Глава 3

К полудню, вдоволь намучившись на осклизлых дорогах, Николай подогнал к яме автокран. В яме было по-прежнему тихо. Оба кабанчика, зажатые огромным телом вожака, не могли сделать ни одного движения. Они тревожно похрюкивали. Вепрь изредка отвечал им односложным звуком. Копошившиеся наверху люди пока не вызывали у него беспокойства.

Вскоре он услышал голоса и звук мотора. Сети, на которых он стоял, задергались и отошли от стен. Вепрь пытался отвернуться от врезавшихся и потому причинявшей сильную боль в ноздрях и губе капроновых жил, но ничего сделать не мог. Сети, натянувшись под тяжестью тел, дрогнув, стали подниматься вверх, сжав их в единый ком страдающей плоти. Когда их подняли над ямой, вепрь увидел под собой краем глаза кучи земли, следы машин и людей, пустой загон и далекую полоску родного леса. По сердитым, раздраженным голосам людей, их крикам, которыми они обменивались друг с другом, он почувствовал неладное в их делах. Что-то подсказало ему, что все стадо на свободе. Вепрь так ясно это понял, что, не в силах сдержать свою радость, заворочался в сети. Стрела крана заходила ходуном, и люди обеспокоено засуетились. Через мгновение он услыхал шум взревевшего мотора. Земля плавно поплыла под ним. Оказавшись над прицепом, вепрь увидел, как туда залезли два человека и замахали руками. Сеть стала медленно опускаться и зависла в нескольких сантиметрах от днища. Вожак вдруг почувствовал, как руки людей зашарили по его бокам и животу. На мгновение он оцепенел, но затем, яростно взревев, рванулся изо всех сил. Люди отскочили, что-то крича, а на прицеп полезли еще двое. И пока кран медленно опускал стрелу, они старались палками удержать ходившую ходуном сеть, в которой бились вместе с вожаком оба кабанчика.

Почувствовав под ногами опору, кабанчики забились еще отчаяннее, пытаясь встать на ноги. Вожак медлил, давая им возможность освободить место. Едва он ощутил, что тугие сети ослабли, в одно мгновение, словно взрыв мощного заряда, он бросил свое тело вверх. Его рывок ждали. На нем, затягиваясь в удушающие петли с каждым новым его усилием, внезапно обнаружились крепкие веревки. Их успели продеть в тот момент, когда он беспомощно висел над прицепом.

Какой мерой унижения он мог измерить эти минуты? Его, поверженного и опрокинутого на спину, затянули в тугие узлы. Связанные вместе ноги торчали вверх как презренный пук жесткой осоки. Вепрь не мог принять эту жестокую данность! Бездна гнева и ужаса захлестнула его сознание! Никогда прежде в своей жизни не испытывал и десятой доли тех душевных страданий, что выпали ему сейчас. Его горькая участь усугублялась тем, что рядом находились два его молодых соплеменника. Как вожак стада, он погиб в их глазах навсегда. Но, как ни странно, как бы слабо не промелькнула эта мысль в его оцепенелом сознании, она помогла возвратить ему чувство реальности. Преодолевая себя, инстинкт и жажду борьбы, вепрь расслабил тело. Все время, пока их везли по тряской дороге, он заставлял свой мозг и мышцы полностью подчиниться своей воле. В нем трепетала каждая клеточка его могучего тела. Откуда-то поднималась боль от невероятного усилия удержать себя в пределах контроля. Вепрь напряг все силы чтобы не дать захлестнуть себя мутному чувству тупого инстинкта самосохранения…

По пути на свиноферму, где определили временное местопребывание пленникам, Николай сделал остановку у правления колхоза. Зайдя в контору, позвонил на свиноферму. Как всегда, там что-то не заладилось – на этот раз с помещением. Вконец измотанный, он со злостью бросил трубку, пригрозив перед этим привезти кабана на двор свинофермы и посадить на цепь. Стянув с головы шапку, Николай вышел на крыльцо и глубоко вдохнул чистый осенний воздух.

Его внимание привлек гул голосов, смех и выкрики, судя по их количеству, изрядной толпы. Они доносились из-за здания конторы, где стоял трактор с прицепом. Николай поспешно сбежал с крыльца, опасаясь, что суета и крики испугают кабанов. Завернув за угол, он увидел перед прицепом плотную толпу односельчан, среди которых вьюнами крутилась детвора. Посмелее из них залезали на борта прицепа и, восхищенные собственной смелостью, скатывались оттуда при малейшем движении вепря. Взрослые стояли у откинутого борта, откуда был виден весь как на ладони их разоритель. И бабы, и мужики не отказывали себе в удовольствии позубоскалить по этому поводу: «Смотри, Матрена, вишь, боров как отъелся на твоей картошке. Беги к председателю, требуй его к себе в хозяйство. Забьешь к празднику и угостишь!». «Куда ей с кабаном! Вона Панька на него зуб имеет, только свистни, загрызет живьем. Жалко, Пань, собачку?».

Панкрат, как мог, огрызался, но шутники не унимались: «Бери его себе вместо кобеля, глядишь, и кабанихи с приплодом за ним прибегут! Куда как выгоднее!». «Будет тебе производитель, по полтиннику с рыла!».

Подойдя к толпе, Николай растолкал стоявших перед прицепом сельчан и сказал:

– Тихо, не орите. Разозлите его – порвет сети, тогда пеняйте на себя!

– Так уж и порвал! Стращай кого других, а мы уж как-нибудь сами можем попугать? – весело откликнулись из толпы и, гогоча, посоветовали: – Ты лучше сам к нему не подходи. Не ровен час, голову откусит!

– Ладно, ладно, только отойдите подальше. Если мне не верите, спросите Пыжова. Он-то видел, как кабан рвет сеть.

– Во-во, пусть Панька поговорит с ним по-свойски. Вишь, как кабан глазом на него косит!

Панкрат чуть выдвинулся из толпы и, вглядываясь в лежащего перед ним вепря, опасливо сказал:

– И точно! И глаза у него желтые, чисто черт болотный! Ну, прямо Калибан, ей-богу, Калибан!

– Что за Калибан? – живо заинтересовались из толпы. – Что за фрукт такой?

– А шут его знает! Только Калибан он, задави меня комар, если не Калибан! Инженер в прошлом годе, этот… что на постое у меня был, книжку оставил. Так там рожа на картинке была – страсть одна! Жуть, как похожа на него! И подписано – Калибан чегой-то там делает. Гляди, как смотрит, ну чем не Калибан!

Панкрат, довольный удачно найденным словцом и польщенный вниманием односельчан, еще раз на все лады просклонял имя новокрещенного. Спустя четверть часа люди, устав от бесплодного ожидания увидеть что-либо еще, потихоньку начали расходиться.

Когда вернулся отпросившийся пообедать тракторист, Николай уже решил не заводиться с заведующей фермой, а действительно оставить Калибана на дворе. Он поторопил тракториста:

– Серега, поехали, а то темнеет. Пока там управимся… – и по пути все размышлял, что делать с раненым подсвинком. «Придется забить, а второго поместить подальше от Калибана в какую-нибудь клуню». Николай усмехнулся, поймав себя на мысли, что называет кабана именем, которое дал ему Панька. Немного подумав, он понял, что, по сути, давно уже относился к кабану, как к кому-то, ну если не равному, то, по крайней мере, как к существу, которое требовало отличия от других и уважения. Стало быть, как всякое самостоятельное существо, его следовало выделить из остальных ничем иным, как именем, что, впрочем, и ведется у людей с незапамятных времен. Имена и отличия предметов, животных и самих людей определяют их положение в обществе, их вес, так сказать и чем больше вес, – тем больше уважения, тем больше титулов и званий: и почетный, и заслуженный, и лауреат чего-то там и имен целые хвосты за иными, что среди животных, что среди самих себя – все едино. А по сути, если разобраться, все это звук пустой. Только природа распределяет истинные отличия: ум, силу и здоровье, а там уж зависит от того, кто их получит, как он определится с ними в жизни, как распорядится, – во зло или в добро обратит.

«Это ты правильно понимаешь, – заметил ему Калибан. – Только такие взгляды на жизнь у меня давно испарились. Посуди сам – на что мне ум, сила и здоровье, если я сейчас у тебя в сетях».

Николай засмеялся: «Я сильнее тебя оказался и умнее!». Калибан довольно кивнул: «Вот то, что я сейчас хотел от тебя услышать. Но разве сила сама по себе бывает добродетельна?». «Сила есть сила», – ответил Николай с безапелляционностью, свойственной натурам самобытным, но неразвитым, привыкшим иметь всегда под рукой изрядный запас этих самых «гирь силы», определяя на весах жизни с их помощью любую ситуацию в свою пользу. «Хм! Сказано, как отрезано. Но все же, мне хотелось бы знать, почему ты так думаешь?». «Потому что ты мой пленник и в моей воле распорядиться тобой так, как я хочу». «Да-да, к чему остальные императивы, когда есть сила. Ум, – но он может принадлежать и бессовестному насильнику. Честь – это сейчас у вас не в почете. Но, кажется мне, тот мозг, где совместились бы эти понятия – ум, совесть и честь, – никогда не привели бы к таким отношениям, какие сложились у нас». «Постой-ка, – перебил его Николай, – где-то я слышал такое, что-то в этом роде… Ну да, точно, «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». Ты говоришь, что не сложились бы? Так вот, к твоему сведению, эта самая партия такую ядреную комбинацию соорудила из трех пальцев и сунула под нос народу, что и в жутком сне не присниться. А мы эту фигу еще и облизывали, язви их в дробину! Сколько парней в Афгане погибло, знаешь ли ты это? А то, что у меня мать умерла, а меня не отпустили даже на похороны, блюдя там интересы страны? Какие-такие интересы, хотел бы я знать, язви их переязви?! Их интересы, о каких замполит нам мозги полоскал? Вот потому их сила там была, потому она и есть высшая справедливость!..».

– Коль, а Коль, проснись. Приехали.

Николай проснулся оттого, что его трясли за плечо:

– Ну и здоров же ты спать! Задрых, будто на ночь улегся, а езды на пять минут и то кругаля! Вставай!

Николай смотрел в проясняющееся перед ним улыбающееся лицо Сереги-тракториста и никак не мог сообразить, что к чему. Разговор с Калибаном, его мудреные слова, многие из которых он и не слыхал даже, но почему-то понимал, сходу не давали стряхнуть с себя остатки сна. Наконец, сообразив, где был сон, а где явь он встрепенулся:

– Что, где Калибан?

– Какой Калибан, ты что, с печки во сне упал?

– Ну кабан, – отмахнувшись от Сереги, обернулся назад Николай. В прицепе он увидел высившееся темным холмом тело Калибана. – Фу, черт, померещится же такое!

– Не знаю, что тебе померещилось, но дрыхнуть ты ну мастак! – протянул Серега.

– А-а-а, это у меня с Афгана. Там знаешь, как спать приходилось, по пять минут каждые два часа, надрессируешься быстро.

– Чего так?

– Да так, что в голову колонны поочередно становились, ну вот и привыкли спать как зайцы – с открытыми глазами.

– Как это, расскажи?

– Как-нибудь… Пошли выгружаться.

Найдя доски, они соорудили сходни и, разобрав веревки, сволокли на землю Калибана, и подсвинков. Тросы, которыми был опутан Калибан, они закрепили врастяжку между стенами соседних свинарников. Потом со всяческими предосторожностями, изрядно намучившись, освободили кабанчиков и поместили в одном из пустующих загонов. Калибан за все время, что с ним возились, вел себя спокойно, и это обстоятельство с благодарностью было отмечено Серегой, спервоначалу сильно сомневавшимся в успехе. Когда все было позади, Серега, утираясь кепкой, облегченно выдохнул:

– Уф! хорошо, что волочь его никуда не надо. С ним и вчетвером не справились бы, подвигай, поди-ка, такую тушу! С тебя, Коль, бутылка!

– Ладно, потом. Езжай давай, а я еще здесь побуду. – усмехнулся Николай.

– Как хочешь, а то я подбросил бы тебя до твоей избенки. Заодно бы пузырек оприходовали! Чего зажимать, сейчас самое время.

– Не-не, – раздраженно отмахнулся Николай, – я сегодня останусь в деревне.

– Ну, будь!