В обороне

Около 10 сентября наша дивизия, входившая в состав 24-й армии Резервного фронта, получила участок переднего края обороны западнее и северо-западнее города Ельни. Помню, как мне в этот период пришлось побывать в расположении нашего артиллерийского полка. Там я встретился с А.А. Бармашевым – бывшим председателем профкома института. Он был богатырского телосложения, энергичный, волевой человек. Когда мы говорили с ним о нашей дивизии, он сказал: «Да, мы теперь к бою готовы, у нас есть все необходимое».

10 сентября 1941 года штаб дивизии передислоцировался в деревню Мойтево (ныне на карте Смоленской области есть деревня Ходыкино, в которую влилась Мойтево), что расположена северо-восточнее города Ельни, примерно в одном километре от него. Линия фронта проходила 5–6 километров западнее Мойтево. Это была небольшая деревня, тянувшаяся вдоль дороги Ельня – Вязьма. Здесь было не более 20 домов. Окрестности Мойтево были сравнительно бедны природой: в обе стороны, на восток и на запад, простиралась довольно ровная местность, местами пересекавшаяся небольшими оврагами и холмами. Деревня располагалась на склонах небольшой ложбины, обращенной на восток. С запада часть деревни была прикрыта гребнем холма. Это было очень важно, так как делало эту часть деревни недосягаемой для немецкой артиллерии.

С западной окраины Мойтево была видна Ельня, до которой по равнине шла проселочная дорога. За Ельней и западнее ее виднелся лес, до которого было не менее трех километров. От немцев в Мойтево остались довольно большие блиндажи, расположенные на скатах оврага восточнее деревни. Эти блиндажи использовались для размещения некоторых отделов штаба. Люди комендантского отделения разместились в маленьких землянках, вырытых также немцами. Эти землянки походили скорее на земляные конурки. Они были устроены так: прямоугольная яма, затем ряд досок и бревен, взятых из крестьянских построек, и сверху – слой земли; на дно ямы немцы настлали ботвы и сена. Эти землянки вмещали от двух до пяти человек. В одной из них расположились мы с Волковым.

Кругом Мойтево, на поле, то тут, то там, были установлены орудия нашего артполка. Эти орудия были вкопаны в землю и накрыты сверху маскировочной сеткой. За деревней, в ложбине, располагалась батарея тяжелых минометов также нашей артиллерии.

Нередко над Мойтево пролетал немецкий снаряд, распространяя еле слышный звук, напоминавший не то свист, не то пение струны. Иногда разрывался какой-нибудь одиночный снаряд, и в ответ на это звучал выстрел одной из наших пушек. Все это напоминало, что где-то рядом проходит передняя линия обороны, на которой стояли теперь полки и батальоны 6-й дивизии народного ополчения. Но надо прямо сказать, что в первые дни после нашего переезда обстановка в Мойтево была довольно спокойная. Разрывы снарядов были редки. Иной день на всем видимом из Мойтево поле не разрывалось ни одного снаряда.

Охрану штаба несло одно комендантское отделение, так как Мойтево было значительно меньше Пожогино и местность была довольно ровной. Но близость фронта требовала особой бдительности. Посты проверялись по несколько раз в ночь, спать ночью почти не приходилось всему составу комендантского отделения. Мы имели теперь ежесуточный пароль, который проверялся у каждого, прибывавшего в расположение штаба, особенно если это происходило ночью.

Днем мы оставляли всего три поста: у входа и выхода из деревни, и один пост – западнее деревни для наблюдения за окрестностями. Кроме наших постов, некоторые отделы штаба имели свои особые посты.

При передислокации штаба я особое внимание обратил на выбор дома для полковника Шундеева, но на этот раз прибывший из Пожогино полковник не только не возмущался, а сказал, что разместится в том доме, который я ему укажу. И когда я стал объяснять тактические преимущества дома, который я для него выбрал, он остановил меня и сказал: «Мне все равно, покажите, где я должен остановиться». После разговора в Пожогино полковник стал очень внимательно относиться ко мне.

В связи с тем что части дивизии заняли участок передовой линии обороны, работа штаба оживилась: больше приезжали из частей. Чаще командир, комиссар и, особенно, начальник штаба Лебедев и другие работники штаба ездили в части, на передовую. Первый отдел и шифровальный отдел принимали и отсылали шифрованные телеграммы, приказы и сводки. Отдел боепитания занимался снабжением частей дивизии снарядами, патронами, горючим. Расход боеприпасов увеличился, так как части дивизии, находясь на передовой, вели перестрелку с немцами. Штаб дивизии имел проводную связь со штабом армии и штабами полков. Кроме того, в распоряжении штаба находилась походная радиостанция.

В политотделе проходила работа по переподготовке и повышению квалификации политического состава. Там работала школа для политических работников, в которой обучалось около 30 командиров. Запомнился мне комиссар штаба дивизии А.И. Костюк. До войны он был деканом эксплуатационного факультета МИИТа. Он был всегда бодрый, веселый, умел объяснить обстановку, успокоить людей, вселить в них чувство уверенности и успеха нашего дела. Я несколько раз слышал выступления Костюка о положении на фронтах, о задачах дивизии, о том, как ведут себя немцы на нашем участке фронта.

Так протекала жизнь штаба дивизии в течение первой недели с момента нашей передислокации в Мойтево. 19 сентября пришло известие, что наша дивизия стала кадровой и получила наименование 160-я стрелковая дивизия. Да, теперь мы полностью вооружены, обмундированы, прошли школу прифронтовой жизни и во многих отношениях сравнялись с кадровыми частями. Но предстояла еще большая работа по перестройке ополченческой дивизии в кадровую. 22 сентября группа ополченцев во главе со студентом МИИТа В.С. Ницурой была направлена в Москву для получения удостоверений личности армейского образца. У ополченцев удостоверений не было или были довоенные.

Неподалеку от Мойтево (несколько восточнее его) расположился саперный батальон, где мне иногда приходилось бывать по делам охраны штаба. В штабе батальона я обычно говорил обо всех этих делах с помощником начальника штаба батальона Запорожцем Григорием Ивановичем, у которого я учился в институте по математике. Григорий Иванович ревностно относился к военной службе и всегда оперативно выполнял требования по выделению людей для нужд штаба дивизии.

22 сентября Саша Волков и я пошли в баню в Ельню; это была первая баня с тех пор, как мы покинули Москву. Конечно, мы мылись в речках, но очень не систематически, и теперь, когда появилась возможность помыться в настоящей бане, мы очень этому обрадовались. Кроме того, нам хотелось посмотреть Ельню, которая побывала в руках фашистских захватчиков и была освобождена нашей армией.

Собрав смену белья, мыло и раздобыв откуда-то мочалки, мы двинулись в Ельню. Был чудесный осенний день, нам было легко, так как мы оставили в Мойтево свои куртки и вещи. Мы шли по дороге, которая, извиваясь, пересекала большое поле. Собственно, с начала войны мы шли просто так в первый раз. Теперь мы могли посмотреть кругом, вдохнуть поглубже прекрасный воздух полей, поразмять спину, почувствовать всю чарующую прелесть нашей русской природы.

Мы шли не спеша, смотрели, как артиллеристы возились около своих орудий, накрытых маскировочными сетками. Спокойно смотрели, когда вдали одинокий снаряд, взорвавшись, поднимал вверх столб земли и пыли. Мы чувствовали себя спокойно, и, казалось, ничто не могло нарушить это спокойствие первого отдыха за последние два с половиной месяца.

По мере того как мы приближались к Ельне, очертания города вырисовывались все отчетливее. Город был маленький, большинство домов – одноэтажные, очень похожие на дома подмосковных дачных мест. Справа вырисовывалось каменное здание из красного кирпича с высокой каменной трубой. Это, как мы уже знали, был винный завод. В городе было еще несколько каменных домов, помнится, не более чем в два этажа. Город не был разрушен полностью, но носил сильные следы бомбежки, артиллерийского обстрела и, видимо, грабежей. Населения почти не было, двери многих домов были открыты настежь. Сквозь эти открытые двери, выбитые окна виднелись порой совершенно чистые жилые комнаты; иногда в окне висела белая занавеска, тогда как в другом окне зияла пробоина через разбитую стену прямо в открытое небо.

Мы остановились около здания городской аптеки. Около нее валялись всякие склянки, посуда из-под лекарств, изломанные аптекарские весы и другая аптекарская утварь. Окна аптеки были выбиты, двери открыты, но на плинтусах еще не осело много пыли, и казалось, что аптека совсем недавно обслуживала своих посетителей.

Людей почти не было видно: жители города частично эвакуировались вглубь страны, частично были угнаны немцами на оккупированную территорию. Эти сведения мы получили от жителей деревни Мойтево. Здание, в котором располагалась баня, сохранилось довольно хорошо, выбитые окна были закрыты фанерой, так что внутри бани было тепло. В бане мылись и ополченцы, и кадровики. Воды хватило и холодной, и горячей, и, помывшись вволю, мы вышли на улицу, почувствовав какую-то особую свежесть, легкость и бодрость.

На обратном пути мы зашли в один довольно хорошо сохранившийся дом. Нас тянуло туда, поскольку мы уже давно не были ни в одном каменном доме и последние месяцы почти полностью прожили на открытом воздухе. Кроме того, хотелось взглянуть, как жили люди до того, как с насиженных и обжитых мест их выгнали немецкие захватчики. Дом и его содержимое сохранились прекрасно: в некоторых окнах даже уцелели все стекла, еще пахло свежей краской стен, белизной сверкали подоконники, на которых осел тонкий слой пыли. Но, несмотря на внешнюю сохранность, дом носил на себе следы какой-то борьбы, поспешного бегства. Видно было, что в доме жили интеллигентные люди: в одной из комнат, упав одним краем на стол, валялся книжный шкаф с раскрытой дверцей; книги с его полок упали рядами на пол. По виду книг можно было определить, что их хозяин был очень аккуратный человек, тщательно и долго собиравший свою библиотеку. Тут были книги Майна Рида, Жюля Верна, работы по географии, по истории (Лависс и Рамбо), такие же, какие были у нас дома. Вообще, набор этих книг, валявшихся в беспорядке, напомнил мне наши книги, книги моего отца, напомнил мне наш дом, нашу жизнь, нашу семью. Я представил себе всю трагедию, постигшую жителей этого дома, их горе стало для меня моим собственным горем. Жгучая досада за эти книги, за их хозяев, переросла в моей душе в возмущение против войны, против варварских поступков немецких фашистов.

Вдруг я представил себе, что судьба людей этого дома может стать судьбой моих близких: матери, отца, жены, и от этого у меня стало особенно тяжело на сердце.

Из Ельни мы возвращались быстрее: стало холоднее, из головы не выходили аккуратные комнаты и книги, рассыпавшиеся по полу из упавшего шкафа.

25 сентября к нам из Москвы приехала делегация трудящихся Дзержинского района Москвы. В составе этой делегации были представители районного комитета партии, сотрудники МИИТа, рабочие завода «Борец», работники Наркомата внутренних дел и Наркомата иностранных дел. Делегация привезла нам несколько грузовых машин с подарками от жителей Москвы. Мы были рады оказанному нам вниманию. Но главное было – внимание. Гости рассказывали о жизни Москвы, мы интересовались всем: часто ли бывают бомбежки, сильно ли пострадала Москва, как идет работа на заводах и в учреждениях, как идет торговля в магазинах, какая в Москве погода, что говорят о войне и т. д.

Гости отвечали на все вопросы и в свою очередь интересовались нашей жизнью, делами дивизии, положением на нашем участке фронта, трофеями, полученными нашей армией в наступлениях под Ельней, и многим другим. К сожалению, я забыл фамилии товарищей, приезжавших к нам из МИИТа, но помню, как миитовские ополченцы окружили приехавших и вели с ними беседу. Мне передали привет и письмо из дома. Мы спрашивали про тех, кто был уволен из ополчения по состоянию здоровья. Я спрашивал, как чувствует себя А.Ф. Смирнов, который очень сильно болел, в конце августа был уволен из армии и вернулся в МИИТ.

Этот визит оставил у меня, как и у многих других, самые теплые воспоминания. Мы просили передать нашу горячую благодарность трудящимся Дзержинского района за внимание и за полезные и дорогие нам подарки.

28 сентября в командировку в Москву с группой ополченцев для получения оружия уехал командарм 2-го ранга Орлов, они получали в штабе дивизии командировочные удостоверения.

Как-то в эти же числа я встретил комиссара дивизии Савельева. Поздоровавшись с ним, я хотел пройти мимо, но Михаил Никитич остановил меня, и мы вместе с ним пошли по дороге. «Вот видите, у немцев не хватает меди и латуни, – говорил он, показывая на орудийные гильзы, оставшиеся на земле в том месте, где у немцев стояла артиллерийская батарея. – Видите, они вынуждены заменять латунь железом, и это из-за недостатка меди и латуни». В гильзах, о которых он говорил, боковые поверхности были выполнены из листового железа, свернутого по спирали. «Скоро запасы немецкой армии истощатся, у них уже не хватает нефти и каменного угля. А вслед за тем наступит крах гитлеровской авантюры». Потом Михаил Никитич как-то тяжело вздохнул и, некоторое время помолчав, сказал: «Скомплектовал я дивизию, обучил ее, а в бой идти не придется». «Почему?» – спросил я. «Меня переводят комиссаром железнодорожного узла. К вам приедет новый комиссар, товарищ Белов. Он – кадровый военный и имеет большой опыт политической работы. А все-таки жаль мне оставлять дивизию, хотел бы повести ее в бой». Что говорили мы потом, я не помню, но только уже через два дня после этого разговора в нашей дивизии появился новый комиссар – полковой комиссар Белов^[4]. Он был очень энергичный человек. Его энергия сразу стала чувствоваться: он ездил в части, говорил с работниками штаба, вникал в работу отделов. Белов был очень непосредственный, живой, простой и остроумный человек. В нем чувствовался навык армейской работы с людьми, какая-то практическая сметка и хватка.

Период относительного затишья, который наступил на фронте после ельнинского наступления Красной армии, начал к концу сентября сменяться периодом все более ожесточенной борьбы. Мы чувствовали и видели, что командование фронта готовит какие-то большие операции. Оживление было заметно даже днем. Видно было перемещение войсковых частей; то там, то тут появлялись новые орудия. Особое оживление ощущалось ночью, когда к фронту прибывали тягачи с орудиями, танки, автомашины. От моторов тягачей, танков, автомашин ночью по всей округе стоял особый шум – шум современной войны. Мы ожидали большого нового наступления Красной армии на Центральном фронте.