– Нет. Я вообще терпеть не могу кино. Разве это искусство? Театр – другое дело.

– Фамилию этой женщины он называл?

– Нет. Только имя. Лайма. Редкое, правда?

– Редкое, – согласилась Гранская. – И что же, они поженились?

– Я так и не понял. Морж сказал, что после съемок они жили как муж и жена, а потом расстались. Почему – не объяснил. А я в душу не лез… Однако после встречи «У Дуни» я понял – здорово его зацепило. Потом Морж где-то пропадал дня три. Заявился и говорит: знаешь, у меня была дочь. Умерла совсем маленькой, грудной. Я спрашиваю: дочь Лаймы? Да, говорит. И напился, неделю не просыхал.

– Юрий Антонович, Морж не делился с вами, может, у него появились какие-то планы в отношении Лаймы?

– Прямо – нет. Но как-то вырвалась фраза: «Я готов ей все простить».

– А что конкретно?

– Не говорил.

– Еще вопрос. Она сейчас замужем?

– Чего не знаю, того не знаю.

У Гранской в голове уже возникла новая версия, в центре которой была ревность, та самая ревность, которая так часто толкает людей на тяжкие преступления.

– Где живет Голенищев? – спросил Захар Петрович Измайлов.

Они сидели с Ингой Казимировной в его кабинете.

– Хутор Большие Ковыли, – ответила следователь.

– Уму непостижимо! – возмущался облпрокурор, записывая что-то на перекладном календаре. – Чтоб в наше время людьми торговали!..

– Я считаю, нужно немедленно проверить показания Молоткова. Представляете, если они подтвердятся?!

– Да, это дело так оставлять нельзя. Сегодня же позвоню в Ростовскую прокуратуру. – Измайлов отложил ручку. – Вы знаете, Инга Казимировна, просто отказываюсь понимать, что происходит вокруг.

– Самое страшное, что мы уже начинаем привыкать. Я последнее время все чаще вспоминаю одно высказывание Достоевского. Федор Михайлович писал: «Я хочу не такого общества, где бы я не мог делать зла, а такого именно, чтоб я мог делать всякое зло, но не хотел его делать сам…» Понимаете, безвыходность, ежедневное, ежечасное унижение пробуждает в наших людях самые темные, самые дикие инстинкты.

– Но какая глупость или слепота привели нас к краю пропасти? – спросил скорее самого себя Захар Петрович.

– Кто ищет зла, к тому оно и приходит, – вздохнула Гранская.

– Разве мы его искали? – недовольно заметил Измайлов. – О чем вы говорите, Инга Казимировна!

– Не я говорю – Соломон… Все наши догмы основаны на культе насилия. Переиначить, переделать, разрушить… Вот и пожинаем плоды.

– Пожалуй, есть над чем подумать, – согласился Измайлов и перешел к другому: – Значит, какая у вас новая версия?

– Она связана с той женщиной, которую встретил Морж. Предположим, убитый – муж Лаймы или близкий ей человек…

– И что из этого вытекает?

– А вот что. Встретив свою бывшую любовь, Морж, как выразился Молотков, ходил словно помешанный. И потом специально ее искал. Три дня отсутствовал. Возможно, у него появилась мысль: вот он, последний случай вырваться из омута, куда загнала Моржа жизнь. Создать семью и прочее… Но на пути стоит другой мужчина. Так он приходит к выводу убрать соперника…

– Алиби у Моржа есть?

– Какое там алиби? Вообще неизвестно, что он делал вечером и ночью 22 октября.

– Сам-то он что говорит?

– Да ничего. До сих пор молчит.

– Врач осматривал?

– Конечно. Главный психиатр области. Считает, похоже на реактивное состояние. Длительный ступор, оцепенение.

– Чем, по его мнению, это вызвано?

– Обычно такое состояние бывает в результате сильного переживания. Если Морж убил, а это могло случиться в пьяном виде, представляете, какой он испытал ужас, придя в себя!

– Короче, как я понимаю, без судебно-психиатрической экспертизы не обойтись, – заключил облпрокурор. – Что вы думаете делать дальше?

– Прежде всего разыскать Лайму.

– По глазам на картине Молоткова? – усмехнулся Измайлов. – Ведь вам неизвестна фамилия, отчество, кто она, где живет, кем работает.

– Фамилию можно узнать из титров фильма «Девушка из моих снов». Правда, в нашем кинопрокате этой картины нет… Как вы думаете, удобно ли опять обратиться за помощью к москвичам?

– Вы, наверное, так обаяли генерала Кочергина, что он не откажет, – улыбнулся Захар Петрович.

– Ну что ж, воспользуюсь, – улыбнулась в ответ Гранская.

– И еще, – снова посерьезнел облпрокурор, – что вы думаете о побеге Бабухина?

– Причина у него наверняка была серьезная.

– Конечно, живет по документам умершего брата, замешан в валютных махинациях…

– А может, и того хуже… Я не исключаю его причастности к убийству. То, что у него какие-то делишки с Моржом, – факт.

– Да, интересно, что их связывает?

– Я уже дала задание лейтенанту Акатову выяснить это в колонии, где отбывали наказание Бабухин и Морж. Возможно, связь их началась именно там.

– Ну и здесь нужно копать. Так что, Инга Казимировна, форсируйте. А то меня не оставляют в покое.

– Забалуев? – усмехнулась следователь.

– А кто же еще! – нахмурился Захар Петрович. – Вот я думаю, неужели у председателя облисполкома мало своих дел, что он лезет в чужие.

– Ладно, я пойду, – поднялась Гранская. – Звонить в Москву…

Поселок Шошино был Богом забытым местом. Поэтому, наверное, и выбрали его для размещения колонии строгого режима. Неизвестно, сколько бы времени добирался до него Акатов, не выручи военные. Краснозвездный вертолет доставил лейтенанта милиции в Шошино за каких-нибудь двадцать минут. Гигантская стрекоза улетела дальше по назначению, а Денис зашагал по улице поселка с одно- и двухэтажными домами барачного типа.

Вот и тяжелые металлические ворота, окошечко – все исправительно-трудовые учреждения на одно лицо. Пока решался вопрос о пропуске, Акатов изрядно промерз на злом, резком ветру. Наконец его пропустили в зону. Но, к огорчению Дениса, начальник оперчасти был в колонии всего несколько месяцев и мало чем мог помочь Акатову. Да и сам начальник колонии служил здесь без году неделя. Денису посоветовали поговорить с прежним начальником отряда, в котором состояли Бабухин и Морж.

Показать, где живет разжалованный капитан внутренней службы Савелий Фомич Сусликов, взялся освободившийся с поста контролер.

– А удобно к нему домой? – на всякий случай поинтересовался Акатов.

– Примет, – усмехнулся тот. – А если бы еще пришел к нему не пустой – самым дорогим гостем был бы…

– В каком смысле? – не понял Денис.

Охранник вздохнул: сам не дотумкал, так что объяснять…

– Старый хоть? – продолжал расспрашивать лейтенант.

– Да нет… Уволили, потому что допустил беспредел. Ты с ним вообще по-простому.

Он еще успел рассказать, что Сусликов живет бобылем: жена ушла, забрала с собой дочку.

Когда они постучали в одну из дверей в бараке, открыл, как понял Акатов, сам Савелий Фомич. Он был в мятых, замызганных форменных брюках и рубашке, непричесанный.

– Что, передали? – обрадовался Сусликов.

– Не-а, – мотнул головой охранник. – Ты знаешь, Фомич, я этими делами не занимаюсь.

– Эх, мать вашу!.. – в сердцах выразился отставной капитан, и глаза его потухли.

Контролер представил гостя и поспешил удалиться.

– Заходь, лейтенант, – пригласил Дениса хозяин.

Акатов вошел в комнату и едва сдержался, чтобы не зажать нос: пахло перегаром, мышами, еще чем-то кислым и несвежим. Квартира была грязна и запущена, как и ее владелец.

– Я по делам службы, – начал Денис, уже сомневаясь, будет ли толк от разговора с Сусликовым.

– Садись, садись, – сказал тот, пытливо оглядывая гостя и убирая со стула сомнительного вида тряпку. – Пустой небось?

– Увы, – развел руками опер, уразумев наконец, что речь идет о выпивке. И почему-то извиняющимся тоном буркнул: – Не догадался: может, потом схожу?

– А, ладно, – махнул рукой Сусликов. – Все равно не знаешь, у кого добыть… Так за каким хреном?.. – Он спохватился, откашлялся. – Словом, что тебя интересует?

Акатов сказал: бывший заключенный Руслан Бабухин.

– Помню, – кивнул хозяин. – Кликуха – Лютик. Мотал у нас срок по двести сорок седьмой.

– Да, за дезертирство, – подтвердил лейтенант. – Правда, подробности дела мне неизвестны.

– Что ж, расскажу и подробности, если хочешь… Погорел он так: от армии, вишь ли, решил избавиться. Ну и присоветовали Бабухину обратиться к одному врачу, психиатру… Тот здорово наблатыкался освобождать маменькиных сынков и бздюхаляев. Хитро работал мужик…

Сусликов встал, заглянул в облезлый шкаф, вытащил бутылку, посмотрел на свет. Пустая… И со вздохом поставил на место.

– Как же тот врач действовал? – заинтересовался Акатов.

– Очень просто, – снова сел хозяин. – Приходит к нему клиент, говорит, через полгода, мол, призыв. Как бы отбояриться? За эти, конечно. – Разжалованный капитан сделал известный жест пальцами. – Психиатр заводил историю болезни. Писал в ней, например, что у больного в голове все время играет музыка или слышатся человеческие голоса. Глюки, словом. Или хочет вылететь птичкой в окно… Для пущей верности мог и в больницу положить. Уразумел?

– Вроде бы, – кивнул Денис.

– Подходит время призываться, а у парня на руках, считай, белый билет – ведь шизиков в армию не берут. Таким макаром и Бабухин хотел проскочить. Но вдруг – бац! Медкомиссия послала на обследование. Причем к таким зубрам, которые на своей психиатрии пуд соли съели. Короче, как Лютик ни мухлевал, как ни старался изобразить чокнутого, разоблачили.

– Но почему послали на проверку именно его?

– Не только его. Всех, кому раньше тот психиатр поставил диагноз… Я понимаю так, что на него кто-то настучал, – пояснил Сусликов. – Ну, врач схлопотал десятку с конфискацией, а его клиенты различные сроки. Бабухин, насколько я помню, два года…

– А за что его отправили на строгий режим? Два года, какой это срок?!

– Черт его знает. Я сам удивился, когда прочитал приговор. Даже обратил внимание прокурора по надзору. Тот обещал разобраться, да так ничего и не сделал. Видать, просто забыл. И попал Лютик из огня да в полымя.

– Странная кличка, – заметил оперуполномоченный.

– А он и впрямь походил на цветочек: застенчивый, как девица. – Савелий Фомич плотоядно хихикнул. – Ну и чуть ли не в первый день на него надели юбку… Знаешь, что это такое у зэков?

– Да, – кивнул Денис, – изнасиловали…

– Здорово навалился на Бабухина Хлыст. Сидел за убийство. Причем убил свою же любовницу и съел.

– Съел? – переспросил ошарашенно Акатов.

– За милую душу! Главное, замариновал мясо, пригласил дружков и накормил шашлыком из человечины. – Видя, что лейтенанту не по себе, Сусликов усмехнулся. – Ты, брат, только начинаешь службу. Такого еще насмотришься!..

– Кое-что уже видел, – бодрился Денис.

– Ну а в нашей колонии народ совсем отпетый. Один, к примеру, застал у занозы^[4] любовника, схватил ее годовалого ребеночка и выбросил в окно на снег… Ребенок обморозился, ампутировали обе ножки.

– Ну и что же Бабухин? – направлял в нужное русло разговор Акатов.

– Что… – хмыкнул Савелий Фомич. – Мастевые^[5] в колонии – самый отброс, можно сказать. Их и за людей не считают. Измываются как хотят. Нассать мастевому в лицо – это еще самое безобидное. Пропал бы Лютик совсем, не потрафь он пахану…

Сусликов неожиданно вскочил, подбежал к окну. Когда фигура в шинели прошла по улице мимо, он с огорчением вернулся на свое место и спросил:

– Об чем я?..

– Бабухин потрафил пахану…

– Да-а, Саша Франт был пахан-парень! – многозначительно поднял палец Сусликов. – Перед ним на цырлах не то что отряд, вся колония ходила. Как-то Франт при Бабухине рассказал свой сон. Лестница ему приснилась. Будто он идет по ней вверх… Лютик выбрал момент, когда они остались одни, и говорит: хороший сон, Саша. Что задумал сегодня делать, успех обеспечен. Франт усмехнулся: какая-то вошь смеет ему советовать. А Бабухин уверяет: раз такой сон пришелся на первое число, значит, сбудется обязательно… Франт забыл об этом, а когда ночью сел играть по-крупному и сорвал колоссальный куш, тут и вспомнил предсказание. И велел на следующий день своей шестерке снять новые корочки и отдать Лютику.

– Да, новые ботинки для зэка – целое богатство, – кивнул Денис.

– А в другой раз, – продолжал Сусликов, – Саше Франту приснилось зеркало. Призвал он Бабухина, растолкуй, мол. Тот предупредил: очень плохой сон. Бойся, говорит, Саша, корешей, задумали против тебя предательство. Представляешь? И ведь впрямь Сашу Франта замыслил свалить с паханов один из зэков. Саша дознался, что с воли специально пронесли в зону какую-то отраву. Вот такие, брат, дела…

– И чем кончилось? – поинтересовался Акатов.

– Загнулся тот зэк, что хотел Сашу свалить. Промучился два дня в больнице и откинул копыта. Тогда Франт спросил у Лютика: какое твое самое большое желание? Все для тебя сделаю, даже бабу… А тот говорит: бабу не хочу, а хочу Хлыста. Ну, того, кто его трахнул… Для Саши это семечки. Шестерки поставили Хлыста на четыре косточки, ну и Бабухин его при всех несколько раз, да еще в рот… Большего позора в колонии не существует. Тогда Хлыст поклялся посадить Лютика на перо. Ну его самого нашли мертвым на лесоповале.

– Кто убил, установили?

Сусликов покачал головой: мол, наивный вопрос. И продолжал:

– Вот так Лютик вышел из грязи в князи. И был правой рукой у Саши Франта до окончания срока.

– Понятно, – сказал Акатов. – Но меня интересует еще один ваш бывший заключенный. По кличке Морж.

– Аркаша Довгаль? – сразу же отозвался отставной капитан. – Из бомжей?

– Да, он, – подтвердил лейтенант, подумав: алкаш алкашом, а память у Сусликова отменная. – За что он сидел?

– У Моржа это была вторая ходка. За нарушение паспортного режима и квартирную кражу.

– А первый срок за что, не знаете?

– Как же не знаю? Знаю. Первый раз он сидел давно. Статья девяносто вторая, часть вторая, хищение…

– Хищение? – удивился Акатов. – Он же был кинорежиссером.

– Точно. Аркадий сам подробно рассказывал. Влип по глупости. У них, киношников, оказывается, тоже всякие интриги. Закончил Аркаша первую классную картину, а на экран ее не пустили, вторую не дают. Жить на что-то надо? Вот он и подрядился снимать документальное кино по заказу колхозов. Истратили уже почти все деньги, а тут – бац! – ревизия. Припаяли, будто председатель колхоза под это дело прикарманил тысяч двадцать. Ну и Аркадию вроде бы подкидывал. Но Морж утверждает, что лишних денег они не брали. Дело по заданию обкома следователь сфабриковал, а суд проштамповал.