Осенний слет

Ноябрины

Автор уже писал о Кордах, где скалолазная жизнь не прекращалась почти круглый год. Но несколько раз в год туда приезжало особенно много народу. Так, например, у альпинистов Большой Страны был обычай собираться на Кордах в начале ноября. Там к выходным добавлялись еще два дня Праздника Урожая, так что получалось четыре дня подряд, что было удобно для выезда, и альпинистский народ прозвал это замечательное мероприятие Ноябрины. Погода в те дни обычно тоже помогала, дарила последнее солнышко.

Официально это было первенство страны по скалолазанию, проводившееся в нескольких номинациях. Среди них были и индивидуальные гонки на скорость, и парные, и в связках, среди мужчин, женщин, новичков и так далее. В первенстве выступали главным образом молодые скалолазы и альпинисты. Они завоевывали себе репутацию в альпинистском мире, а мэтры в основном были в жюри и в зрителях.

Основной же зрительский контингент, конечно, составляли усердно тренировавшиеся новички, плюс еще подруги альпинистов, а также много разных случайных личностей, вроде автора.

Более важной идеей Ноябрин была встреча основных альпинистских команд страны для неофициального подведения итогов сезона, для обмена многочисленными воспоминаниями, историями, для поминания погибших.

Ставили сотни палаток, зажигали множество больших и малых костров, ходили от костра к костру друг к другу в гости. У старейших команд места основных костров были закреплены навсегда. Страстных разговоров на все темы велось тут очень много.

Но, как прекрасно понимает всякий читатель старше 14 лет, трудно разговаривать всухомятку, а поэтому с наступлением сумерек народ быстро переходил к главному мероприятию Ноябрин – совместному распитию спиртных напитков, как пишут в полицейских протоколах. За этим и одновременно с этим обычно следовало исполнение любимых песен под гитару и даже под баян.

– «Руси есть веселие пити», – цитировал один старожил Корд, отчисленный в свое время за оное веселие с истфака Университета после трех «академок», – а наше веселие есть и пити, и пети.

Несколько слов курсивом. Ночь на Кордах

Автора как-то много лет назад, еще на первом курсе, судьба в лице друга Сережи (земля ему пухом!) занесла на Ноябрины. Там он в первый же день совершенно неожиданно для себя принял участие в оглушительной пьянке в одной из больших компаний. Воспоминаний об этом удивительном празднике жизни ничто в его последующей жизни затмить не смогло. На начинающих, знаете ли, спирт действует иногда очень, очень сильно…

Но зато какие песни пели потом всю ночь у костра! Человек пятьдесят там было, приехал известный бард В., еще два малоизвестных. И как много там звучало новых для автора песен!

Стоп, стоп. Если автор сейчас не остановится и пустится в дальнейшие воспоминания, то позабудет про Долину. А оно нам надо? Давайте не отвлекаться. Пусть тот, кто сможет, какой-нибудь новый Довлатов, напишет очерк жизни на Кордах, она того достойна. А мы двинемся дальше своей дорогой и расскажем об одном важном событии. Но сначала –

Еще несколько слов курсивом. Альпинисты и алкоголь

Один бывший альпинист, хороший человек, наскоро просмотревший ранний вариант этой книги, хмуро заметил автору, что в книге альпинисты что-то уж слишком много пьют, а в реальности, мол, это не так.

Ну, что ж, ему, конечно, виднее. Но автор еще раз напоминает, что он пишет сказку, а в сказках бывают и преувеличения, и даже чудеса.

Реальные альпинисты, конечно, не пьют, это всем известно. Автор готов поклясться, положив руку… ну, скажем, на учебник физики Перышкина, что альпинисты все трезвенники (и нечего там хихикать в задних рядах!).

Но вот сказочные альпинисты – это совсем другое дело. Эти иной раз квасят будь здоров как. Автору в процессе сбора материала для этого повествования пришлось немало выпивать со многими персонажами данной книги – а как их иначе-то разговорить? Это такая особенная выпивка, которая в первую очередь нужна для душевного разговора, а потом уж для опьянения. Поговорить-то откровенно людям надо, не так ли?

Так вот, насколько автору удалось заметить, пьют альпинисты нормально, может, и не сильно больше других представителей вида Homo Sapience, но, уж, конечно, и не меньше.

* * *

Случилось это, скорее всего, не в тот год, а несколькими годами раньше. К костру Высотников вечером подошел Байрон со своими людьми. Две очень сильные команды, соперничавшие, но очень уважавшие друг друга. Иные даже говорили, что две сильнейшие в стране. Не автору судить, кто там у них сильнейший. В стране было немало отличных команд, а расставлять их по ранжиру и не нужно, и не хочется.

Все с достоинством пожали друг другу руки. Почти все хорошо были между собой знакомы, многие вместе ходили на восхождения. Хозяева достали копченую колбасу, тушенку, поставили варить макароны. Байрон и его люди принесли несколько бутылок водки. Все по обычаю – выпивку приносит гость, закуску делает хозяин. Народ усаживался вокруг большого костра, выставлял кружки, весело переговаривался.

Байрон

Было немало восходителей, известных всей Большой Стране, в том числе и Высокий, и Саныч, но Байрон, несомненно, считался самым известным. Он был года на три моложе их обоих. Его команда тоже была молодая, но по числу ярких восхождений за последние годы она уже как минимум не уступала команде Высокого.

Сам Байрон был сильным и физически, и как лидер. Он был человеком среднего роста, очень ловкий и гибкий, многократный чемпион страны по скалолазанию. Иногда на соревнованиях он шел наверх с такой скоростью, что создавалось впечатление, будто этот скалолаз бежит по скале вверх, как паук. Характерным почерком Байрона в горах являлись быстрота подъема и выбор рискованных маршрутов, и ему всё удавалось.

В общем, этот человек был просто создан для альпинизма. А прозвище Байрон он получил за юношеское свое увлечение этим оригинальным и независимым гением, благодаря чему он еще и прекрасно выучил английский.

А «Любовь и смерть» он даже выучил наизусть:

 
Thus much and more; and yet thou lov’st me not,
And never wilt! Love dwells not in our will.
Nor can I blame thee, though it be my lot
To strongly, wrongly, vainly love thee still.
 
 
О, многое прошло; но ты не полюбила,
Ты не полюбишь, нет! Всегда вольна любовь.
Я не виню тебя, но мне судьба судила
Преступно, без надежд, любить все вновь и вновь.
 

Байрон участвовал вместе с Высоким и Санычем в составе сборной страны в восхождении на Канченджангу. Но если для этих двоих это оказался единственный выезд в Гималаи, так как больше денег в Спорткомитете якобы не нашлось, то Байрон добился большего. Его великолепное лазание обратило на себя внимание самого Ричарда Милнора, великого альпиниста, покорившего все высочайшие вершины мира. Милнор захотел познакомиться с Байроном и даже предложил вместе пойти на Алмапурну по безумной по сложности северной стене. Такие предложения Милнор делал крайне редко, это была высокая честь для любого альпиниста. Но у Байрона неожиданно возникли трудности с получением непальской визы, и он не смог присоединиться к Милнору в оговоренные сроки.

Тем не менее, по рекомендации Милнора Байрон сумел получить гранты Европейского Союза Альпинистов для восхождения на Джомолунгму и на Чордори в составе некоторых иностранных команд. Джомолунгма покорилась без особенных проблем, а вот страшный Чордори отразил атаку британской группы, в которой шел Байрон. Альпинисты еле остались живы, двое из них потеряли несколько пальцев на ногах, но это еще, считай, дешево отделались. Чордори убивал почти каждого третьего восходителя. Байрон навсегда запомнил тот момент восхождения, когда ему стало откровенно страшно. Чудовищная скала отрицательной крутизны нависла над ним, и даже, ему показалось, опрокидывалась на него…

У Байрона была преданная ему команда учеников и последователей, которой он прививал свои принципы. Они считали его гением альпинизма. Команда представляла университетский альпинистский клуб «Кондор» и так же называлась, а их самих нередко звали Кондорами. Туда, в частности, входили Питон, Корсар, Чиполлино, Слон, Фил и другие. Однако не только спортивное соперничество зажигало искру между двумя командами. Тут было и нечто большее.

Нескончаемый спор

Пока макароны варились, вспоминали погибших прошедшим летом. У этих двух групп потерь не было, но в других группах были, и погибли хорошие парни, все присутствующие их знали.

– Ну, за ушедших, чтоб не забывать их, – само собой, не чокаясь. Слова «смерть», «гибель», «разбился» и т. п. не принято было произносить при поминании. Ушел – вот так можно было сказать.

Потом еще традиционное:

– Чтоб никогда больше! – но все знали, что все равно будут погибать.

Вот об этом-то и шла речь каждый раз, когда встречались на Кордах или где-то еще Высотники и Кондоры. Всем было известно, что их лидеры, Высокий и Байрон, были самыми яркими выразителями двух тенденций, или, резче сказать, двух идеологий в горных восхождениях.

Высокий был приверженцем классического стиля, основанного на тщательной подготовке восхождения и сведения к минимуму риска гибели участников. Байрон же был сторонником более смелого и быстрого, но и несколько более рискованного стиля хождения в горах. Этот стиль тогда только входил в моду.

У каждой стороны были свои аргументы. И альпинистская публика не раз, особенно на Кордах, становилась свидетелем споров двух команд. Споров, впрочем, проходивших без криков и грубости. Они уважали друг друга. Истерики в духе популярных телешоу здесь не котировались (как говорят в определенных кругах, считались западло). Если ты истеричка, то кто с тобой захочет идти в горы?

Участвовать в дискуссии могли все, и, действительно, многие говорили. И даже если изредка выступал какой-то горячий новичок, его никто не осаживал – типа «молод еще тут говорить!» – а выслушивали, все ведь когда-то были молодыми. Но в конце концов большинство участников замолкали. Их мнения определялись в большей степени принадлежностью к своей команде, а не продуманной принципиальной позицией, аргументы их были иногда сильными, иногда остроумными, но все же отрывочными. И в конце концов оставались только двое спорящих: Высокий и Байрон. Если присутствовал Саныч, он больше молчал, не мастер он был долго говорить.

* * *

Автору удалось собрать из воспоминаний очевидцев лишь некоторые отрывки этих споров, которые он попытался склеить в нечто связное, в некий единый разговор.

Выступал, допустим, Байрон:

– Вот ты часто, Высокий, толкуешь о ценности человеческой жизни. Кто бы спорил! Да мы все подпишемся под этим обеими руками…

– И н-ногами, – раздался пьяный голос откуда-то из группы сидящих Кондоров.

– Это крайне важное замечание, Чипо! – саркастически откликнулся Байрон. – Я всегда ценил тебя, как тонкого интеллектуала.

Раздались смешки, голоса:

– Его уже развезло, блин…

– Да тише вы там!

– Но только, мой дорогой Высокий, человеческое общество не может существовать без риска. Иначе оно погибнет, а точнее – сгниет. И сколько моряков погибло в Атлантике, пока Колумб не доплыл, наконец, до Америки. Но неужели же кто-то скажет, что они погибли зря! Первопроходцы часто гибнут, но это закон природы…

– Байрон, ты уже говорил это раньше. Я признаю этот аргумент, и я уже на него возражал. Суть моего возражения в том, что нельзя платить любую цену. Колумб поплыл не на авось, он долго готовился. Помимо везения, была и тщательная подготовка. И кто знает, как подготовились те, кто погиб. Может, некоторые и не очень хорошо.

Так и в альпинизме. Мы ставим цель, например, впервые взойти на какой-нибудь новый Монблан. Ищем наилучший путь – с учетом трудности восхождения, времени, возможностей участников, доступного снаряжения и, главное, с учетом безопасности подъема. Это похоже на то, что называется в математике поиском экстремума функционала при дополнительных условиях…

Прервать Высокого мог позволить себе только Саныч:

– Эй, Длинный, харэ уже тут умничать-то!

– Они всегда хочут свою образованность показать, – процитировал кого-то Крис ненатуральным голосом.

– Тихо, тихо, не слышно!

– Высокий, своими математическими терминами можешь пугать бабушек на лавочке у подъезда, – ответил Байрон несколько раздраженно, – а я слушал курс вариационного исчисления у Вельтмана еще лет десять назад. Но ты забыл, что не всякая задача имеет решение. И если твою задачу о безопасном восхождении, допустим, ввести в машину, то вполне можем получить на мониторе ответ типа: «А вот фиг вам, дяденька! Решения нет!».

– Погоди…

– Нет, Высокий, дай я все-таки закончу. Так вот, допустим, задача о безопасном восхождении на стометровый холмик решается, на двухкилометровую, трехкилометровую гору иногда решается, а вот, например, на пятитысячник – уже нет. Ни на один пятитысячник абсолютно безопасного пути нет. Всегда какой-то риск есть.

Так что же тогда, не ходить в горы? – продолжал Байрон. – Да, такое тривиальное решение математически всегда есть. Сиди дома, и ты будешь в полной безопасности.

– Вот как Слон, например, – послышался снова голос слегка протрезвевшего Чиполлино, и народ грохнул от хохота. Слон был известен, среди прочего, тем, что, вернувшись домой после труднейшего восхождения на семитысячник Гашербрум, ухитрился в тот же день поскользнуться и сломать лодыжку, вылезая из ванны.

Байрон не выдержал и тоже засмеялся:

– Ладно, Чипо, уел ты меня. Но дайте же вы мне договорить! О чем я? Ах, да! Так что же, только так: сиди дома, и ты – ну, почти – в полной безопасности? Так? Нет! Это неправильный ответ! Потому что люди все равно ходят в горы, моряки идут в море, пилоты и конструкторы поднимают в воздух свои самолеты, хотя умирать никто из них не хочет.

– Автокатастрофы, – подсказал кто-то.

– Вот, кстати, и автокатастрофы. Это еще миллион примеров. Значит, люди согласны жить с определенной степенью риска. Потому, что их ведет великий инстинкт всего живого – инстинкт исследования и освоения нового, неведомого, инстинкт распространения и завоевания.

Да, кстати. Конечно, каких-то людей я бы и сам не пускал в горы, условно говоря, Шекспиров и Ньютонов – они слишком ценны для общества. Но обыкновенный человек, как мы, сам решает, идти или нет. И никаких к нему претензий быть не может: как решил – так решил! Но если ты пошел в горы, то ходи, как человек, а не ползай, как… улитка!

В общем, знаешь, жизнь давно решила задачу о допустимом риске, и решила правильно. Жизнь всегда все решает правильно, – закончил Байрон.

Надо сказать, что слова Байрона звучали довольно убедительно для слушателей. Спутники Байрона поглядывали на остальных со скрытым торжеством: «Наш-то каков!».

– Кстати, а у нас еще что-то осталось? – спросил Саныч.

– Не, кажись, все, – послышались разочарованные голоса.

Ледокол встал и молча пошел к палатке. Через минуту он вернулся с тремя бутылками по 0,5. Восторгу обеих команд не было границ:

– Ледокол, ты человек!

– Матерый человечище!

– Глыба!

Ледокол молча улыбался, наслаждаясь народной любовью.

– Ну, будем! Эх, хорошо пошла!

* * *

После некоторой паузы разговор продолжил Высокий:

– На минутку отвлекусь. Жизнь всегда решает правильно, говоришь? А, по-моему, это просто красивая фраза! Все мы обожаем попадать в плен красивых слов, и, думаю, на этот раз и ты попал. Например, в середине четырнадцатого века за шесть лет от чумы погибла треть населения Европы. Треть, понимаешь? Это как минимум, а, может быть, и значительно больше! Так ведь это тоже жизнь решила, а не злодеи какие-то, и что же, скажешь, она решила правильно? Или гибель Помпеи, например? Нет, не надо ни из чего делать фетиш. Может быть, даже и из жизни, хотя… ладно, сейчас не об этом.

Но не это главное. Вот ты говоришь – инстинкт. Но человек чем-то отличается от животного! Разум-то ему зачем-то дан! И человечество – это не армия в сто миллиардов тропических муравьев, сметающих все на своем пути, не считаясь ни с какими потерями, а нечто качественно иное. И ценность человеческой жизни совсем иная, чем у муравья.

Конечно, в чем-то ты прав насчет неизбежности риска. Но главное – не в наличии или отсутствии риска, а, во-первых, в цели этого риска, и, во-вторых, в мере риска, в степени риска.

Ради чего? Если ты рискуешь ради спасения кого-то, это я понимаю. Но ведь обычно мы ходим в горы не ради чьего-то спасения, а ради каких-то иных целей. И тогда главный вопрос – о мере риска. Эта мера определяется интуицией, которая рождается из опыта. А вы эту меру риска превышаете постоянно, вот в чем все дело! И именно ты это вдохновляешь! – закончил Высокий.

Это было общим убеждением Высотников – что команда Кондоров ходит слишком рискованно.

– Значит, говоришь, мы превышаем меру риска? – спокойно заговорил Байрон.

– Да! Ты же, например, повел людей по ледяному мосту на леднике под Яркентау?

– Да, и мы прекрасно прошли туда и обратно, сэкономив кучу времени и сил.

– Да, но ты не мог знать, насколько он устойчив.

– Это ты не мог знать, тебя же там не было, – резонно заметил Байрон, – а вот я там был и оценил риск.

– А если б что случилось?

– Дак ведь не случилось, – это прозвучало у Байрона несколько цинично.

– И ты всерьез считаешь, что это ответ?

– Конечно!

– Обалдеть! Ладно, а вот этот твой прошлогодний зимний траверс по лавиноопасному склону под Хан-Боратом? Это же прямо было запрещено!

– Да, обычно склон опасен, – спокойно отвечал Байрон. – Но в прошлом году в том районе было очень малоснежно, мы видели всего один лавинный выкат вместо десятков. Риск был совсем небольшой. Да у нас в городе куда больше шансов получить сосулькой по башке, особенно выходя из главного здания Политеха.

Кондоры заржали. Их смешанная команда состояла в основном из университетских альпинистов, а политехники и универсанты постоянно подкалывали друг друга. А недавний городской скандал с сосульками, бурно обсуждавшийся в печати, был у всех на слуху.

– Остроумно, признаю, но к сути разговора отношения не имеет. Та разумная мера риска, о которой я говорю, выработана за сто лет альпинизма, за десятки тысяч восхождений в разных странах, и не может одна команда своим опытом перечеркнуть все это.

– А вот и нет, Высокий, может! Все новаторы перечеркивали предыдущий опыт. Паровоз перечеркивал опыт конной повозки, самолет перечеркивал опыт воздушных шаров. Сколько летчики разбивались – а представь теперь мир без авиации! Так что неправда твоя, Высокий.

Высокий помолчал. Потом сказал:

– Ну, смотри, Байрон. Как бы твои люди не заплатили когда-нибудь страшную цену за твою горную философию.

Среди сидевших у костра прошел некий ропот. Это было, пожалуй, резковато сказано. Еще не за чертой, но уже на черте. Но Байрон ответил неожиданно миролюбиво. Для него очень важно было хоть в какой-то степени переубедить Высокого, или, хотя бы, поколебать его позицию.

– Это не только философия, пойми, а еще и другая технология восхождений! Двигаясь быстро, мы уменьшаем многие риски! И когда мы ее отработаем, она существенно снизит жертвы в горах. Ты вот это осознай, Высокий! Вот ты любишь статистику, так вот: за последние четыре года серьезных происшествий не было только у вас, у нас, и у «Ледоруба». Но у нас больше всех восхождений, так что, по чесноку, мы первые, в том числе и по минимуму травматизма. И все это с нашей новой горной философией, как ты элегантно выразился.

– Да, вы первые, признаю. Но, по-моему, тебе просто невероятно везет. Просто поразительно везет. Я завидую, правда. Но это не может быть вечно, Байрон.

– Ну, это как посмотреть. Знаешь, я читал про полководца Суворова, которого тоже часто упрекали, что ему уж очень сильно везет. На что он отвечал: «Раз везенье, два везенье, да когда-то ж надобно и уменье!». Так что, может быть, дело не только в везении?