Лабиринт подвижных линий.
Клочья мрачных облаков.
Силуэты черных пиний.
Бушеванье злых валов.
Кой-когда лоскут лазури.
Гребень пенистой волны.
Склянки. Ложки. Блик глазури
В кувшине из тишины.
Мотылек сестры больничной.
Золотой кружок очков.
Глаз, к страданиям привычный.
Шелест женских башмаков.
Снова пара глаз пугливых,
Вдохновлявших душу глаз,
Так несказно несчастливых…
Выпить что-то вдруг приказ.
Снова пред глазами миний.
Солнце прячется в волнах.
Скалы. Шапки черных пиний.
Мачты в белых парусах.
Вдруг открыли будто ставни,
Засверкал за ними Днестр,
Зашуршали сонно плавни,
Зазвучал квакуш оркестр.
Люлька. В люльке я, младенец,
Много милых, мертвых лиц,
Много красных полотенец,
Много райских всюду птиц…
Черный занавес из плюша
В блестках золотых упал.
Мертвое лицо из рюша
Глянуло в потухший зал.
Чей-то крик раздался снизу,
Кто-то грохнул у стола.
Луч потух, задев за ризу…
Мрак мертвящий, мрак и мгла.
 

 
Весна. Тепло. Холмы. Долина.
Могилы. Черные кресты.
Разрыхленная всюду глина.
Трава как бархат. В ней цветы.
Из жести на крестах таблицы.
На них безвестных имена.
Есть и мое. А в небе птицы.
Трель соловьиная слышна
На черной кисти кипариса,
Как было некогда при мне.
Но где же я? Душа-актриса
В глубоком, навсегдашнем сне.
А кости здесь, под этой глиной;
Они уже почти что пыль.
Всё стало странною былиной,
Всё седоколосный ковыль.
И всё же я еще, как атом,
Живу в деталях бытия,
Шуршу в ветвях перед закатом,
Звучу в руладах соловья,
Ползу, как сонная улитка,
По белой Ангела щеке,
Росистой паутины нитка —
Мой волос на сухом цветке.
И кто б ни плакал на могилах,
Слеза его – слеза моя,
Во всех я музыкальных силах,
Во всем я сладком бытия.
 

 
Две синие бабочки, два кипариса,
Направо романского храма кулиса,
Налево зыбится пшеничное поле…
Жара нестерпимая. Нега. Раздолье.
По синему куполу ползают тучи,
Как овны на дроком усеянной круче.
Им некуда плавать. Полощется парус,
И солнечный всех расшивает их гарус.
Вакхической все одержимы услады,
В ветвях кипарисов стрекочут цикады.
Глаза раскрывает безбрежности Сфинкс,
И Пана Великого плачет сиринкс.
Нас нет уж давно, мы исчезли в квадрате
Кладбища тосканского, но о возврате
Мечтать нам никто запретить уж не в силах,
Свобода действительна только в могилах.
И вот мы две синие бабочки ныне,
Кружимся резвясь в раскаленной пустыне,
Взвиваемся легкой воздушной спиралью
Вокруг кипариса, чтоб солнечной далью,
Чтоб странной любовью своей насладиться,
Чтоб синего нектара в небе напиться.
Пока мы ходили еще по дорогам,
Стращали нас явью, стращали острогом,
И столько повсюду валялось казненных,
Что не было места для слов окрыленных.
Но нас уже нет там, коконы в земле
Раскрылись, и сущность теперь уж в крыле.
Две синие бабочки, два кипариса,
Направо романского храма кулиса,
Налево зыбится пшеничное поле…
Какая свобода! Какое раздолье!
 

 
Я тень от облака ночного
На моря ярком серебре,
Животворящее я слово
В ритмичной радости игре.
 
 
Я тень всего вокруг творенья
И даже Бога самого,
Я синтез общего горенья,
Я страждущее естество.
 
 
На белой я стене тюремной
Платанов кружевная сеть,
За тучей я скольжу надземной,
Чтоб в синеве бесцельно петь.
 
 
Всего дороже натюрморты
Безгрешные мне на земле,
Вот этих белых туч когорты,
Пушинка эта на крыле.
 
 
Детали я люблю, детали,
Подножный, незаметный мир,
Всё, в чем нет никакой печали,
Что тишина и вечный мир.
 
 
Я тень от синей тени Бога,
Я чутко дремлющий поэт,
Заглохла до меня дорога,
Я мира черный силуэт.
 

 
За синегрудыми морями,
За черноглавыми горами,
За тридевять кровавых царств,
За тьмою смертей и коварств
 
 
Есть ледяные исполины,
Есть изумрудные долины,
Есть черный, как полуночь, лес,
Простерший ветви до небес.
 
 
И в том лесу живут Жар-Птицы,
Сверкающие как криницы,
Когда над ними свой брокат
Расстелет пламенный закат.
 
 
Живут бесскорбно и беспечно,
Века, тысячелетья, вечно,
Но обновляясь каждый век,
Как беспокойный человек.
 
 
В лесу таинственно дремучем
Горит алтарь огнем горючим,
Жар-Птица в пламени его
Свое меняет естество.
 
 
Как только потускнеют крылья
И дух поникнет от бессилья,
Она бросается в огонь,
И пламенный на дыбы конь
 
 
Подъемлется тогда над лесом
К лилейных облаков завесам,
И возрожденный Феникс вдруг
Опишет над горами круг
 
 
Пылающий, как ореолы
Иконы цареградской школы,
Затем за тридевять земель
Летит в святую колыбель.
 
 
Из чистого рождает чрева
Тогда младенца Приснодева,
И он Поэт, и он Пророк, —
Таков Жар-Птицы странный рок.
 

 
Солнце машет палашами
Раскаленными над нами,
Как червонные гусары,
Как исподней янычары.
Разбежались облачишки,
Как пугливые детишки
В небе комаров колонны,
Да египтян эскадроны.
В небе эрос комариный,
Пожиранья ритм старинный,
В небе золотые стрелы,
Да воробушки-пострелы
С поля шмыгают на поле,
Поедая хлеб на воле.
А в тени чернильной пиний
Круг измученных Эринний,
Словно ведьмы из Макбета,
Меж цветочного шербета
Совещается о мщеньи
Озверевшим поколеньям.
Но меж лавра Пан Великий,
Козлоногий, божеликий,
На уступчатой свирели
Стонет сладко… Присмирели
Вдруг озлобленные твари,
Насосавшись киновари,
Чтоб лишь бабочки и пчелы
Украшали в полдень долы,
Чтоб ни черных, и ни белых,
И ни красных оголтелых
Не шныряло по дорогам,
Где полуденным эклогам
Место лишь да богу Пану,
Где цветы поют осанну,
Где червонные лучи,
Как небесные мечи,
Пронизают, возрождая,
Душу для земного рая,
Где в цветеньи золотом
Пишется мистерий том.
 

 
В изящной я живу спирали
На мшистой кладбища стене,
Живу без видимой печали
В полуденном лазурном сне.
 
 
Улитка я теперь лесная,
Чертящая иероглиф
Словесный, ничего не зная,
Чтоб не переводился миф.
 
 
Лебяжии когда-то крылья
Сверкали за моей спиной,
И без малейшего усилья
Я в солнца погружался зной.
 
 
Но праздное меж звезд летанье
Мне запретил однажды Бог,
И кончились мои скитанья
Средь млечных хаоса дорог.
 
 
Мучительный самоанализ
Меня затем века томил,
И крылья по грязи трепались,
И стал я сам себе не мил.
 
 
Как беспокойный оборотень,
Менял я каждый день наряд,
Но не был всё же беззаботен
И между голубых наяд.
 
 
Всё ниже в лестнице созданий
Я опускался день за днем,
От непосильных мне страданий,
От игр с таинственным огнем.
 
 
И только в этой вот спирали,
В ползучем домике моем,
Слова совсем поумирали,
И примирился я со злом.
 
 
На мшистой я ограде рая
Пишу святой иероглиф,
Чтоб, бесполезно умирая,
Серебряный оставить миф.
 

 
Букеты белых олеандров.
Дорожки словно саламандры
От пятен солнечных вокруг.
Меж стриженых самшитов круг
Пылающих пурпурных канн.
Вверху безбрежный океан
С недвижным страусовым пером,
Пьянящим как ямайский ром.
 
 
Блестящие листы магнолий
Таинственны, как древних схолий
В папирусах истлевший знак,
Как в тихих лотосах Карнак.
Фонтанов каплющий жемчуг
Рождает райских радуг круг.
Рыбешки красные хвостом
Раскрыли странных сказок том.
 
 
Я, черноризец Анатолий,
Меж олеандров и магнолий
Перебираю четок круг,
Чтобы не обуял испуг
Незримого теченья лет,
Чтоб слишком откровенный свет,
Который я так долго пил,
Меня совсем не ослепил.
 
 
Мне не мешают Александры
Глядеть на эти олеандры,
Не циник я, не Диоген,
Хоть и боюсь теней и стен.
Меж острия коварных бритв
Живу я только для молитв,
И синие вокруг слова
Находит в муках голова.
 
 
Я, черноризец Анатолий,
Оставлю много дивных схолий
К труду Небесного Отца:
Словесные мои солнца,
Как пламя тысячи лампад,
Кромешный озаряют ад.
Не слышно голосов Кассандр,
Цветет лилейный олеандр.
 

 
Море, говори мне метром,
Метром говори мне старым,
Море, приобщайте с ветром,
С ветром приобщайте чарам!
Тучи, уносите в море,
В море уносите быстро,
Тучи, развевайте горе,
Горе старого артиста!
Скалы, выслушайте песни,
Песни выслушайте брата,
Скалы, эхом мне прелестным
Будьте в золоте заката!
Чайки, резвым хороводом,
Хороводом окружите!
Связью легкой с небосводом,
Легкой связью окрылите!
Агавы, пилите тело,
Тело старое пилами,
Никакого в мире дела
Не осталось с сединами.
Камни знойные мне душу,
Душу всуе отягчают.
Я покинуть должен сушу,
Где меня не понимают.
Ящик красок и палитру,
Всё мое теперь богатство,
Я храню, чтоб Божью митру
Написать без святотатства.
Божьей милостью художник
Радужных я натюрмортов,
Каждый пыльный подорожник
Мне милее верных портов.
Суть всего живописанье
Форм безжизненных природы,
Слов бессмысленных слаганье
В синие морские оды.
 

 
Овальная в газоне клумба,
Конклав кроваво-красных канн,
Что были кораблем Колумба
Привезены из странных стран.
Вокруг букеты олеандра,
Постриженные под ранжир,
И я, как мрачная Кассандра,
Гляжу на непонятный мир.
Кровавые на клумбе канны
Меня, как дикого быка,
Что на арене лижет раны,
Волнуют… Смертная тоска!
Экзотики и дикой страсти
Символ – собранье красных канн,
Кровавые драконов пасти
Они из вымышленных стран.
И всё ж меж белых олеандров
Прекрасен бархатный кармин,
Как между крепостных меандров
Ряды взрывающихся мин.
Вся жизнь – подобное пыланье,
Подобный колоритный раж.
Словесное само слаганье —
Готический такой витраж.
Из трупов создаются храмы,
Пигменты красок, кисть сама,
И в золотые ставят рамы
Сошедших ради слов с ума.
 

 
Медведица моя Большая,
Как я любил тебя в степи,
Когда со скирд глядел, мечтая,
Как ты вращалась на цепи
Вокруг своей Звезды Полярной,
В провалах неба, в тишине,
На высоте такой кошмарной,
Что замираешь в глубине.
Вокруг чудовищные стоги,
Как тени молчаливых гор,
Как рать побитая, как боги,
Иль богатырь, как Святогор.
Шуршит пахучая солома,
Родной приятный аромат,
Почти как на постельке дома
Иль в церковке у Царских Врат.
Коней под стогом слышно ржанье
И тихий говор мужиков,
Лягушек дальних завыванье
И всклики острые сверчков.
А по хрустальной гемисфере
Из черного как бы стекла,
Как мост через ночные шхеры,
Река Молочная текла,
И бриллиантовые звезды,
Как тихие стада овец,
Как виноградовые грозди,
Блистали, соберясь в венец.
Медведица моя Большая
Всех ярче, всех прекрасней там,
И я, как у преддверья рая,
Тянул к ней ручки по часам.
Я не искал ее орбиты,
Не исчислял, как астроном:
Меня влекли одни Хариты,
Я маленький, влюбленный гном.
 

 
Год за годом, словно капли
С клюва безразличной цапли,
Однозвучно каплют в вечность.
Всюду та же неба млечность
 
 
И мерцающие звезды,
Всюду мрачные погосты
Звезд в пространстве, муравьев…
Всюду на могилах Иов
 
 
Со скребком многострадальный,
Всюду натюрморт печальный,
Всюду с клюва сонной цапли
На болоте каплют капли.
 
 
Каплют годы, поколенья,
Как немые сновиденья,
В киммерийский мрак уходят,
Но забвенья не находят.
 
 
Всюду те же блещут звезды,
Всюду вечности погосты,
Те же на болоте цапли,
Те же каплющие капли,
 
 
Та же рухнувшая сцена,
Тех же настроений смена,
И актер всегда один,
Дон-Кихот и паладин.
 
 
Год за годом, век за веком,
Человек за человеком,
Словно крови красной капли
С клюва каплют сонной цапли…