Добрый вечер, милочка…

– Ты куда, Антуан? – спросила мужа Франсуаза Кенэ.

– На почту. Хочу послать заказное письмо, а заодно вывести Маугли… Дождь перестал, небо над Ментоной уже очистилось – погода явно разгуливается.

– Постарайся не задерживаться. Я пригласила к обеду Сабину Ламбер-Леклерк с мужем… Ну да, я прочитала в «Эклерере», что они приехали в Ниццу на несколько дней… Вот я и написала Сабине…

– О, Франсуаза, зачем ты это сделала? Политика, которую проводит ее муж, вызывает одно отвращение, сама же Сабина…

– Не ворчи, Антуан… И не вздумай уверять, будто Сабина тебе противна!.. Когда мы с тобой познакомились, она слыла чуть ли не твоей невестой!

– В том-то и дело!.. Не думаю, чтобы она мне простила, что я женился на тебе… К тому же я не видел ее лет пятнадцать… Надо полагать, она превратилась в зрелую матрону…

– Никакая она не матрона, – сказала Франсуаза. – Она лишь на три года старше меня… И все равно спорить сейчас уже бесполезно… Сабина с мужем будут здесь в восемь часов вечера.

– Ты могла бы посоветоваться со мной… Ну зачем ты позвала их? Ведь ты знала, что я буду недоволен…

– Счастливой прогулки! – весело бросила Франсуаза и поспешно вышла из комнаты.

Антуан пожалел, что ссора не состоялась. Уж такова была обычная тактика его жены – она всегда уклонялась от споров. Шагая по аллеям Антибского мыса, между рядами нескладных кособоких сосен, он думал: «Франсуаза становится несносной. Она отлично знала, что я не хочу встречаться с этой четой… Именно поэтому она ничего не сказала мне о своих планах… Она все чаще ставит меня перед свершившимся фактом. Ну зачем она пригласила Сабину Ламбер-Леклерк?.. Только потому, что скучает, не видясь ни с кем, кроме меня и детей. Да, но кто захотел поселиться в этом краю? Кто уговорил меня покинуть Пон-де-л’Эр, бросить дела, родных и в расцвете сил уйти в отставку, к которой я совсем не стремился?»

Всякий раз, когда он начинал вспоминать свои обиды, список их оказывался довольно длинным. Антуан женился по страстной любви, его до сих пор влекло к жене и как мужчину, и, можно сказать, как художника. Он часами не отрываясь разглядывал ее изящный носик, светлые лукавые глаза, безупречные черты лица. Но до чего же иногда она раздражала его! В выборе мебели, платьев, цветов Франсуаза выказывала замечательный вкус. Но в отношениях с людьми ей не хватало такта. Антуан глубоко страдал, когда Франсуаза оскорбляла кого-нибудь из их друзей. Он чувствовал и свою ответственность за нанесенную обиду, и свое бессилие. Вначале он осыпал ее упреками, которые она выслушивала с неудовольствием и на которые не обращала внимания, зная, что он простит ее ночью, когда в нем проснется желание. Потом он стал принимать ее такой, какой она была. После десяти лет совместной жизни он понял, что ее не переделаешь.

– Маугли, сюда!

Антуан зашел в почтовое отделение… На обратном пути он продолжал размышлять о Франсуазе и с каждой минутой все больше мрачнел. Была ли она по крайней мере ему верна? Он верил этому, хотя знал, что она часто ведет себя как отчаянная кокетка и порой даже забывает о благоразумии. Был бы он счастливее с Сабиной? Он вспомнил сад в Пон-де-л’Эр, где юношей встречался с ней. Весь город считал их помолвленными, да и сами они не сомневались, что рано или поздно поженятся, хотя никогда об этом не говорили.

«У нее был на редкость пылкий темперамент», – подумал он, вспомнив, как Сабина прижималась к нему во время танцев.

Она была первой девушкой, с которой он вел себя смело, чувствуя, что не встретит сопротивления. Он страстно желал ее близости. Затем появилась Франсуаза, и все женщины мира перестали для него существовать… Теперь он связан с Франсуазой навсегда. Позади десять лет совместной жизни. Трое детей. Партия сыграна.

Когда в гостиной он увидел жену, сиявшую свежестью, в муслиновом платье с яркими цветами, его раздражение сразу прошло. Ведь и дом, где они живут, и сад, которым неизменно восхищались гости, – детища Франсуазы. Именно она убедила его покинуть Пон-де-л’Эр и завод за несколько лет до кризиса 1929 года. Если взвесить все по справедливости, она, пожалуй, принесла ему счастье.

– А разве Мишлина и Бако не будут обедать с нами? – осведомился он.

Он так надеялся на это, он предпочитал милую болтовню своих детей беседе с гостями.

– Нет, – ответила Франсуаза, – я решила, что нам будет уютнее вчетвером… Поправь галстук, Антуан.

«Уютно!» – опять одно из тех слов, которых он не выносил. «Нет, „уютно“ не будет, – подумал он, завязывая перед зеркалом галстук. – Сабина, наверное, начнет острить, а Франсуаза – кокетничать с Ламбер-Леклерком, этим чванливым твердолобым министром». Сам же Антуан будет хранить угрюмое молчание.

– Уютно!

Он услышал, как подъехал автомобиль и затормозил, колеса заскрипели по гравию. Супруги Кенэ приняли непринужденные позы. Минуту спустя появились гости. У Сабины были черные волнистые волосы, полные плечи и красивые глаза. Ламбер-Леклерк сильно облысел – несколько жалких волосков лежали на голом черепе, точно барьеры на беговой дорожке. Он был, казалось, не в духе. Видно, и он тоже против воли приехал на этот обед.

– Добрый вечер, милочка! – воскликнула Франсуаза, целуя Сабину. – Добрый вечер, господин министр…

– О нет, милочка! – сказала Сабина. – Не вздумай только величать моего мужа министром… Ты же зовешь меня Сабиной, зови и его Альфредом… Добрый вечер, Антуан…

Вечер выдался на редкость теплый и ясный, и Франсуаза велела подать кофе на веранде. За столом разговор не клеился. Женщины скучали. Антуан из упрямства, злясь на себя, весьма неосмотрительно противоречил Ламбер-Леклерку, который, гораздо лучше информированный, чем его собеседник, легко побивал его в споре.

– Вы настроены оптимистически, потому что стоите у власти, – говорил Антуан. – На самом же деле положение Франции трагично…

– Да нет, дорогой мой, право же, нет: денежные затруднения никогда не бывают трагичны. Французский бюджет показывает дефицит вот уже шесть веков, и слава богу!.. Поверьте, просто необходимо время от времени разорять рантье… Иначе к чему бы мы пришли? Вообразите себе эти капиталы, помещенные в банк под большие проценты еще со времен Ришелье.

– Английский бюджет не знает дефицита, – буркнул Антуан. – Более того, доходы превышают в нем расходы. И англичане от этого не страдают, насколько мне известно.

– Дорогой друг, – отвечал Антуану Ламбер-Леклерк, – я никогда не мог уразуметь, что за страсть у французов вечно сравнивать две страны с разной историей, разными нравами и разными потребностями… Если бы Франция действительно нуждалась в сбалансированном бюджете, мы тотчас бы все устроили. Да только Франция вовсе к этому не стремится, или, если хотите, Франция не так уж сильно в этом заинтересована, чтобы согласиться также на средства, необходимые для достижения подобной цели. Характер бюджета – не финансовый вопрос, а политический. Скажите мне, на какое большинство вы намерены опираться, правя страной, и я скажу вам, как будет выглядеть ваш бюджет. Министерство финансов может подготовить любой бюджет – социалистический или радикальный, а также реакционный… Достаточно сказать, чего вы хотите!.. Все это гораздо проще, чем воображают профаны.

– Так ли уж это просто? И посмеете ли вы высказать ваши соображения избирателям?

По каким-то малозаметным признакам, по тому, как внезапно ожесточился его взгляд, Франсуаза почувствовала, что ее мужа вот-вот охватит приступ ярости. Она решила вмешаться в разговор.

– Антуан, – сказала она, – ты бы прогулялся с Сабиной к монастырю, показал ей, какой вид открывается оттуда…

– Что ж, отправимся туда все вместе, – предложил Антуан.

– Нет-нет, – возразила Сабина, – Франсуаза права… Супругов надо разлучать… Так гораздо забавнее…

Она встала из-за стола. Антуану ничего другого не оставалось, как подняться и последовать за ней. Он успел бросить Франсуазе сердитый взгляд, который та не пожелала заметить.

«Мои опасения сбываются, – подумал он. – Теперь мне придется провести добрых полчаса наедине с Сабиной… Только бы ей не вздумалось потребовать от меня объяснения, которого она ждет вот уже десять лет! Неужели Франсуазе хочется, чтобы этот самодовольный министр ухаживал за ней?»

– Какой дивный запах! – произнесла Сабина Ламбер-Леклерк.

– Это апельсиновые деревья… Навес, под которым мы сидели, тоже сплетен из ветвей апельсиновых и лимонных деревьев, глициний и роз… Но наши розы почти совсем одичали… Надо бы сделать прививку… Сюда, Сабина… Свернем на эту дорожку и спустимся вниз…

– А сами вы, Антуан, не одичали в своем уединении?

– Я? Да я всегда был дикарем… Вы что-нибудь различаете в темноте? Взгляните, по обе стороны бассейна растут цинерарии… При планировке сада в основу был положен контраст между темными, фиолетовыми или синими цветами и ярко-желтыми. Во всяком случае, такова была идея Франсуазы. А на этом склоне она задумала создать буйные заросли дрока, мастикового дерева, ракитника, царских кудрей.

– Я рада побыть с вами наедине, Антуан… Я очень люблю вашу жену, но как-никак мы с вами были когда-то большими друзьями… до вашего знакомства с ней… Вы еще помните об этом?

Осторожности ради он замедлил шаг, чтобы не оказаться слишком близко к ней.

– Ну конечно же, Сабина, как я могу забыть?.. Нет, идите прямо вперед, сейчас будет мостик. Вот и монастырь. Что за цветы растут между плитами? Обыкновенные анютины глазки…

– Помните тот бал – мой первый бал? Вы отвезли меня домой на автомобиле вашего деда… Мои родители уже спали. Мы вошли в маленькую гостиную. Ни слова не говоря, вы привлекли меня к себе, и мы снова начали танцевать…

– Кажется, я даже поцеловал вас в тот вечер?

– Поцеловал!.. Мы целовались битый час!.. Это было чудесно… Вы стали героем моего романа…

– Наверно, я сильно разочаровал вас!

– Напротив, в начале войны вы совсем покорили меня своей доблестью. Вы держались великолепно… Я могла без запинки назвать все ваши награды. Я до сих пор помню их, могу перечислить хоть сейчас… Потом вы были ранены, а оправившись от ранения, обручились с Франсуазой Паскаль-Буше. Вот тогда, сказать по правде, я огорчилась… Да и как могло быть иначе?.. Ведь я так восхищалась вами… Услыхав, что вы женились на девушке, которую я хорошо знала по лицею Сен-Жан – мы учились в одном классе, она была очень мила, но глуповата, простите меня, Антуан, – я удивилась и огорчилась за вас… И не я одна, весь город…