ужине с капитаном речь не идет. Увы и ах…