Тайная вечеря

Звонок из ЦК:

– Поздравляем, Михаил Григорьевич! Только что Политбюро приняло решение о награждении Вас второй медалью «Золотая Звезда» Героя Социалистического Труда. После обеда будет заседание Верхового Совета, на котором должны это решение подтвердить. Ждите по радио правительственных сообщений.

Михаил Григорьевич положил трубку, и слезы потекли по его лицу. Мог ли когда-то деревенский голодный парнишка помечтать, что достигнет таких вершин!

Но предаваться воспоминаниям было некогда. Плотно пошли звонки с поздравлениями. А за его спиной уже вовсю шла

подготовка к приему вышестоящего областного начальства.

Принять – дело нехитрое. Но вот беда: как быть со спиртным, которому объявлена беспощадная война? Будь ты самым первым в обкоме, но если молва донесет, что первый подымал стакан, не поздоровится и ему.

Приняли все меры предосторожности. Отпустили работников конторы по домам. В дверях поставили охрану из самых надежных и проверенных дружинников. Из руководящего состава остались самые приближенные. А водки, вина, как на грех, нет в магазине. Нашли бутылку шампанского на квартире завмага, пошли собственные запасы трясти. Еле-еле наскребли на застолье.

Часа в четыре летит кавалькада черных машин. Все первые лица области во главе с первым секретарем В. А. Купцовым. И Дрыгин, уже пенсионер, с ними.

Накрыли столы. Подняли бокалы. С великой осторожностью чокнулись, чтобы на улице было не слыхать.

Вместо банкета тайная вечеря получилась.

Каждое ведро – на учете

Одно время было модным лечиться овсом. Логика прямая: лошади овес едят и вон какие здоровые живут. Жена одного корреспондента центральной газеты тоже решила попробовать овсяной диеты. Посылает мужа в деревню за этим натуральным продуктом. Тот до «Родины» доехал, в контору пришел, а вот к самому Лобытову обратиться постеснялся: стоит ли за такой мелочью тревожить председателя крупнейшего хозяйства.

Пошел по низам. Так и так, говорит.

– Сделаем, какой разговор, – отвечают в низах.– Вот только к Михаилу Григорьевичу за дозволеньем сходим.

И верно, пошли к Лобытову.

– Корреспондент, – говорят, – овса просит. Дадим, или как?

– Отчего не дать хорошему человеку? Пусть выпишет в бухгалтерии, оплатит. Квитки возьмет и на склад едет получать, – соглашается Лобытов.

Выписал корреспондент бумаги, оплатил, поехал на склад.

Птицы под крышей парят, как в поднебесье. Сусеки забиты под самые стропила.

Кладовщица бумаги приняла, отвесила корреспонденту полпуда овса, а вот куда его высыпать, не нашла: у корреспондента тары не оказалось.

– Ладно, – говорит, – возьмите наше цинковое ведро. Только с возвратом.

Уехал корреспондент с овсом поправлять здоровье. А, наверное, год спустя присваивают Лобытову вторую Звезду Героя. В колхозе по этому поводу – митинг. Все начальство, все видные сколько-нибудь деятели, вся пресса и телерадио в «Родину» катят. Едет и наш знакомый.

Вокруг Лобытова столпотворение чинов и авторитетов. Еле очереди дождался:

– От имени и по поручению разрешите Вам, Михаил Григорьевич…

– Погоди, погоди, – остановил его Лобытов.– Скажи лучше: ты мне ведро цинковое привез?

Отдыхаю на работе

Михаил Григорьевич был уже в преклонных годах. Присылают ему на выучку группу слушателей высшей партийной школы.

Мужики – кровь с молоком. Пожалели Лобытова: такое хозяйство вести – не башкой трясти.

– А чего мне уставать? – отвечал спокойно Лобытов. – Я на работе отдыхаю. Приду, посижу – и домой. У меня специалисты работают. А я так, руковожу…

На выходные стал собираться на охоту. Стажировщики приступились: возьми да возьми. Потом и сами были не рады, так загонял их старик по лесу, что еле ноги приволокли.

– Ничего, – говорит, – на работе отдохнете. Главное там процесс запустить, а потом все само собой пойдет.

Два Лобытова

По закону дважды Героям Социалистического Труда на родине устанавливали бюст.

Вылепили и Михаила Григорьевича, отлили в бронзе, водрузили на гранитный постамент у колхозной конторы.

Не любо было такое соседство председателю. Выглянет в окно:

– И чего этого идола тут взгромоздили! Эстолько денег вбухано.

Деньги, хоть и не колхозные тратились, а все равно жалко.

Немного погодя снова выглянет:

– Опять вороны мне все голову обляпали!

На своих дрожжах

Вечер в овчарне

Директор совхоза «Вохтога» Валентин Владимирович Зажигин был человеком в области известным, орденоносным, совхоз его числился в десятке лучших.

Как-то во времена всеобщей борьбы с алкоголем пригласил он меня с товарищами отужинать в совхозной овчарне. Чтобы любопытных глаз меньше было.

Рядом с овчарней стояла неказистая, просевшая венцами избушка водогрейка. В избушке была маленькая комнатка с отклеившимися обоями, лавками вдоль стен и большим деревянным столом.

Вышел сторож овчарни, поставил на стол огромное блюдо с дымящейся похлебкой и резанный большими ломтями хлеб.

– Жили-были рыбак да птичница, – сказал скороговоркой Зажигин.– У них, что ни день, то яичница. Уха и та из петуха.

Он распахнул пузатый портфель, извлек из него большой кусок окорока, водку, шампанское.

Делал он все стремительно. Тут же в одной его руке оказалась бутылка водки, в другой- шампанское.

Из обеих принялся наполнять стаканы. В народе такой ерш называется «белым медведем».

– Вы уж меня простите. Я чистую водку не пью, я по-стариковски, разбавляю шампанским.

Едва я успел убрать свой стакан, а товарищи не успели, и скоро поплатились. «Стариковский» напиток запросто мог свалить быка. Но не Зажигина.

Что это была за колоритнейшая фигура! В ту пору Валентину Владимировичу было под семьдесят. На вид, что дуб развесистый, кряжист, жилист, но быстр, поворотлив. Глаза с лукавинкой, острые, что шилья. Силой своей, умом ли умел блеснуть.

Какой чудесный вечер подарила мне судьба в этой полусгнившей водогрейке! Зажигин был в ударе.

Тридцать девять лет руководил он хозяйством. А было за эти годы столько…

– Вот, братцы мои, – сказал Зажигин, откладывая ложку.– Первый раз меня исключали из партии, когда я был еще беспартийным. Как сейчас помню: 13 сентября 1950 года избрали меня председателем колхоза. Было тогда в хозяйстве под сотню лошадей, сотни полторы коров, да я еще сдуру прикупил телят столько же. А сена вполовину нужды.

Как зимовали, одному богу известно. Надо коров доить – сейчас собираем мужиков и – на двор жердями скотину подымать. Вывесим на двух вагах коровешку и держим, пока бабы не подоят ее. Я до чего доподнимал, что с пупа съехал.

Ну, думаю, надо головой вперед работать. А то век свой придется коров вывешивать.

Лето приходит, выдаю колхозникам свое решение:

– Все покосы, какие есть, делю между семьями. Косите, как можете. Десять процентов от накошенного – забирайте себе.

Дело неслыханное. А народ поднялся, горы готов свернуть.

В кои-то веки можно свою корову сеном без оглядки обеспечить.

Кормов заготовили в то лето не видано. Да и зерна наросло. Скотина оправилась, надои и привесы в гору полезли. И приезжает как раз перед великим постом из района инструктор. Мол, поделитесь опытом, как вам удалось таких успехов достичь?

Так и так, говорю. Головой стали думать, а не задним местом. Рассказал, как народ заинтересовали. А он на дыбы:

– Это что такое? Кулацким замашкам потакаете? Я вспылил, печатью о стол брякнул:

– Если ты такой идейный, так сам и руководи, заготовляй и сено, и солому.

Он эту историю в районе раздул, вызывают меня на бюро и принимаются «чехвостить» за недисциплинированность, за кулацкие настроения.

– Да вы что, мужики! При коммунизме и вовсе скотину кормить перестанем?

Секретаря в кресле так и подкинуло:

– Предлагаю Зажигина из партии исключить. Кто «за»? Проголосовали единогласно.

– Партбилет на стол!

– Нет у меня партбилета.

– Как так?

– А я беспартийный, – говорю, – и пока ты здесь командовать будешь, не вступлю!

Слава Богу, того секретаря быстро тогда сняли, а то он меня точно бы упек. Или исключил.

Особо опасный

Четыре раза меня судили. Колхоз наш был в системе семеноводства. Понятно, семена требуют особого отношения. Пока их почистишь, отсортируешь… Другие хозяйства уже вовсю хлеб сдают, а у нас в сводках- прочерк.

Вызывают опять на бюро.

– Почему медлишь со хлебосдачей?

Объясняю. Слушать не хотят. Тут прокурор, начальник милиции.

– Посадить как саботажника!

Прямо в кабинете арестовали и – в КПЗ. Улицей ведут, как особо опасного преступника. Сутки с хулиганами просидел, приходят:

– Зажигин! На выход.

Выпустили. Хлеб-то надо молотить.

Вдругорядь три года дали. Лишения свободы. Я молодой еще был. Не понимал. Думаю, меня гражданских прав лишили. Голосовать теперь не дадут.

Хорошо, что областной суд отменил решение нашего.

Вот так всю жизнь. То из партии исключают, то в тюрьму садят. Как-то с работы сняли за то, что я нарушаю трудовое законодательство: работники у меня в сенокос больше восьми часов в день работали!

Что ни день, то война. Окопы по полному профилю. Еле отбился.

На чужих дрожжах

Нас у отца пятеро ртов было. Соберемся за стол, так мамка подавать не успевает.

Батька дважды навылет ранен. А работать надо. Был председателем волисполкома. Двенадцать деревень под началом.

Ездил к Дзержинскому хлопотать о снижении налогов. Совсем мужика задушили. Потом столярничал.

Пошли сельсоветы. Наш сосед председательствовал уже. Как сейчас помню, Алексей Герасимовский. Из бедняков. Не было к работе и земле прилежания, вот и бедняк. Но в должности правил круто. Проводил раскулачивание. Надо разнарядку выполнять – подобрал двух богатеев, а у тех богатеев крыши соломой крыты.

Как-то приходит к отцу:

– Николаич! Я теперь на всю жизнь обеспечен.

Отец ухмыльнулся:

– Нет, парень, на чужих дрожжах не поднимешься.

И верно. Скорехонько все добро пропито было. Потом уж побираться пошли.

Как на ноги вставал

– Хороша наша деревня была. Как сейчас вижу. В полдень

солнышко жарким колобом вдоль деревни катится. Выйдешь за околицу – земля – матушка, даль неоглядная…

На агронома выучился. А поработать не успел- война.

Участвовал в обороне Ленинграда, на прорыв блокады бросали. Механик «тридцатьчетверки». Трижды брали 8-ю ГРЭС, и трижды нас разбивали в пух и прах. У немца каждый метр был пристрелян.

В четвертый раз пополнили нас танками с Кировского завода. Рванулись мы через линию смерти. Кругом ад кромешный. Считаю: минута, вторая, третья… – все еще живы, все не горим. Потом вижу в смотровую щель – немцы побежали…

Вернулся Зажигин домой в сорок четвертом. Полмесяца с костылями ходил, другую половину с двумя палками, потом с одной.. А потом как-то увидел в хлебах козу – кинул в нее палкой, а поднимать не стал. Дальше всю жизнь крепко на ногах простоял.

Как в Греции

В совхозе у Зажигина, как в Греции: все было. Жилье, соцкультбыт, современное производство… Чего еще?

Как-то две старушки в Вологде в пригородных кассах брали билеты:

– Милая, мне до Вохтоги.

– А мне сделай до Дресвищ.

– Где это? -удивляется кассирша.

– Левее Вохтоги, у Зажигина-то…

– А что и впрямь у вас в совхозе своя железная дорога? – спросил я Зажигина, когда колесил с ним по хозяйству.

Вместо ответа он повез меня в маленькую деревеньку Дресвище. От железной дороги государственного значения к деревне уходила насыпь для будущей ветки. Своей. Совхозной.

– На своих дрожжах? – спросил я Зажигина.

– Своим умом! – отвечал он удовлетворенно.

Зажигина – на правление!

«Белый медведь» скоро одолел моих товарищей. Мы сидели в Зажигиным одни у водогрейного котла и беседовали.

– Я книжку хотел собрать, столько лет записи вел. И вот, пропали записи. Тебя пригласил, может чего и расскажешь о нашей председательской и директорской доле. А? Глядишь и прочитаю на старости лет. На досуге-то?

…Я тогда от газетной работы отошел. Зажигин – от директорской. Отдыхал. С той памятной ночи прошло лет пять. А тут разруха в деревне началась. И слышу: снова в Вохтоге народ Зажигина на правление позвал. Жаль только, недолго он на этот раз правил.

КАК УХОДИЛИ ГЕРОИ

Виктор Алексеевич Ардабьев, наверное, сегодня один из немногих, кто знал и знает состояние вологодского села, его лидеров прошлого и настоящего. Вся жизнь его связана с вологодским селом. Он закончил в свое время Вологодский молочный институт и прошел все ступени сельской иерархии от агронома до начальника областного агропромышленного комплекса.

Мы довольно часто беседуем с ним на темы разрушения и развития вологодской деревни. Именно развития, потому что у каждого даже негативного процесса есть свои позитивные стороны… И вот последний наш разговор.

Папа Толя

– Я тебе расскажу то, чего ты, по всей вероятности, не знаешь. А ты должен это знать. – Этот рассказ записал я от бывшего партийного и хозяйственного работника Вологодской области времен Дрыгина Виктора Алексеевича Ардабьева

– Это было в последний приезд Анатолия Семеновича Дрыгина в Череповец. Он уже к тому времени постарел сильно, но рука и голос его были тверды, а ум цепкий…. Уже Героя Социалистического Труда за подъем экономики Вологодчины ему дали.

Мы его встречали с Алёшей Титовым на границе Шекснинского и Череповецкого района. Такова была традиция. Я работал тогда первым секретарем Череповецкого райкома партии, а Титов был первым горкома.

И вот мы его встречаем, садимся в его машину и едем. И Дрыгин командует: «В поле!»

Он как был агрономом, так и остался им. Душа у него крестьянская, к земле тянулась…

А ты можешь себе представить, какие у нас в полях под Череповцом овощи росли! Это уже доказано было, что выбросы от металлургов, от химиков способствовали большим урожаям овощных. Капуста: 800 центнеров с гектара! Это невероятные рекорды. Морковь, свекла, турнепс… всё росло, как на дрожжах. Видимо, растения реагируют хорошо на выбросы – получая дополнительные питательные элементы.

У нас проблем в растениеводстве и овощеводстве не было. Мы вообще Вологодский район в соревновании на лопатки по овощам, по картофелю положили. Тогда все соревновались, Вологодский с Череповецким, Шекснинский район с Грязовецким… и т. д.

Дрыгин, похоже, недолюбливал Титова. Еще в поле начал к Титову придираться: «Ты, наверное, ему, то есть мне, не помогаешь.» И на меня показывает. Я в таком дурацком положении, как будто я жаловался на него. Он так говорит: «Ты плохо помогаешь ему». Ладно.

Ну вот, приезжаем в гостиницу. Там в Череповце есть двухэтажная гостиница – особнячок. Наверно, продали уже.

Там в лучшем случае министры останавливались. И заместители председателя совета министров России. Там вертушка, тройка, кремлёвка.

И вот, когда мы в гостиницу приехали, Дрыгин говорит: «Ребята, вы тут подождите. А я сейчас на второй этаж схожу, переоденусь».

Жена ему всегда готовила костюм, белую рубашку, галстук. Она за ним следила, молодец. Костюм, целлофаном накрытый, висел в машине.

Шофер зайдет в квартиру, она ему даст костюм, он повесит в машине. Дрыгин в полях походит в сапогах, а потом перед встречами переоденется. Так они и жили.

Вот он и говорит: «Сейчас я переоденусь и выйду».

И тут звонок. Я Титову говорю: «Бери телефонную трубку, звонит кремлёвка».

Он сробел. Тогда я подошел, взял трубку. Звонили из ЦК партии, заместитель заведующего организационным отделом. «Мне, говорит, доложили, что Анатолий Семенович у вас».

Я говорю: «Да, Анатолий Семенович у нас, сейчас я его приглашу».

Дрыгин спустился. Меня спрашивает: «Откуда звонят?» Я говорю: «Орготдел ЦК». А я знал, Сычев раньше мне рассказывал, что Дрыгин в ЦК со всеми по-свойски. Он никого не боялся. Его уважали все. А тут организационный отдел, тот отдел, который ведает кадровыми назначениями и кадровой работой.

Дрыгин трубку берет, а там рокот такой: «Анатолий Семенович, по вашей просьбе…».

Это у нас с пятном-то секретарь ЦК был. Горбачёв. Он эту политику повёл убирать старые, опытные кадры.

Это он освободил, я знаю, нашего первого секретаря Дрыгина. Потом Смоленского первого, Романова первого Ленинграда, Псковского… Такие были мощные мужики – войну одолели. И Горбачев их пошёл чесать. И всех освободил.

Так же, как Ельцин в Москве освободил первых секретарей московского райкома в партии, за два года он всех их разогнал. Видимо, это такая политика была.

И вот мы слышим, что наш всесильный Дрыгин отвечает тихо так: «Да-да».

А я смотрю, он в лице переменился, позеленел. Видимо, он не думал, что так быстро произойдет, когда давал согласие на освобождение, на уход на пенсию.