Так прошло ещё два дня. Без карты Саша не мог сказать, где они сейчас находятся, единственное, в чём он был твёрдо уверен, – что курс на северо-северо-восток твёрдо выдерживался. Но от него также не ускользнул тот факт, что скорость их передвижения сильно упала: хорошо, если за сутки удавалось пройти восемь-десять километров. Родион часто выпасал похудевших лошадей, да и бойцы сами отнюдь не поправились на «диете» из сухарей, грибов и ворон. Необходимость наведаться в населённый пункт за припасами становилась всё более очевидной, только лес никак не кончался. У всех создалось впечатление, что и войны-то нет – за прошедшее время не было слышно ни далёких раскатов от артиллерийских залпов, ни гула авиационных моторов. Пространство вокруг них заполняли звуки переклички невидимых птичьих стай, летящих или только собирающихся лететь на юг. Саша ещё мог оценить суровую красоту среднерусской природы, но и за ней он большей частью хотел бы увидеть что-то съедобное. Но любые попытки добыть дичь, отличную от ворон, неизменно оканчивались провалом. Хороший охотник должен и знать, и уметь многое, чтобы незаметно подобраться на дистанцию верного выстрела. Эволюция в течение многих сотен поколений выработала у диких животных и птиц хорошее чутьё, так что простой хруст ветки под сапогом заставлял их сразу же насторожиться, а неудачный выстрел надёжно отпугивал их от «охотников».
Поэтому ещё день спустя красноармеец Полухин решился на одну из самых странных охот, которые только проводились во всём мире. Продвигаясь в заданном направлении, упряжка вышла из леса, но надежды найти населённый пункт развеялись, когда выяснилось, что открытое место – всего лишь большая прогалина посреди соснового массива. В бинокль на другом её краю Саша обнаружил то ли маленькое озерко, то ли огромную лужу, а в ней целую стаю диких уток. Расстояние до этого водоёма он определил от сотни до двухсот метров. Подстрелить с такой дистанции дичь из винтовки нереально, а подбираться поближе – в свете свежего опыта верный способ её безвозвратно спугнуть. Но ведь пули есть не только в унитарных винтовочных патронах, но и в шрапнельных для пушки. Более того, в последних пуля не единственная, а больше двух сотен на один выстрел. Это и навело Сашу на мысль попробовать выпалить из пушки, если не по воробьям, так по уткам шрапнелью. А вдруг удастся зацепить пару-тройку тушек? Риск в этом был только в плане выдать себя противнику, но прогалина была окружена лесом со всех сторон, а деревья и их листва неплохо гасят проходящие через них звуки. К тому же одиночный выстрел в условиях военного времени не всегда привлекает особое внимание: мало ли что послужило ему причиной. Вот перестрелка – это уже другое дело.
Поразмыслив над всем этим, Саша тихо скомандовал подготовить пушку к выстрелу Стараясь максимально не шуметь, систему расчехлили, зарядили шрапнелью и навели на берег этой лужи, то ли озера. Рядом с перекрестием панорамы на суше был виден селезень с тремя утками, ещё несколько плавали или ныряли за пищей. Дистанционную трубку установили «на картечь», так, чтобы вышибной заряд сработал сразу по вылете из ствола. Подобным образом наставления предписывают бороться с вражеской пехотой или кавалерией, непосредственно насевшей на орудие. А вот так использовать боеприпас с готовыми поражающими элементами против пернатой дичи, по всей видимости, никто до того не пробовал. Вручив Родиону конец спускового шнура, Саша поднёс бинокль к своим глазам и дал отмашку рукой. Последовал выстрел и вслед за ним хлопок вышибного заряда, облако дыма от которого закрыло часть озерка в поле зрения. Но и без того было видно, как мгновение спустя на берегу и на воде поднялось и опало много фонтанчиков от попадания туда шрапнельных пуль. Утиная стая с истошным кряканьем взвилась в воздух, но в бинокль виднелись две оставшиеся на суше тушки. Подойдя к воде, в ней нашли ещё одну убитую птицу, которую достали длинной палкой. По пути назад к орудию обнаружились друг за другом дистанционная трубка, стержень с диафрагмой и корпус от самой шрапнели. На всякий случай их зарыли в землю, чтобы враг даже в теории не мог определить источник выстрела.
Уже привычно изготовили пушку к походу, взяли её на передок и побыстрее ушли с места своей утиной охоты. Родион говорил лошадям: «Потерпите немного, будет, будет вам отдых». Лес стал редеть, и пришлось поискать место для ночёвки, где упряжка и костёр были бы хорошо укрыты от наземного и воздушного наблюдения. Пока Самойлов-старший с немалым опытом ощипывал и разделывал тушки, а затем готовил из них похлёбку с грибами, Саша предпринял небольшую разведку. Открытое пространство было недалеко, и где-то в километре-другом в наступившей темноте засветились огни деревни. Она была крупнее той, где жили Макарыч и Татьяна Лазаревна. Красноармеец Полухин тщательно осматривал в бинокль каждый дом: надо было понять, кто в населённом пункте хозяин. Но единственное, что удалось выяснить, так это отсутствие в нём автотранспорта или боевых машин с зажжёнными фарами. Также во время наблюдения слух уловил далёкие раскаты канонады – значит, передовая была уже относительно недалеко. Вернувшись к своим, Саша впервые за последние дни неплохо поел – утятины было достаточно, да и вкус у неё был несравним с варёными воронами. Детальное знакомство с положением дел в деревне он решил отложить на завтра, хотя ночью можно было бы без проблем незаметно туда пройти. Но усталость брала верх, и сон его одолевал прямо на ходу. Поскольку для завтрашнего довольно опасного дела ему надо обязательно быть свежим, то ночной караул пришлось нести только братьям Самойловым.
Рано утром Саша занялся приготовлениями к разведке. Он перепроверил ППД и наган, взял три магазина для пистолет-пулемёта и запасные патроны для револьвера, нож и бинокль. Родиону и Илье он скомандовал быть наготове к походу и уходить в лес, если в деревне случится перестрелка. Если он не вернётся до конца дня, то дальнейшее представляется на их усмотрение. В случае решения оставить пушку её надлежало безвозвратно испортить. Бывший студент детально объяснил, как это сделать: надо было выстрелить из орудия с насыпанными в канал ствола землёй и камнями с помощью длинного шнура, а самим перед этим вырыть окоп в полный рост и спрятаться в нём. Перед расставанием братья только и сказали: «Ну, Саш, ни пуха тебе, ни пера!»
С крайней осторожностью красноармеец Полухин приближался к деревне. Однако с её стороны не было слышно ни чужой речи, ни звука моторов, только время от времени кудахтали куры да слышны были удары топора – кто-то колол дрова. Прижавшись к забору, Саша наблюдал за тем, как женщина средних лет разговаривала с девочкой лет десяти-одиннадцати:
– Мама, а скоро немцев, барона и Стеценко Красная армия прогонит? Я в школу хочу! И козочку нашу, Белочку, надо спасать!
– Дочка, тише! Хочешь, чтобы тебя атаман услышал?
– А он сейчас вместе с Торцевым в своей избе сидит и нас не слышит! Я сама видела! Скоро наши солдаты придут? Ведь Красная армия всех сильней!
– Не знаю, Анечка, не знаю!
Момент для вмешательства был просто подходящий, и Саша открыл со скрипом калитку. Девочка с радостью закричала «Ура!», увидев красноармейца в пилотке со звёздочкой и с пистолет-пулемётом в руках, а в глазах её мамы отразился страшный ужас. Аня мёртвой хваткой вцепилась в рукав гимнастёрки, так что бывшему студенту пришлось её подхватить, чтобы поскорее занести в дом, попутно прикрывая её рот свободной рукой. Женщина, всё ещё страшно напуганная, прошла за ними. Она по-прежнему так ничего и не могла сказать, только всё всхлипывала и всхлипывала. Впрочем, рассказ девочки очень быстро прояснил ситуацию.
Десять дней назад в деревню заявился передовой отряд моторизованных частей гитлеровцев. Они отметились «всего лишь» тем, что изнасиловали молодую школьную учительницу с одной из старшеклассниц, избили пожилого колхозника и забрали всю ту живность и еду, которая попалась им на глаза. Всё было проделано с такой быстротой, которая выдавала богатый опыт в такого рода злодействах. Но в полной мере беда пришла, откуда не ждали. Деревенский плотник Стеценко неделю спустя вдруг объявил себя «атаманом» и установил свои собственные порядки, возгласив, что действует во имя немецкого барона фон Бергманна! Опорой ему служили шестеро подручных, которые уклонились под разными предлогами или скрывались от призыва в Красную армию, – на селе спрятаться и переждать опасное время не так уж и сложно. Местные только удивлялись: как такое могло прийти в голову весьма недалёкому плотнику и что это за барон такой? Но хлебнувший на радостях самогона «помощник атамана» уже вечером того дня выболтал всю подоплёку происходящего, которая оказалась сколь невероятной, столь и реалистичной.
Эту часть печальной истории рассказала уже мать Ани, немного пришедшая в себя. Долгое время в деревне жил пасечник Андрей Горцев, тихий такой мужчина лет под шестьдесят. Говорил он с заметным акцентом и как-то иначе, чем остальной люд, но в пчеловодстве разбирался знатно, и никто не сомневался, что живёт он своим честным трудом. Работал единоличником, тихо, не шиковал, хотя доход у него имелся, и, по слухам, он где-то схоронил кубышку с золотыми царскими червонцами. Но батраков не держал, всё делал сам, все налоги с хозяйства платил, так что ни фининспектор, ни даже оперативный уполномоченный НКВД к нему претензий не имели. Иногда в правлении колхоза Горцев просил, чтобы ему помогли с ульями или ещё с чем серьёзным, рассчитываясь первоклассным мёдом, а Стеценко нередко приходил к нему участвовать в тех работах.
За день до прихода немцев в деревне исчезло электричество и перестал работать телефон. Послали человека в правление колхоза выяснить причину, а тот так и не вернулся. А потом нагрянули гитлеровцы, и дней пять люди жили в абсолютном вакууме власти: связи с внешним миром не было, не появлялись ни оккупанты, ни красноармейцы. Селяне просто не знали, что хотя враг и продвинулся далеко вперёд, но стал испытывать первые затруднения в своём «блицкриге», а потому одну часть предназначенных для тыловых нужд войск бросили на передовую, а другую передали в распоряжение айнзацкоманд, охотившихся на евреев и коммунистов. Для удалённой деревни, не имевшей никакого значения в планах наступления и в логистике, решили выделить коменданта и гарнизон по мере возможности, которая пока так и не открылась. И в такой во всех смыслах «серой зоне» пасечник Горцев проявил свою истинную сущность.
Дело было в том, что именно этот человек и оказался самым настоящим «фон-бароном» из Прибалтики. Он принадлежал к древнему роду остзейских немцев и до революции величался как Андреас Готтлиб фрайхерр фон Бергманн. Титул «фрайхерр» собственно и обозначал баронское достоинство. После ухода Русской императорской армии из Риги он активно сотрудничал с пришедшими немцами, стал важным чином в новой администрации, за него хлопотали перед кайзером дальние родственники-аристократы из Шлезвиг-Гольштейна. 1918 год стал для барона страшным ударом: Германия капитулировала, за участие в боевых действиях в рядах немецкого фрайкора новые латвийские власти отобрали у него поместье и неофициально даже назначили плату за его голову. Волей случая ему не удалось бежать в Восточную Пруссию, но с кейсом золотых монет и фамильными драгоценностями он нашёл пристанище в Советской России, где за сколько-то червонцев справил себе документы на имя Андрея Горцева. Будучи в прошлом помещиком, фон Бергманн имел хобби – разводить пчёл, а потому оборудовал по всем правилам и новым веяниям в те «благословенные» времена в своих владениях пасеку, выписывал журналы с книгами по теме и угощал на раутах своих гостей собственноручно добытым мёдом. Теперь ему это пригодилось по полной. Под личиной тихого и работящего пасечника бывший аристократ терпеливо ждал либо шанса более-менее без подозрений уехать в рейх, либо пока солдаты рейха не придут к нему сами. И вот теперь его голубая мечта сбылась.
Поначалу гитлеровцы чуть было его не убили прямо на пасеке, но истошные вопли на чистом немецком языке привлекли внимание обер-лейтенанта, командовавшего передовым подразделением. А уже спустя пять минут бравые солдаты вермахта стояли перед Торцевым по стойке смирно, отдавая нацистское приветствие. На надетом пиджаке, за неимением фрака или парадной военной формы, теперь красовались баронские регалии и ордена кайзеровского «второго рейха». Обер-лейтенант, из молодой поросли прусского дворянства, с благоговением слушал упоминание о некоем графе из штаба Африканского корпуса, который знал и его дядю, и стоящего перед ним фон Бергманна. Пока нижние чины с удовольствием уплетали дарованный им бароном мёд, почтенные аристократы обсуждали план дальнейших действий. Он, собственно, и предусматривал превращение пасечника в господина, если в ближайшие два дня в деревню не прибудут немецкие комендант и гарнизон. Затем надлежало найти пособников для оккупантов, изъять у селян скот и продукты, подготовив их к передаче в ведение заготовительной команды вермахта, а попутно «нейтрализовать» любых нежелательных элементов. Выдав дополнительные охранные документы господину барону на пару с трофейным советским пистолетом ТТ, обер-лейтенант с подчинёнными направились в деревню в распрекрасном расположении духа. Видимо, поэтому «герои-арийцы» и обошлись без убийств, ограничившись «лишь» побоями, грабежом и изнасилованиями.
В качестве пособников аристократу как раз достались Стеценко и его присные, причём задёшево. Пистолет и пара золотых червонцев вместе с обещаниями похлопотать за них перед немцами в один момент купили их весьма сомнительную верность. Плотник, подобострастно называя фон Бергманна «ваше сиятельство», абсолютно неуместным по отношению к барону обращением, тоже решил изобрести себе титул. А поскольку родом он был «с югов», то ничего лучше для себя, чем «атаман Стець», этот кандидат в полицаи так и не придумал.
Стремясь выслужиться перед фон Бергманном и будущими хозяевами, новоявленный атаман убил топором единственного коммуниста в деревне – старого счетовода. От такого господин барон только поморщился, но расценил это как допустимую вещь, поскольку он и в самом деле считал немцев высшей расой, а славян – недочеловеками, обуреваемыми примитивными животными инстинктами. Как, кстати, и любых прибалтов: в его сознании кровоточила память об отобранном ими поместье под Ригой. Ошалев от вида крови, Стеценко решил, что той же участи заслуживает и молодой парень-агроном, муж учительницы, на которую «атаман» сам имел виды. Из-за слабого здоровья его не взяли в армию даже в военное время, поэтому он остался в колхозе в эти страшные дни. Но тут озверевшему убийце пришлось резко умерить свой пыл: фон Бергманну для будущего поместья очень был нужен понимающий в сельском хозяйстве человек, а его жена великолепно сойдёт на роль экономки и для постельных утех высокородного аристократа. Но барон не возражал против «отжатия» любых других чужих жён, чем «атаман Стець» в тот же час незамедлительно воспользовался. Свысока глядя на его поведение, новоявленный властелин местного масштаба только утверждался в своём мнении о славянах-«недочеловеках».
После таких событий в деревне воцарился ужас: «атаман» и его присные собрали весь уцелевший после набега гитлеровцев скот. Самых лучших животных пришлось отдать барону, просто хороших они взяли себе, а остальных заперли на скотном дворе в ожидании немецкой заготовительной команды. Так любимая козочка Ани оказалась на подворье Стеценко. Сам же фон Бергманн избрал своей штаб-квартирой школу, впрочем, не забывая и о пасеке. Жителям пришлось безоговорочно выполнять его распоряжения о сельхозработах, в которых он, надо сказать, знал толк. Старожилы живо вспомнили дореволюционные времена, когда всем заправлял приказчик барина, который сам кутил где-то в Санкт-Петербурге. Не забыл господин аристократ напомнить селянам, что за любую помощь Красной армии или советской власти он лично вынесет смертный приговор любому во имя «тысячелетнего рейха» и фюрера.
Увидев красноармейца, мать Ани до смерти испугалась за судьбу девочки, но потом просто взмолилась: «Товарищ, защити нас от этих нелюдей!» Саша от безмолвной ярости только сжал в руках ППД. А на пороге дома уже слышались шаги: привлечённый радостным возгласом девочки «атаман» пошёл выяснять, в чём дело. Каково же было его удивление, когда в доме он увидел красноармейца с изготовленным к стрельбе пистолетом-пулемётом: «Руки вверх, мразь!» Топор надо было ещё вынуть из-за пояса, а в глазах Саши он увидел готовность нажать на спуск при малейшем собственном шевелении. Спустя минуту «атаман» был крепко связан и сидел с кляпом во рту, Аня с её мамой постарались на славу. Дальнейшее было оформлено в том же ключе – девочка, якобы по просьбе Стеценко, позвала в родительский дом фон Бергманна-Горцева: «Господин барон, вас нижайше атаман просит в нашу избу подойти, мы клад с монетами и иконами нашли». Это стоило проверить на месте, чтобы ничто не прошло мимо рачительного хозяина. Там аристократа постигла та же участь, что и плотника-убийцу.
О проекте
О подписке