К Изольде Тихоновне Илья Романович приглядывался долго и недоверчиво. Впрочем, он в каждом смертном подозревал подвох и прозревал злой умысел. Но придраться было не к чему. Экономка оказалась женщиной строгих правил во всем, что касалось ведения хозяйства. Она сразу же взялась изучать домовые книги, находя в них много изъянов и недочетов, допущенных другими домоправительницами. Об этом подробно докладывалось князю за вечерним чаем, затем вносились дельные предложения, направленные на умножение хозяйского блага. Белозерский опасался хвалить новую экономку, держась своего давнего принципа, что слуга, которого хоть раз похвалили, – пропащий человек для службы. «Такой стараться и трепетать уже больше не станет… Хвалят, мол, меня, стало быть, нечего и жилы рвать. Начнет дерзить… Воровать примется непременно, потому что все воры, в каждом человеке вор сидит! А то прирежет еще!» При этой страшной мысли князь хватался за горло, и рвущаяся с его губ похвала часто заменялась ругательствами.

Но на этот раз Белозерский был действительно доволен протеже поляка. К тому же он находил Изольду весьма привлекательной особой. Невысокая, пухленькая, круглолицая, экономка обладала вполне невыразительным лицом, на котором только и было красивого, что маленький рот, пунцовый, как вишня. Глаза ее были нехороши – небольшие, глубоко сидящие, неопределенного цвета, тяготеющего то к серому, то к голубому, взгляд загадочен. Говорила она нараспев, поучительным тоном, тягучим грудным голосом. Одевалась скромно, никаких украшений не носила. Ее каштановые косы всегда были туго обернуты вокруг головы в виде короны. Когда она поступила в дом князя, ей было двадцать девять лет, тот самый возраст, в котором Наталья Харитоновна отправилась в мир иной. Илья Романович увидал в этом некое знамение, и хотя он не верил в «подобную чушь» и всегда высмеивал «бабье мракобесие», мысль эта все же глубоко засела ему в голову.

Не прошло и года, как Изольда сделалась его любовницей. Это случилось само собой, легко и обыденно, без страстных воздыханий под луной и любовных речей. Дождливым осенним вечером тысяча восемьсот двадцатого года Илья Романович грелся возле камина, а Изольда Тихоновна по обыкновению держала отчет. Говорила она без бумажки, помня наизусть все цифры и нанизывая их одну на другую медленно, монотонно. Илья Романович разомлел в тепле, разнежился от уютного потрескивания дров. К тому же отсветы огня, отражаясь на бледных щеках экономки, очень ее молодили. Наконец, подведя итог и глядя на князя, как всегда, загадочно, экономка все тем же равнодушным голосом неожиданно заявила:

– Да! В целях экономии я велела Архипу не топить сегодня у меня в спальне. – И, выдержав паузу, добавила: – Я привычна к холоду и никогда не простужаюсь.

Илья Романович повел в сторону своим орлиным носом, как делал всегда, если унюхивал в воздухе что-то странное и многообещающее.

– Я восхищен вашими способностями! – Почти невозможный в его устах комплимент, сделанный к тому же наемному лицу, состоящему у него на службе, прозвучал довольно сухо. И тем не менее это было едва ли не признание в любви. – Дрова нынче дороги. Переплачивать я не намерен! Да… Не намерен. Но и подвергать ваше здоровье опасности я тоже не хочу! А посему вам лучше и приятнее всего будет провести сегодняшнюю ночь в моей спальне. Так мы и экономию наведем, и вас, драгоценная Изольда Тихоновна, оградим от инфлюэнции…

Бесцеремонное, но в то же время искреннее предложение князя было высказано со старинной феодальной простотой. Этот аванс надо было расценивать как награду и считать за честь – так, во всяком случае, понимал его смысл сам Илья Романович. Он выжидал, глядя на огонь в камине, слегка приоткрыв рот и скривив его на сторону, что означало, по-видимому, любезную улыбку. Однако экономка не спешила с ответом. Поправив без всякой необходимости манжетку, она стыдливо прикрыла веки, повела полным плечом и в течение нескольких секунд всем видом давала понять, что обескуражена и даже оскорблена столь дерзким посягательством на свою невинность. Илья Романович даже успел пожалеть о том, что сразу пустил коней галопом, потому что женщина строгих правил, каковой, несомненно, являлась Изольда Тихоновна, могла не на шутку обидеться и отказаться от места.

Изольда Тихоновна могла бы и дальше изображать неприступную крепость, но вдруг подняла глаза и взглянула прямо на князя совершенно спокойно, как и прежде. По ее пунцовым губам скользнула улыбка.

– Если вы настаиваете, то я… не вправе отказываться, – вымолвила она шепотом. Отсветы пламени на щеках с успехом заменили ей стыдливый румянец.

…Дворовые люди, узнав немедленно об этой связи, крестились и шептались, не решаясь трактовать выходящее из ряда вон событие. Ведь после смерти Натальи Харитоновны ни одна женщина не смела переступить порога спальни неутешного вдовца! Слуги помоложе лукаво перемигивались, старики неодобрительно качали головами. «Ишь, резвятся, словно ведьмаки!» – резюмировал дряхлый Архип, трижды плюнул через левое плечо и трижды осенил себя крестным знамением. Все ждали больших перемен, боясь, что князь, чего доброго, женится на экономке, которую никто не любил за придирчивость, сделает ее барыней… Но та появлялась в людской аккуратно причесанная, скромно одетая, с равнодушным видом женщины, у которой совесть чиста. Изольда Тихоновна раздавала всем уроки на день, кого-то бранила, кому-то читала нравоучение… Жизнь дворни шла прежним порядком.

* * *

Но жизнь князя Белозерского после той памятной ночи существенно изменилась. Главное, смягчился его вздорный характер. С этих пор он совершенно не занимался хозяйством, не следил денно и нощно за слугами, подозревая их в воровстве, и никого больше не наказывал. Вездесущая и властная Изольда Тихоновна освободила его от всех этих забот, отравлявших существование. Формально он оставался господином своих денег, все ценные бумаги хранились в его кабинете, в верхнем ящике секретера. Но единственный ключ носила при себе экономка. Князь впервые за много лет почувствовал себя человеком свободным, раскрепощенным, избавленным от тяжелых обязанностей. Белозерский даже взял за моду ездить в мае месяце на воды в Карлсбад, хотя имел отменное здоровье и прекрасный аппетит. С вод князь обычно возвращался в подмосковное поместье, где его ждал Борис. Молодой офицер неизменно брал отпуск в июне, чтобы повидать отца. Белозерский тщательно скрывал от сына свою связь с экономкой и отсылал на это время Изольду в другие поместья с проверкой. За лето она успевала объездить все его деревни на севере и на юге, взять отчет с управляющих, переговорить с деревенскими старостами, понаблюдать за сельскохозяйственными работами, проследить за сбытом продуктов и даже позаботиться о быте и достатке крестьян. При ней Белозерский достиг процветания, о котором никогда не мечтал.

Изольда Тихоновна была предупреждена Летуновским о слабости Ильи Романовича и всячески пыталась оградить его от карточных игр. Надо сказать, это далось ей нелегко, потому что князь, почувствовав свободу и оценив свое растущее благосостояние, сделал попытку приняться за старое. Однажды, в ноябре двадцать седьмого года, он встретил одного бывшего знакомца по карточным баталиям, и тот зазвал его к себе. Как водится, уже и стол был накрыт, и гости томились в предвкушении десерта, то бишь «банчика», с колодою карт наготове. Однако Белозерский не ударил лицом в грязь, вспомнил прошлое и выиграл две тысячи рублей ассигнациями. Выигрыш он скрыл от экономки, чтобы та не узнала раньше времени о его грехопадении. Зато в другой раз фортуна совершенно отвернулась от него, и он проиграл тридцать восемь тысяч. Скрыть такую сумму от бережливой Изольды, у которой «каждая копейка имела имя», как говаривала сама экономка, было немыслимо.

– Я отыграюсь, драгоценная моя, – робко обнадеживал экономку Илья Романович, – завтра же отыграюсь, вот увидите…

Но та не желала ничего слушать.

– Извольте сесть под домашний арест, – произнесла она ледяным тоном. – И хорошенько подумайте над тем, что случилось. Само собой, я оставляю вас сегодня без ужина. И… – Она помедлила, презрительно щуря свои загадочные глаза, – ночью вы будете спать один. Вот прямо здесь, на диване. Сейчас вам постелют.

С этими словами она вышла из кабинета князя и заперла его на ключ. Илья Романович вспыхнул.

– Да как ты смеешь! – бросился он было с кулаками на дубовую дверь. – Да как ты, ты… Прислуга… Девка… Как ты… смеешь… – вместе со словами, срывавшимися с его дрожащих губ, он постепенно терял и пыл. Правоту Изольды Тихоновны приходилось признать.

Заметим, что Илья Романович при всей своей вздорности и вспыльчивости был обыкновенным подкаблучником. Он и Наталье Харитоновне до поры до времени позволял собой управлять. Но покойная супруга властвовала над ним благодаря своей ангельской красоте и покладистому характеру, и в том случае, если он вновь срывался и начинал играть, уговаривала его, указывала на детей, плакала. Изольда Тихоновна, напротив, для взятия крепости не гнушалась ничем: применяла тяжелую артиллерию, метала копья, жгла огнем. Хотя разве он сам не говорил Летуновскому, что ему нужен свирепый Цербер для сохранности капитала?

Присмиревший князь безропотно просидел двое суток под домашним арестом, на черном хлебе и воде, а вездесущая экономка тем временем сама съездила и уплатила его карточный долг. При этом она пригрозила старому знакомцу князя: «Если вы еще раз вздумаете втянуть Илью Романовича в подобную авантюру, будете иметь дело с полицией! Все равно, проиграет он у вас в притоне рубль или выиграет тысячу!» Тон, которым она высказывала это обещание, был таков, что могло показаться, будто главный полицмейстер города является ее близким родственником, по меньшей мере кузеном или дядюшкой. Впрочем, отвадить кредитора, заплатив ему сполна кругленькую сумму, было не так уж и трудно. Куда более сложным препятствием представлялась вечная тяга Белозерского к картежной игре. Он мог не сдержать данного слова – больше никогда не играть и в одночасье оказаться на паперти. Тогда и сама Изольда в одночасье теряла теплое место, главное положение в княжеском доме, абсолютную власть над всем штатом прислуги и над самим князем… Последнее ей нравилось даже больше всех прочих выгод. На прежних местах ей не удавалось достичь такого всемогущества, она была просто наемным лицом, на жалованье, и оттого даже не подозревала в себе той властности, которая была заложена в ее натуре с самого рождения и вовсю проявлялась теперь. Теперь всему этому грозил крах… Любовнице князя пришло в голову обратиться за советом к своему благодетелю, пану Летуновскому.

– Вы сами виноваты, милейшая! Вы его освободили от всех обязанностей, от надзора за челядью и управляющими поместий, – констатировал рассудительный поляк. – У этого пустопляса появилась уйма свободного времени, и он не знает, на что его потратить, кроме игры. Ведь он раб своей привычки. Попробуйте его чем-либо заинтересовать. Князь натура увлекающаяся – я ведь его давно знаю, – уж если что взбредет ему в голову, не вышибить вовек!

– Чем же мне его занять? – в отчаянии всплеснула руками Изольда Тихоновна. – Он ведь не ребенок, в самом деле, чтобы отвлечь его какой-нибудь погремушкой. И он не глуп…

– А вот увидите, как он схватит новую погремушку, этот ваш разумник, – возразил Летуновский и, поразмыслив немного, приказал: – Как-нибудь на днях затащите князюшку в мой магазин под предлогом сделать вам подарок к именинам…

– Но мои именины не скоро…

– Дорогая, мне не важно, когда ваши именины! Хоть в день Святого Никогда, – усмехнулся Летуновский. – Главное, чтобы он бросил первый взгляд на камешки, которые ему покажут. А уж прочее я возьму на себя… Если он заинтересуется торговлей драгоценностями, ему враз станет не до игры!

Нельзя сказать, что идея Казимира Аристарховича пришлась экономке по душе. Во-первых, она не была любительницей дорогих украшений, считала их ненадежным вложением капитала, потому что ничего не понимала в камнях и опасалась подделок, а их по Москве ходило немало. Во-вторых, в словах ростовщика умная женщина почувствовала явную корысть, стремление купца продать свой товар. Однако, не придумав ничего более, она все же обратилась к князю, который после своего двухдневного поста и заточения наслаждался кофе со сливками и сдобными булочками:

– Дорогой мой, в знак нашего примирения я хочу вам сделать подарок… Это пустяк, конечно, просто футляр для часов. Я сама его вышила бисером…

И футляр (по правде сказать, вышитый очень скверно) был немедленно презентован князю вместе с поцелуем.

– Бросьте, драгоценная моя! – отмахнулся Белозерский, едва взглянув на подарок и протягивая экономке крохотную чашечку за добавкой кофе. – Какое примирение? Я на вас не в обиде. Вы поступили благоразумно. И уж если кто-то из нас и заслуживает подарка, то это, безусловно, вы…

– А ведь не за горами мои именины, – с поддельной улыбкой воскликнула экономка. – И знаете, о чем я мечтаю?

– Даже не догадываюсь… – бросил Илья Романович, уплетая булочку и бросая жадные взгляды на другую.

– Я мечтаю об изумрудном колечке! – Изольда постаралась произнести это как можно романтичнее, но любой искушенный в женском коварстве мужчина услышал бы в ее голосе фальшь. Белозерский же, одичавший за время своего вдовства, давно не имевший дел с женским полом, проглотил эту наживку вместе с остатками булочки.

– Сегодня, прямо сейчас, едем к Летуновскому, – воодушевленно воскликнул он, – и выберем вам подходящее кольцо! У него лучшие камни в Москве!