Он захватил с собой много рисунков. Говорили, что там строгий отбор.

Высокие дубовые двери с трудом распахнулись. Матовые стекла с выпуклыми переплетающимися лилиями отразили блики фар проехавшей автомашины. Несколько ступенек наверх по ковровой дорожке, прижатой у основания каждой ступеньки медными полосками. Поворот налево по стрелке-указателю Прием учащихся.

В конце тусклого короткого коридора еще одна дверь с медной полированной круглой ручкой. Он её повернул и оказался в большой комнате. На ярко освещенной белой стене (недавно покрасили?)транспарант:

До дня рождения Великого Сталина осталось 60 дней!

И пониже – Учащиеся детской художественной школы готовятся к Великой дате.

И как доказательство – множество рисунков, в основном акварельных.

Сюжеты примерно одинаковые: Сталин во главе колонны рабочих, Сталин на трибуне, Сталин произносит речь, приветствует, обнимает ребенка, пишет в кабинете, у глобуса, Сталин молодой, не очень молодой, и старый в мундире генералиссимуса со звездой и так далее. И как все здорово нарисовано! Акварельные рисунки у него все почему-то расплывались (а как смешать цвета?) Как надо много знать и постоянно узнавать. Он был почему-то уверен, что ему ничего равного не нарисовать. Правда, рисунки карандашом или углем были (как он считал) не очень. Тут он смог бы с ними, пожалуй, и поспорить. Но акварели… Как это у них получается? В следующем коридоре висели рисунки под общим названием РАБОТЫ УЧАЩИХСЯ. В основном уже на сказки Пушкина: богатыри выходят из воды и очень натурально вода нарисована, он про себя отметил, очень похоже, у него никогда еще вода так не получалась…

– Ты к кому, мальчик? – раздался вдруг голос прямо над его ухом.

От неожиданности он вздрогнул. Он настолько увлекся разглядыванием рисунков, сделанных ребятами примерно его возраста (под каждой работой были проставлены имя, фамилия, возраст и номер школы), что забыл обо всем. Всё же он отметил, что все они были постарше его года на три, а при игре в футбол, например, такая разница существенного значения не имела, особенно при обводке. Правда устоять на ногах при столкновении с более рослым противником зачастую бывало трудновато, но если соблюдались правила и судья был честный, то можно было вполне играть и против тринадцатилетних.

– Мне нужна Любовь Анатольевна, – ответил он.

– А по какому-такому вопросу? – с улыбкой спросила женщина. – Ну, предположим, это буду я Любовь Анатольевна.

На женщине была красивая прозрачная шифоновая блузка и от неё пахло духами Пиковая Дама.

– Я хочу записаться в школу, – тихо проговорил он. И, помолчав, добавил, что ему посоветовал обратиться к ней один художник.

– Как он? Что он? – быстро спросила Любовь Анатольевна. – Я его давно не видела… Вообще-то мы принимаем в школу с двенадцати лет. Но можем сделать и исключение, если ты подойдешь. Иди за мной.

Они прошли по коридору и вошли в маленькую комнату с окнами во двор. Он посмотрел во окно. Двор был маленький и на противоположной стене (почему-то такие задние стены домов назывались брандмауерами) были видны сине-белые пятна штукатурки и краснеющие полосы кирпича.

– Проблема с этими брандмауерами, – доверительно сказала Любовь Анатольевна извиняющимся тоном. – Тут один энтузиаст придумал разрисовывать пустые стены ленинградских домов сюжетами из героического прошлого. Идея хорошая, да где деньги взять? А этого энтузиаста ты видел. Это очень талантливый человек и очень одинокий…

Любовь Анатольевна смотрела в сторону и качала головой.

– Красивая… – думал он. – Как актриса.

– Ну ладно, – сказала Любовь Анатольевна. – Давай ближе к делу. Покажи-ка свои рисунки. И раскрыла его папку (самую его любимую, кстати.) На папке была стилизованная под старинный церковно-славянский шрифт надпись – МОСКВЕ 800 ЛЕТ.

Он еще дома расположил свои рисунки таким образом, чтобы лучшие оказались сверху. Первым был тщательно и любовно скопированный, увеличенный во много раз дискобол. (Набросок римского бога, поправленный художником из Летнего Сада он взять не решился.) А дискобол был изображен на марке выпущенной в 1932 году в Италии (он очень ценил эту марку, потому что на ней был четкий штамп – ROME 1932.) Он настолько следовал линиям и цветам почтовой марки, что фигура дискобола отливала всей гаммой красно-багровых тонов.

– Неплохо, неплохо, – проговорила Любовь Анатольевна. – Только почему он у тебя такой красный, кожу с него содрали, что ли?

Он объяснил. И добавил, что в серии были также дискоболы синего, зеленого и желтого цвета.

Любовь Анатольевна засмеялась и проговорила:

– Да ты копируешь природу, как фотограф. А если подойти творчески? Ну не обижайся, линии у тебя хорошие и правильные.

Он настороженно смотрел на то, как Любовь Анатольевна медленно перебирала его рисунки. Она подносила некоторые к свету настольной лампы и даже поворачивала их почему-то боком. Пересмотрев все, она взяла их как игральные карты и молчала. Прошло секунд двадцать и наконец она было открыла рот, готовясь что-то произнести, как в дверь постучали.

– Да, – недовольно проговорила она и добавила. – Сейчас, сейчас…

В дверь просунулась голова мальчика лет четырнадцати. Он зыркнул на посетителя и спросил:

– Любовь Анатольевна, а сегодня будет урок?

– Ах, да… ну, конечно, сейчас приду.

Она откинулась на стуле и сказала:

– Я тебя возьму… хотя это и против правил – тебе еще нет двенадцати?

Он кивнул.

– Ну вот видишь… а рисовать ты будешь неплохо. Ты хорошо схватываешь движение и на редкость чувствуешь перспективу. Остальное приложится. Для своих лет ты вполне… А весной мы начинаем выезжать на этюды. У многих получаются хорошие акварели.

У него екнуло сердце. (Неужели и он сможет рисовать также как те ребята, чьи рисунки висят в коридоре?)

Любовь Анатольеву а угадала его мысли:

– У всех получается. Наука не трудная. И предложила: – Не хочешь ли зайти к нам на занятие?

…Он шел по осенней улице и перебирал в памяти события дня: как он пришел в школу, как он разговаривал с ней, как и что она ему сказала… По правде говоря, посещение класса карандашного рисунка ему не понравилось – уж очень было похоже на урок рисования в школе. Те же самые конусы, кубики, которые надо правильно заштриховать и расположить с ощущением перспективы. Он вспоминал, как Любовь Анатольевна после урока позвала его в свой кабинет и вручила, благоговейно держа на ладонях, книгу на которой было золотом вытеснено СТАЛИН (краткая биография.) Он запомнил её слова «прочитай внимательно, может быть нарисуешь что-нибудь к ВЕЛИКОЙ ДАТЕ. Попробуй найти свой сюжет»

Любовь Анатольевна также озадачила его, когда протянув ему руку, чтобы попрощаться, была отвлечена пронзительным телефонным звонком и продолжая держать его пальцы в правой руке, поднесла трубку к уху левой и, послушав собеседника, внезапно вспыхнула и резко сказала, что она невкурседела. Он, не понял что это значит (наверно и тот, на другом конце провода тоже не понял), так как она повторила со злобой несколько раз: говорят же Вам – яневкурседела, невкурседела…

Найти свой сюжет, найти свой сюжет… А как его найти?

Закрыв глаза и натянув на голову одеяло он снова и снова смотрел как в кинотеатре это бесконечное количество рисунков о товарище Сталине (а он их запомнил почти все) и никак не мог понять, что же нового он сможет добавить… Он прочитал биографию Сталина и почему-то из всего прочитанного ему запомнилось, что молодой Сталин был в ссылке в Сибири (где этот Туруханский край, кстати?) и оттуда бежал. А наверно, голодно, было в тайге и молодой Сталин стрелял разное зверье, а стрелок он был, конечно же, отличный, как те прирожденные сибирские охотники, которые могут попасть колонку в глаз и не испортить шкурку. Чем он больше думал о побеге Сталина из ссылки, тем привлекательнее ему казался этот сюжет. Единственное препятствие, которое надо было как-то обойти, это не рисовать Сталина в фас. (Он обратил внимание, что Сталин на всех рисунках в Художественной школе, был нарисован в профиль.) Что-то в этом было… Он так не понял, что именно, но почувствовав какой-то тайный профессиональный ход, решил, что и он последует этому примеру, и ему показалось, что знает как это сделать.

Сначала он попробовал отвернуть крышечки у тюбиков с красками. И ничего не получилось. Крышки намертво приклеились к резьбе и держались за металлические горлышки, как неумеющие плавать за спасательный круг.

Что делать? Сюжет уже был готов, фанерная доска, которую он решил использовать вместо непонятного ему холста, стояла на столе под нужным углом. Он решил тогда проколоть один тюбик и посмотреть, что из этого выйдет. Прокалывать, а иначе говоря, жертвовать, следовало тюбиком, у которого есть двойник. Например, почему не попробовать просто GRUN, а MALACHITGRUN оставить для дела?

Краска, однако, легко выдавливалась (и усилий не нужно было прикладывать) словно зубная паста. Правда, запах был очень неприятный – прогорклого масла, или даже ненавистного рыбьего жира. Краска, тем не менее, без затруднений наносилась на поверхность, но сохла несколько дней. Решение было найдено: рисовать нужно быстро, за один день и потом оставить сохнуть. И все.

(Молодой Сталин бежит из ссылки, он обманывает урядника, который за ним следит, у него ружье удивительного боя, может быть даже с оптическим прицелом, у него полные карманы патронов, у него острый нож, одеяло, спички и табак. Самые трудные эти версты до реки, до какой-нибудь большой реки, где можно на лодке доплыть до железной дороги, а там сесть на поезд. Товарищи по партии помогут, а на железной дороге много рабочих, которые конечно же знают, кто такой Сталин. Вот Сталин быстро выходит из избы, где он живет, он вязнет в снегу, снег глубокий, до колена… Впереди сосновый лес, где зверья… Сталин не пропадет!)

– Ну, показывай, что ты нарисовал, – сказала Любовь Анатольевна. – Показывай, показывай, не стесняйся.

Он протянул ей картину. Любовь Анатольевна недоверчиво её взяла и потянула носом.

– Почему пахнет маслом? – спросила она. – Ты, что, написал маслом? Да?

Он кивнул он. – Да.

Безмерное удивление слышалось в её голосе:

– Вот это изба, вот это лес, вот это небо, вот это, как я понимаю, следы от избушки в лес… А где товарищ Сталин? – спросила она свистящим шепотом и почему-то испуганно оглянулась. Она быстро завела его в свой кабинет, плотно закрыла двери и опять еле слышно спросила:

– Куда ты дел товарища Сталина?

– Товарищ Сталин убежал из ссылки, неужели непонятно? Вот следы, он уже в лесу… И он идет к Енисею.

Он увидел, как по её лицу пошли красные пятна и как в её глазах заплескалась странная смесь злобы, растерянности и изумления. Наконец она тихо проговорила:

– Тебе действительно еще рано посещать нашу школу… Приходи лет через пять… Если будешь еще рисовать…

Отойдя от дверей Художественной школы метров на тридцать он оглянулся, прощаясь с этим домом навсегда. И увидел, что его следы на мокром снегу были точь в точь как на его картине, и он знал, что за углом его ждет троллейбус, который уже расчехлил свернутые паруса контактных дуг и вот-вот отчалит с ним на борту в свою последнюю осеннюю навигацию по уже начинающей покрываться льдом реке – Кирочной улице…