«Там увидим», – решил следователь, набирая номер телефона старшего инспектора ОБХСС. По согласованию Измайлова с начальником горотдела милиции Коршунов был прикреплен к делу о таинственном чемодане.

Они договорились тут же встретиться. Старший лейтенант рассказал следователю о том, как вчера развивались события. Поделился своими впечатлениями о Зубцове. По линии угрозыска продолжались поиски владельца чемодана по словесному портрету неизвестного, составленному со слов радиомастера. На этом и расстались, наметив необходимые мероприятия.

Глаголев решил встретиться с Зубцовым. Но прежде зашел в городское управление бытового обслуживания, чтобы ознакомиться с его личным делом, поговорить с кадровиком.

На рынок он добрался за час до обеденного перерыва.

В помещении мастерской было несколько любопытных мальчишек. Они во все глаза смотрели, как Зубцов, в безукоризненно белом халате и при галстуке, колдовал с миниатюрным паяльником над микросхемой.

Увидев посетителя, мастер положил паяльник на подставку.

– У вас что? – спросил он. – Сдавали в ремонт?

– Ничего не сдавал, – ответил Глаголев, бросив взгляд на мальчишек. Я бы хотел побеседовать с вами…

Зубцов поднялся. Ростом он и впрямь был под стать Михаилу Боярскому и, наверное, подражал внешне – длинные прямые волосы, усы…

– А ну, орлы, прошу освободить помещение, – обратился он с улыбкой к любопытной детворе.

Те стайкой выпорхнули из мастерской. Зубцов закрыл дверь и перевернул табличку надписью «Обед» наружу.

– Следователь прокуратуры Глаголев, – показал свое удостоверение Евгений Родионович.

– Я так и понял, – сказал мастер, нажимая клавишу на магнитофоне. Стало непривычно тихо. – Поговорим здесь или?.. – Он показал на дверцу в стене.

– Лучше там, – ответил Глаголев.

Зубцов провел его в подсобное помещение. Оно было без окон. На стеллажах лежали конденсаторы, сопротивления, мотки разноцветных проводов, радиолампы, корпуса от транзисторных приемников и магнитофонов.

– Вас устроит? – показал Зубцов на низенькую табуретку возле небольшого стола.

– Вполне.

Глаголев сел. Мастер примостился на корпус от старого приемника. Он был спокоен все время, пока следователь заполнял бланк протокола допроса, лишь изредка проводил пальцем по кончикам усов.

– Пожалуйста, расскажите, каким образом вчера в помещении оказался чемодан с джинсами, майками и сумками? – попросил Глаголев.

Зубцов обстоятельно, однако без особых подробностей, изложил то, что было уже известно следователю.

– Значит, вы утверждаете, что впервые видели человека, оставившего у вас чемодан? – спросил Глаголев.

– Ну, этого я не могу утверждать, – возразил мастер. – По-моему, он заходил как-то… У меня столько бывает народу…

– Ага, все-таки заходил, – ухватился за это признание Евгений Родионович. – Зачем он заходил? Может, сдавал что-то в починку?

– Возможно. – Зубцов вдруг грустно улыбнулся: – Евгений… Кажется, Родионович?

– Да.

– Евгений Родионович, прошу вас, не надо ловить меня. Поверьте, я искренне хочу помочь вам… Сегодня всю ночь не спал, вспоминал того мужчину. Ведь со мной вчера беседовал ваш товарищ… Но, увы! – Он развел руками.

– Значит, больше ничего не можете вспомнить?

– Как только что-нибудь припомню, тут же вам сообщу. – Мастер откинул со лба свисающие волосы.

Глаголев испытующе посмотрел на собеседника, подумал: скорее всего, Зубцов говорит искренне.

А мастер продолжал:

– Вы знаете, я даже специально просмотрел сегодня книгу заказов, квитанции, надеялся: может быть, вспомню… Профессиональная привычка. Встретишь в городе человека – и сразу в уме: «Спидола-240», ферритовая антенна треснула. Или – «Соната», испортился переключатель громкости… Вы понимаете, о чем я говорю?

– Вполне, – кивнул Глаголев.

– Так вот, даже профессиональная память не помогла. Не помню – и все тут.

– Хорошо… А вашу мастерскую часто используют, как… – Евгений Родионович некоторое время подыскивал нужное выражение. – Ну, как камеру хранения?

– Бывает. И знаете почему?

Не дожидаясь ответа, Зубцов поднялся и поманил за собой следователя.

Они вышли.

– Видите? – указал мастер в окно.

Напротив на двери с надписью «Камера хранения» висел огромный замок.

– Третий день гуляет Гаврилыч, – пояснил Зубцов. – Приемщик. Неплохой мужик, ей-богу, но раз в месяц обязательно запивает… Придите завтра – будет на месте. У него четко – три дня, не больше… А куда людям деваться? Приедет какая-нибудь старушка из района. У нее покупки или еще что. Меня знают. Как-никак десять лет в этой мастерской… Вот и идут.

Они вернулись в подсобку.

– И все-таки, – сказал Глаголев, – одно дело доверить вам мешок редиски, а другое – чемодан с добром на внушительную сумму… – Он покачал головой.

– Еще не такое бывает, – усмехнулся мастер, ущипнув ус. – В прошлом году история была… Заваливается утром один тип. Знаю его, отличные груши выращивает, как мед, так и тают во рту. Дерет, правда, безбожно, но не об этом речь… Заваливается, значит, изрядно пьяный. Говорит: можно чемоданчик оставить? А почему бы нет? Ставь, отвечаю… Ушел. Так до вечера и не забрал… На следующий день является. Физиономия сизая, весь трусится. С похмелья. И вдруг, представляете, расплакался, как баба. Мужичище – во! – Зубцов развел руки у плечей. – А слезы ручьем. Спрашиваю: «В чем дело?» Он мне: «Понимаешь, браток, деньги вчера потерял». «И много?» – спрашиваю. «Жена, – говорит, – послала в город мебель купить, а я не удержался, купил бутылку, другую. Видно, перебрал, вот кто-то воспользовался и украл деньги, а может, сам потерял…» Посочувствовал я ему, конечно, а потом выношу чемоданчик-то, дескать, забери… Он, как увидел свой чемодан, чуть не задушил меня в своих объятиях. Деньги-то, пять тысяч, в чемодане были!

А он по пьянке и запамятовал, где оставил…

Зубцов замолчал.

– Что ж, бывает, – сказал следователь.

Уловив в этих словах недоверчивые нотки, мастер обиженно произнес:

– Можете проверить. В Капустино живет. Фамилия Небаба. Запомнил, потому что смешная… Этот Небаба привез мне живого гуся и ящик груш. Все в гости зовет… – Зубцов пожал плечами: – Не понимаю, неужели честность и порядочность теперь такая редкость?

То, что радиомастер действительно честный и душевный человек, говорили следователю и начальник отдела кадров их управления, и директор рынка. Подтвердил он и насчет Гаврилыча, приемщика камеры хранения: есть у него слабость – любит выпить. Давно директор собирается уволить его, да работник он честный…

Когда Глаголев выходил из ворот рынка, Зубцов садился в «жигули».

– Может, подвезти вас? – спросил он следователя.

– Спасибо, я пройдусь, – вежливо отказался Евгений Родионович.

Он долго смотрел вслед отъехавшей машине. Она была приметная, двухцветная – голубой низ и слоновой кости верх. На границе цветов была прилажена никелированная полоса. Более того, на радиаторе владелец прикрепил украшение от «Чайки», а на колпаки колес – хромированные накладки в виде спиц.

«Ну и наворотил мишуры!» – подумал Евгений Родионович.

До конца рабочего дня следователь успел допросить народных контролеров, обнаруживших чемодан, побывать на базе горпромторга и встретиться еще раз со старшим лейтенантом Коршуновым.

Придя домой, Захар Петрович удивился – жены еще не было.

– Где мама? – спросил Измайлов у сына, переодеваясь в домашнее.

– Кажется, в гороно вызвали, – ответил сын, не отрываясь от экрана.

Захар Петрович глянул на часы: все учреждения уже закончили работу. Он прошел на кухню. Над неприбранной использованной посудой – Володина привычка, с которой оба родителя боролись безуспешно, – роились мухи.

Измайлов поставил разогревать обед, размышляя о том, как завтра с утра засядет за доклад для предстоящей конференции. Хорошо, что в его распоряжении еще два выходных дня.

А план поехать в воскресенье в Матрешки безнадежно рухнул. Придется послать на участок Галину и Володю. Надо непременно окучить молодые саженцы. И полить – погода стоит сухая, жаркая, не погубить бы молодые, неокрепшие деревца.

Не успел он приступить к еде, хлопнула дверь. Жена.

– Извини, Захар, – зашла она на кухню, даже не переодевшись в халат. – Так перепсиховала, что забыла обо всем на свете…

– Что случилось? – тревожно посмотрел он на нее. – Да, есть будешь?

– Неохота. – Галина Еремеевна опустилась на стул. – Я просто посижу. – Она сцепила руки и положила на скрещенные пальцы голову. – В общем, ничего страшного. А ты ешь…

Захар Петрович с нежностью посмотрел на жену и подумал: «Какая она у меня все-таки красивая!»

В свои тридцать восемь лет Галина Еремеевна и впрямь еще сохранила стать и свежесть молодости. Черные, как вороново крыло, волосы чуть вились, большие бархатно-карие глаза лучились. Кожа у нее была белая, и это создавало удивительный контраст. Галина зачем-то всегда стремилась летом загореть и тогда походила на какую-то туземку из южных стран, хотя Захару Петровичу нравилась белизна ее кожи. Такую он ее встретил под северным небом Сыктывкара, где служил в военной прокуратуре. Студентку педагогического института.

Познакомились они случайно. Приятель, следователь военной прокуратуры, уговорил Захара Петровича поехать за город на Вычегду, попытать рыбацкого счастья. Следователь знал отличное место, где брали сиги и судаки.

Но удача обошла их стороной – поймали несколько окуней, да и то маломерок, разве что для кошки. А рядом, метрах в пятидесяти, какая-то девушка таскала одну за другой крупные сверкающие рыбины. Преодолев мужскую гордость, незадачливые рыбаки подошли к рыбачке. И оба были очарованы ее глазами – две яркие звезды в белую ночь.

Стоял июль, время студенческого отпуска. Но Галина не поехала в свой родной Хановей – городишко неподалеку от Воркуты. Там жила ее семья: отец-рыбак, мать и еще семеро сестренок и братишек. Галина подрабатывала летом (в детском саду, в пионерском лагере), чтобы учиться зимой.

Военные юристы пригласили девушку на вечер в Дом офицеров. Началось соперничество. Галина предпочла Захара Петровича.

Под Новый год сыграли свадьбу в Хановее. Измайлов в первый раз попробовал строганину – свежезамороженный таймень, нарезанный тончайшими пластами и посыпанный солью.

А специальность жена Захара Петровича выбрала под стать своим увлечениям – зоологию, потому что была отличным рыболовом, приходилось ей и бить зверя в тундре. Правда, теперь она с неохотой вспоминает, как ходила с ружьем на песца. Галина стала яростным защитником природы. В школе уже несколько лет действовал кружок «Белый Бим», созданный по ее инициативе и держащийся на ее энтузиазме.

В прошлом году она выдержала настоящий бой с такой солидной организацией, как Главное управление охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР. Конечно, не одна. Но душой и главным воителем была она.

А дело заключалось в том, что в зоомагазине в Зорянске появились в продаже певчие птицы: щеглы, коноплянки, чижи. По соседству с канарейками – искони домашними певуньями – эти пугливые дети лесов и полей выглядели жалко и нелепо. Как Главохота согласилась выдать разрешение на отлов птиц в лесах вокруг Зорянска, местные любители природы понять не могли.

Галина Еремеевна подняла сначала школьников – участников кружка «Белый Бим». Те ходили по домам, в которые попали дикие птицы из зоомагазина. Картина выглядела прямо-таки трагической – около девяноста процентов птиц погибло. И тогда в Москву полетели телеграммы с требованием остановить заведомое уничтожение щеглов, коноплянок, чижей. Было составлено резкое письмо, где говорилось, что это наносит непоправимый урон фауне. Тем более что вокруг была зона интенсивного земледелия, а значит, усиленно применялись ядохимикаты, вредно действующие на все живое. Да еще этот отлов для продажи. И не только в Зорянске…

В столице не сразу обратили внимание на протесты местных природолюбов. И тогда Галина сама поехала в Москву, где обратилась за поддержкой к крупным ученым-орнитологам. Она даже побывала на телевидении у ведущего передачи «В мире животных».

В результате всех этих усилий отлов был запрещен.

– Ну, рассказывай, – попросил жену Захар Петрович. – Опять воевала?

– Воевала, – кивнула Галина.

– С кем, если не секрет?

– С Бердяниным.

Это был директор их школы.

– По какому поводу?

В Галине Еремеевне, по-видимому, опять вспыхнуло пламя прошедшего конфликта.

– Сам посуди, Захар, какое семя мы взращиваем в ребенке, заставляя его накалывать на булавку бабочку или жука? С детства разрешать губить жизни живых существ! Разве это гуманно?

– Нет, не гуманно, – согласился Измайлов.

– И ради чего? Чтобы в кабинете директора висел еще один диплом…

– Какой диплом? – не понял Захар Петрович.

– За участие в выставке внеклассных работ. – Галина Еремеевна встала, подошла к окну. – Начнем с того, что в какую-то светлую в кавычках голову пришла мысль наградить на прошлогоднем городском смотре нашу школу за лучшую коллекцию насекомых. Бердянину понравилось. Собрал нас сегодня и дал задание на лето – каждому классу в начале следующего учебного года в обязательном порядке представить коллекцию… Все приняли это как должное. Еще, говорят, надо соревнование устроить! Кто больше! Я даже опешила. От жары, что ли, думаю, отупели? Встала и заявила, что категорически против. Бердянин аж позеленел. Раскричался, что я-де всегда против течения… Я объясняю: непедагогично приучать детей к умерщвлению живых существ… Уж больно ему это слово не понравилось – умерщвление. Я, заявляет, в педагогике тоже не новичок, и мы должны готовить учеников к научной деятельности… А какая наука без опытов над животными? Вон, Павлов над собаками экспериментировал… Нашел пример. То Павлов, а это – дети… Да и бессмысленно все это – насекомые на булавках. Пользы для науки никакой… Я это все высказываю, а он мне знаешь что в ответ? «Если ловить бабочек сачками негуманно, непедагогично, ненаучно, то почему в детских магазинах продают эти самые сачки?»

– Вот это довод… – улыбнулся Захар Петрович. – И он тебя не убедил?

– А тебя? – бросила жена.

– Я как-то не задумывался над проблемой продажи сачков.

– Я ему говорю: ловить – еще не значит убивать. И все же, мне кажется, что многие не задумываются, когда предлагают детям орудия для мучения живых существ. Доходы считают, а убытки нравственного порядка их не волнуют. А жаль! Очень жаль…

Галина Еремеевна замолчала.

– Так тебя никто и не поддержал? – уже серьезно спросил Захар Петрович.

– Кое-кто пытался. Массальская, наша химичка, старик Гринберг… Ты бы видел его, – улыбнулась вдруг жена. – Я, говорит, хоть и сухарь-химик, но бабочек люблю живых. В детстве ловил их сачком, но никогда не убивал, а отпускал… Представляешь, седой Гринберг с сачком?

– А при чем здесь гороно?

– Директор пожаловался… Позвонила Доброва, замзавгороно, попросила зайти. Зачем вы подрываете авторитет директора? Ну, я опять не выдержала… Да, на мое счастье, зашла Самсонова.

– Это не жена Глеба Артемьевича, директора машиностроительного завода?

– Да, она. Вера Георгиевна сейчас работает старшим инспектором гороно… Послушала наш разговор и, представь себе, поддержала меня… Доброва смягчилась, говорит: ладно, разберемся.

– И вы до сих пор сражались с Добровой? – посмотрел на часы Захар Петрович.

– Сражение давно закончилось… Потом мы с Верой Георгиевной разговорились. Ты знаешь, в ней что-то есть…

– Вот не подумал бы, – удивился Захар Петрович. – Видел ее раза два. Странное впечатление. Какая-то вялая, бесцветная…

– Я тоже считала ее сухарем. Придет на урок, посидит молча, вопроса не задаст и уйдет, слова не скажет.

– Полная противоположность мужу. Глеб Артемьевич – человек общительный, вокруг него все бурлит и клокочет. Остроумный и веселый…

Их беседу прервал Володя.

– Мама, там пацаны журавля принесли, – заглянул в комнату сын.

Галина Еремеевна поспешила в коридор. Вышел и Захар Петрович.

Трое мальчишек лет восьми – десяти стояли, переминаясь с ноги на ногу, а на полу, печально распластав крылья, лежала большая серо-пепельная птица.

– Боже мой! – воскликнула Галина Еремеевна, наклоняясь над ней и осторожно беря в руки поникшего журавля. – Где вы его взяли? Что с ним?

Мальчик постарше взволнованно стал объяснять:

– Мы купались на Голубом озере, вдруг девчонка подбегает. Мальчики, говорит, там птица лежит. Мы побежали. Смотрим, в кустах журавль. И так смотрит, ну, вот-вот помрет. Жалко ведь. Вот мы и взяли его… Вы его вылечите? – с надеждой посмотрел он на Галину Еремеевну.

– Конечно, вылечим! – заверила она, поглаживая птицу.

– У него лапа больная, – сказал другой мальчик.

– Володя, помоги, – попросила Галина Еремеевна сына.

Вместе они осторожно перевернули журавля. Одна нога у него была неестественно подвернута.

– Да, дело серьезное, – констатировала Измайлова.

Вскоре мальчишки, попросив разрешения зайти завтра проведать птицу, ушли.

В том, что незнакомые дети принесли Измайловым больную птицу, не было ничего удивительного.

После того как Галина Еремеевна организовала кружок «Белый Бим», детвора со всего города обращалась к ней за помощью. Сколько несчастных зверушек и птиц, больных и раненых, осталось в живых благодаря стараниям Измайловой и кружковцев. Иногда приносили животных к ней и на дом. В иных случаях приходилось звать ветеринара, но чаще Галина Еремеевна справлялась сама (она имела для этого аптечку и набор нужных инструментов), и тогда в доме поселялся на какое-то время очередной беспокойный жилец…

Прошлую зиму у них прожил еж. Его принесли, когда землю уже прихватили первые заморозки. Бедняга не успел нагулять жиру для зимней спячки и был обречен, не попади к Измайловым. И все из-за того, что это смешное создание с длинным носом болело какой-то странной болезнью – выпадали иглы. Галина Еремеевна испробовала разные мази, лекарства, отвары из растений и трав, пока не напала на нужное средство. Лесной житель выздоровел и все чаще и чаще подавал о себе знать. Когда ночью все спали, в квартире раздавалось то чавканье, то похрюкивание, то едва слышный топот. Особенно любил ежик шуршать бумагами, которые усердно складывал под тахтой.

В начале лета его выпустили. И в квартире по ночам воцарилась тишина. Но всем стало чего-то не хватать. Захар Петрович частенько засиживался за полночь, готовясь к очередному процессу или же занимаясь изготовлением лесных скульптур – занятие, которое по-настоящему давало отдых и полное отключение от дел и забот. За зиму он привык, что вместе с ним бодрствует еще одно живое существо. Ежик мог объявиться в комнате, где он сидел, или же на кухне и, обследовав все углы, принимался чесать задней лапкой за ухом, точь-в-точь как собачонка. Это было до того уморительно, что Захар Петрович каждый раз не мог удержаться от смеха.

К слову – об этих лесных скульптурах. Постепенно ими была заставлена почти вся квартира. Каждый раз, когда Захар Петрович попадал в лес, он приносил оттуда какой-нибудь сучок, или корневище, или просто нарост на дереве… Возьмет это с собой, а дома что-то срежет, где-то подпилит, подклеит, и получится изящная балерина, смешной леший, медвежья морда или грациозный олень.

Но лучше всего, по мнению Захара Петровича, ему удались ежи, которых он творил по образу своего ночного «приятеля».

А как-то жила у них ворона. По кличке Калиостро. Назвали ее так за изящное оперение. Как одежда таинственного мага. После выздоровления она еще долго не хотела улетать, хотя ей была предоставлена полная свобода.

Однажды, когда Галина Еремеевна и Захар Петрович сидели на кухне, Володя торжественно вошел с Калиостро на плече. И птица, раскрыв свой крепкий клюв, вдруг раскатисто произнесла: «Захар-р-р… Захар-р».

Научить ворону произносить отчество отца Володя не успел. Калиостро, которого, видимо, сманили сородичи, исчез.

Потом ученики Галины Еремеевны уверяли, что видели как-то в осеннем городском парке стаю ворон, одна из которых кричала: «Захар-р-р».