Читать книгу «Поезд до станции Дно» онлайн полностью📖 — Анатолия Козлова — MyBook.
image

И ещё одна особенность той войны, которую Макаров тоже быстро подметил опытным глазом – это по-новому организованная работа священников. Была реорганизована и заново поставлена служба военных капелланов. Руководил этим протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский. Если в Русско-японской войне священники исполняли более мирные функции, находясь в тылу – в основном, только служили литургии и отпевали погибших, то теперь им предписывалось быть на передовой, благословлять идущих на бой солдат, идти вслед за наступающими войсками, вдохновлять их на подвиг, поднимать боевой дух, даже подвергая риску собственную жизнь.

Впрочем, надо сказать, что батюшки и в Русско-японскую кампанию проявляли героизм. Макаров помнил подвиг священника отца Стефана21, который, дважды раненный в бою под Тюренченом, у реки Ялу, шёл вместе с офицерами впереди, пел пасхальный тропарь «Христос воскресе из мертвых» и, заменяя убитого командира, вывел из окружения солдат 11-го Восточно-сибирского стрелкового полка, держа в руках только крест. Русская армия и тогда дралась храбро. Просто сам исход той войны был не героическим…

А пуля, выпущенная по скоплению солдат противника, не станет разбирать – кто из них служитель церкви, а кто солдат, не говоря уже о разрывающемся снаряде.

После начала боевых действий и с увеличением численности войск количество священников в армии увеличилось до 2000. С первых дней пребывания на фронте и даже раньше – по дороге на фронт – Макаров уже был наслышан о героическом поведении некоторых батюшек, которые осеняли солдат крестом, стоя под пулями противника, шли за ними в атаку без оружия, держа в руках только крест, и даже помогали осуществлять руководство войсками, вовремя доставляя сведения об изменении обстановки. Это живое активное участие духовенства в боевых действиях оказывало сильное положительное воздействие на боевой дух войска. Этого Макаров, у которого в памяти ещё была свежа прошлая война, не мог не отметить. Длань Божья распростёрлась над русским войском. Но трудно человекам жить по воле Божьей…

Макаров прибыл к месту службы во время паузы между двумя наступлениями, когда одно только что закончилось и следом готовилось другое. Лазареты перенесли ближе к передовой, где скопилось огромное количество раненых, и для того, чтобы во время готовящегося наступления они не отстали далеко от наступающих войск. Кругом ещё царила суета, слышались стоны, лилась кровь. Неподалеку время от времени рвались снаряды немецкой дальнобойной артиллерии. Немцы то ли прикрывали таким образом отход своих войск, полагая, что русские, не отдыхавшие и не евшие уже несколько суток, могут с ходу кинуться вдогонку, то ли пытались оказать психологическое воздействие, то ли просто долбили с перепугу. Во всяком случае, на некоторых это действительно оказывало негативный эффект. Макарова поставили рядом с другим санитаром нарезать бинты из марли. Напарником оказался пожилой маленький сухонький священник. Рядом с ними женщина-ассистент средних лет помогала хирургу. Хирург – пожилой мужчина, то ли от нечеловеческой сосредоточенности, то ли уже от успевшей появиться привычки работал уверенно, быстро, чётко, как на конвейере. Когда разрывался очередной снаряд, вздрагивала под ногами земля, звенели инструменты на столике, в капельницах дрожал рябью физраствор, он даже не моргал, лишь поворачивал спокойное лицо к медсестре, промокавшей ему пот на лбу марлевым тампоном, и быстро, деловито давал указания:

– Сквозное лёгкое – рану обработать и на перевязку… Готовьте к ампутации… Шейте… К эвакуации в госпиталь… Этот потерпит – тяжёлых в первую очередь…

Но на женщину-ассистента окружающая обстановка действовала удручающе, она заметно нервничала, вздрагивала от каждого разрыва и даже от слышавшейся вдалеке ружейной и пулемётной трескотни. Хирургу несколько раз уже приходилось повторять ей одно и тоже, но делал он это без заметного раздражения. Поглядывал на неё и работавший с Макаровым священник, которого звали отец Маркелл. И вот, мельком взглянув на Макарова и как бы обращаясь к нему, но на самом деле внимательно следя за ассистенткой Марией Власьевной, отец Маркелл спросил:

– Вы откуда сами-то будете?

– С Сибири я, с Омска, – ответил Макаров.

– Сибирь.., – ласково повторил отец Маркелл, – богатый край… А мы с севера будем, из-под Каргополя.

Землица там не родит, да… Почвы у нас хилые, неплодородные, – говорил он Макарову, поглядывая на Марию Власьевну, – у нас только брюква хорошая вызревает, вот мы её, голубушку, и так, и сяк, и эдак. На зиму, бывало, сушим – режем меленько, ломтиками и как семечки, – ясно и громко объяснял он, так, что не мог не привлечь внимания ассистентки. И та действительно несколько раз уже с удивлением взглянула на него. – Репа – та неважнецкая, не успевает вызревать, – продолжал отец Маркелл, – мелкая репка, а вот редька чёрная – ничего… – Он нагнулся за новым куском марли.

– Ненормальный, что ли? – шепнула вопросительно Мария Власьевна Макарову, чуть приподняв лицевую повязку.

Макаров отрицательно покачал головой.

– Так мы вот всё на постном привыкши, – продолжил отец Маркелл, разворачивая марлю и снова глядя на Марию Власьевну. – Иногда, бывает, по праздничкам кашку елейцем приправляем. А так хлебушек да брюква, кашка да хлебушко, чайку вот – это как закон. Это нам в утешение. Так, верите ли, – сказал он так, словно сообщал нечто сенсационное, – я тут поначалу, как хлебнул наваристых щей с бараньим-то салом да каши солдатской со смальцем, так, представьте, кишки мои чуть жгутом не закрутились. Ох, и помаялся я первые дни. Думал, отдам Богу душу-то, да не на поле брани, а вот те – от солдатских харчей. В этаком виде и к Господу на суд – стыда-то… А теперь, вишь ты – оклемался, мечу солдатский кандёр за обе щеки, даже жирок на рёбрах образовался. И то сказать – работа у нас, иной раз таких мужиков тащить приходится, да не по одному километру. Не оставишь же героев наших умирать лютой смертью. А мы только харч потребляем, так нешто и им в таком деле малом не пособим.

И он всё продолжал говорить и говорить, делая вид, что говорит Макарову, и всё пристально вглядывался в глаза Марии Власьевны. А Макаров тоже делал вид, что слушает отца Маркелла, а сам украдкой следил за ассистенткой. И Мария Власьевна, продолжая работать, уже вовсю слушала священника и больше не вздрагивала даже от близко разорвавшихся снарядов, и уже спокойно и точно подавала инструмент хирургу, и руки у неё не дрожали, и на оторванные руки и ноги, на кровавые раны смотрела не то чтобы равнодушно, но по-деловому, без прежнего ужаса в глазах, без суеты и паники делала своё дело.

Их бригаду сменили поздним вечером. Макаров вышел из операционной палатки, отошёл в сторону от входа, закурил, но не мог удержаться, чтобы не вдохнуть несколько раз свежего ночного воздуха, наполненного благоуханием нагретой за день, а теперь остывающей, парящей растительности. Немцы перестали «долбить» и, по-видимому, сделали Gute Nacht. Они даже воевали по расписанию и крайне недолюбливали «варварскую» манеру русских начинать атаки ночью. От воцарившейся тишины звенело в ушах. Вымотавшиеся в наступлении солдаты спали мёртвым сном, только караульные где-то вдалеке изредка перекрикивались. Природа спала, но спала чутким сном. Было ясно, что она вокруг живёт и дышит. «Странно, – подумал Макаров. – Жизнь, похоже, не так просто вытравить. По крайней мере, человеку пока, видно, не под силу…». Послышались частые приближающиеся шаги и шуршание платья. По силуэту, различимому в свечении, пробивающемуся сквозь ткань палатки, Макаров узнал Марию Власьевну.

– Это вы Макаров? – спросила она, подходя.

– Так точно, – ответил по-военному Макаров.

Он быстро вошёл в армейский быт, словно не было девяти лет мирной жизни, и чувствовал себя вполне уютно, как может чувствовать на войне солдат, который не ходит в атаку под вражеским огнём и которому самому не нужно ни в кого целиться.

– Будьте так добры – дайте огня, – попросила Мария Власьевна.

Макаров чиркнул о коробок и поднёс спичку к папиросе, которую Мария Власьевна держала, зажав средним и указательным пальцем, возле губ. Макаров успел разглядеть тонкие брови вразлёт, высокий гладкий лоб, изящный носик со складкой «серьёзности» на верхней части переносицы. Она закурила, сделала глубокую затяжку.

– С утра почти не курила, – пожаловалась Мария Власьевна, – хирург-то наш – Фёдор Поликарпович – не курит.

А работает – сами видели, ломит за троих, ручищи – вон какие, впору подковы гнуть. – Она озорно взглянула на Макарова: – Вот уж кто обнимет, так обнимет, а..?

Макаров не столько увидел, сколько почувствовал, что Мария Власьевна улыбнулась, и он тоже сдержанно улыбнулся. Он по опыту догадался, что доктор перенесла сильнейшую встряску и теперь, видимо, ей требовалось разрядиться, побалагурить, сморозить что-нибудь, сказать даже какую-нибудь непристойность. Эту особенность новичков, особенно из городских, он подметил ещё на прошлой войне. Мария Власьевна курила, беззвучно затягиваясь, изящно стряхивая пепел. Даже в сумерках было видно, что это красивая статная женщина, светловолосая, выше среднего роста, с такой рельефной фигурой, которую не испортишь никакой армейской амуницией и медицинским халатом, и видно было, что она знает силу своей красоты, то впечатление, которое она производит на мужчин. Это давало ей несомненную уверенность в своих поступках.

– Забавный этот ваш старичок, – сказала она, немного помолчав.

– Отец Маркелл? – уточнил Макаров.

– Да, этот постник. А ведь он, милостивый государь, меня в чувство привёл.

Вот даже помолиться захотелось. Я, вы знаете, в детстве мечтала стать монахиней. Забавно… Маменька каждый раз в шок приходила, когда я об этом заговаривала. А выросла – вот, стала доктором… Всё-таки есть в наших этих русских старичках что-то такое.., – сказала она вдруг без всякого перехода. – Не знаю, как сказать, а всё же верю, что они и исцелить могут и вообще.., совет дать что ли, рассудить что да как. Как это выходит – не знаю.

– Так молитвенники они, – спокойно рассудил Макаров, – постники большие. Хотя про житьё своё он нам не из бахвальства рассказал.

– Я поняла, – подхватила его мысль Мария Власьевна, – это – такой способ психологического воздействия – гипноз по-научному. Я читала, как врачу мне положено это знать.

При этих словах Макаров улыбнулся, слова образованной докторши показались ему наивными.

– Все мы молимся, – продолжала она, – в церковь ходим…

Ну вот я, например, – сколько лет училась, занимаюсь наукой, а он, поди, Маркелл-то ваш, едва грамоте обучен, а вот меня взял и «огладил», словно лошадь. Где всё моё образование? Я ведь несравнимо больше его знаю, больше понимаю: нервная система там, рефлексы всякие.., а?

Макаров ответил не торопясь, с расстановкой:

– Так молиться – мы все молимся – это верно, а вот веруем ли?

– А он? – откликнулась Мария Власьевна.

– А он верует. Верой и спасается.

– Мда..? – Мария Власьевна задумалась. – Так ведь нам, образованным людям – это как же? Мы ведь всё изучаем, препарируем, исследуем. Нам верить на слово нельзя. Вера – это ненаучно…

– Ну вот вам и ответ, – сказал серьёзно Макаров.

– Да? – удивилась Мария Власьевна, и вдруг рассмеялась, – а вы Макаров – фрукт, нет – фруктус вульгарис! Да – типичный фрукт, а? – говорила она весело.

– Как изволите, – буркнул Макаров.

– Ну, вы не обижайтесь, – Мария Власьевна взяла его за плечо, – вы, я вижу, тоже не промах. Вы, судя по всему, уже служили?

– Так точно…

– И воевали?

– Так точно…

– Какой вы, «так точно, так точно». Честное слово – мне нравится эта ваша солдатская выправка, однако солдафонщиной от вас не несёт. Вы какой-то… человечный, что-ли. Ну, и как воевали?

– Два ранения, вот в санитары списан.

– Нет, я про успехи?

– А… Имею солдатского «Георгия» 1-й степени.

– Вот – я так и знала! – с каким-то даже детским восторгом констатировала Мария Власьевна.

Я так и думала, я знакома с многими военными… офицерами. Какой-нибудь угрюмый молчун, даже застенчивый, слова из него не вытянешь, кажется серым и вообще… А глянешь на параде, o mon Dieu! свободного места на груди нет – всё в орденах! Вы, Макаров, из тех же – из героев!

Макаров поёжился.

– Какое там. Мы приказ сполняли, присягу. Эдак кажный герой. Герой – это когда погиб, когда насмерть, а у солдата доблесь22

– А «Георгий»? – удивилась Мария Власьевна.

– Что ж «Георгий».., – пробурчал Макаров. Он всё больше и больше смущался. Мария Власьевна в силу своей образованности или особого темперамента вдруг возымела над ним власть и авторитет. Бабского руководства Макаров не то что не признавал, но даже не знал. А тут вдруг… Это было для него ново.

– Энта от Государя, за службу.

– Ишь вы, – опять восхитилась Мария Власьевна. – Нет, Макаров, вы явно фруктус! Как это вы с женой-то, неужели так вот.., или всё же, как на фронте – вперёд, в атаку! А, Макаров? Вы слыхали про наших донцов, про Кузьму Крючкова?

– М-м..? – вопросительно ответил Макаров.

– Как же, – удивилась Мария Власьевна – Недавно было:

утром четверо донских казаков в районе Кальварии выехали в разведку. Ехали вначале низиной, а когда стали в гору подниматься, столкнулись с немецким разъездом. Представляете, четверо донцов, а немецких кавалеристов двадцать семь человек! Так верите-ли: немцы только завидели наших казаков, стали поворачивать коней! До чего грозны для них казаки! Только офицер немецкий, видимо, поняв, что казаков всего четверо, приказал атаковать. А наши даже не дрогнули, и, не задумываясь, кинулись на немцев. И представьте – с ходу уложили несколько человек! Однако на каждого казака набросились по несколько немецких кавалеристов. Козьму Крючкова окружили аж одиннадцать немцев! А он только успел пересчитать всех и в атаку. Вскинул винтовку и р-раз – второпях перекосило патрон. А немец его по пальцам рубанул. Тогда он выхватывает шашку – вот оружие казака, и бросается на врагов. Они его достать пытаются – ранят, да за каждую рану жизнью платятся, кто приблизился к Крючкову, тот уже с жизнью простился. Тут он и вовсе схватил немецкую пику и ею остальных и уложил, представляете? А в это время его товарищи добили других немцев. Двадцать четыре трупа немецких кавалеристов остались лежать!

Даже в сумерках было видно, как горят глаза Марии Власьевны, рассказывавшей Макарову о геройстве донских казаков так, словно она и сама скакала вместе с ними в атаку. Такое восторженное отношение к войне Макаров встречал только у детей.

– Сам Крючков получил шестнадцать ран, – продолжала Мария Власьевна, – незначительных, а его лошадь одиннадцать. Шесть вёрст назад проскакали. Первого августа сам генерал Ранненкампф специально прибыл в Белую Олиту, снял с себя георгиевскую ленточку и приколол на грудь Крючкову. Представляете, Макаров?! – восторженно закончила Мария Власьевна.

– Это тот казак, что на плакате, по нескольку немцев на пику насаживает? – поинтересовался Макаров.

– Да, он самый, Козьма Крючков!

– Ну, то плакат, – махнул рукой Макаров, – агитация…

– Нет, но одиннадцать немцев, – не сдавалась Мария Власьевна. – Признайтесь, Макаров, и вы из таких же героев, из русских богатырей, а?

Макаров смущённо молчал.

– Да вы женаты ли? – продолжала веселиться Мария Власьевна.

– Так точно…

– Та-а-к.., точно, – сострила Мария Власьевна, – и дети есть?

– Трое…

– Вот! – Она уже чуть ли не смеялась. – И здесь напор и натиск, а с виду… Мда.., – она вдруг задумалась, замолчала, так что Макаров даже покосился в её сторону. – А у меня муж погиб, перед самой войной.., – сказала она неожиданно, – только одного ребёнка и родила…

Макаров переступил с ноги на ногу:

– Жалко, – сказал он.

– Нет-с, не жалко, – сказала Мария Власьевна, в голосе её появилась жёсткость.

1
...
...
18