Глава 7

Небольшой тупорылый автобус, какие сохранились теперь только в глубинке, трясся по разбитой дороге в сторону поселка Гранитного. Среди полутора десятков пассажиров туда ехал и лейтенант Акатов.

Автобус съехал в поселок, разогнав нескольких кур, и остановился возле казенного двухэтажного здания. Какая-то старушка взялась показать Денису, где живет Бабухина. Оказалось, метрах в ста.

Над поселком висело лениво греющее солнце. Что радовало глаз – яблоневые сады. Ярко-красных и восково-желтых плодов на деревьях было больше, чем жухлых листьев. В воздухе стоял духмяный аромат яблок.

Мать афганца жила в двухэтажном кирпичном доме. Открыла она сама, провела в уютную однокомнатную квартиру с множеством безделушек, вышивок, половичков.

Акатов представился.

– Людмила Семеновна, – назвала себя Бабухина, насторожившись, к чему бы приезд работника милиции, да еще аж из самого Южноморска. – Присаживайтесь, – указала она на покрытый чехлом стул.

– Одна живете? – спросил Денис.

– Одна, – вздохнула хозяйка.

Она была в модном платье. Очевидно, собиралась на службу. И в свои годы (уже больше сорока) выглядела свежей и привлекательной. Акатов, сам деревенский, охарактеризовал бы ее одним словом – городская…

– Людмила Семеновна, хотел бы узнать кое-что о вашем сыне, Руслане.

– А чего вдруг вспомнили? – вздохнула она. – Почти три года как похоронила… Спасибо ребятам-афганцам, не забывают. Пишут, поздравляют с праздниками…

Она кивнула на стену, где висела фотография улыбающегося молодого человека в военной форме. Рядом висела другая: он же, чуть постарше, в штатском.

– Расскажите, если можно, подробнее.

– Обыкновенный парень… После школы – армия. Сам напросился в Афганистан… Ранили… Промучился по госпиталям, от ран и помер.

– Видно, судьба… – констатировал Акатов.

– Не судьба, а отец виноват, – возразила Людмила Семеновна. – Яков Прокофьевич был солдафон до мозга костей. И сына хотел сделать оловянным солдатиком… Да и мне, прямо скажем, всю жизнь перекорежил. Понимаю, что о покойном нельзя так говорить, но из песни слов не выкинешь.

– Что, Яков Прокофьевич умер?

– Тоже сложил голову в Афганистане. В чине подполковника. Оставил вдову и дочку-сироту.

– У него была вторая жена?

– Мы разошлись с Яковом Прокофьевичем, когда Руслан и Родион были мал мала меньше…

– У вас есть еще один сын? – еле сдерживая волнение, спросил оперуполномоченный.

– Ну да, Родион, – показала на фотографию парня в штатском хозяйка. – Старшенький.

Акатов еще раз посмотрел на снимки. Братья были удивительно похожи. Одно лицо…

– На сколько лет Руслан младше?

– На один час, – чуть улыбнулась Бабухина.

– Близнецы?

– Двойняшки… А характерами – как небо и земля. Когда мы с мужем разошлись, Родион остался со мной, а Яков Прокофьевич взял Руслана… А вот помирать Руслан приехал ко мне. К мачехе не захотел.

– А где живет Родион?

– Вы, наверное, будете удивлены, но я не знаю. Жизнь у него получилась не очень складная…

– В каком смысле?

– Закончил восьмилетку, уехал в город, поступил в ПТУ. Закончил его, но на работу устраиваться не стал: осенью все равно в армию… Я посылала деньги. Пусть погуляет до казармы. – Бабухина хрустнула пальцами. – И вдруг вызывают меня в суд. Родю судили за дезертирство… Дали три года. Отсидел он, правда, полтора, освободили по амнистии. Перед самым возвращением Руслана. Так что хоронили мы нашего меньшего вместе… Сразу после похорон Родя уехал – и как сквозь землю провалился…

– Даже весточки ни разу не прислал? – удивился Акатов.

– За все время позвонил раза два на работу. Мол, жив-здоров. Я стыдила его, просила навестить меня. Родя говорил, что ему появляться в Гранитном – как нож в сердце. У нас ведь все про все друг о дружке знают. Злые на язык, по улице не пройдешь… Конечно, душа за него болит, как у каждой матери. Родя уверял, что как встанет на ноги, свидимся.

– Людмила Семеновна, а вы можете показать документы младшего сына?

– Документы? – задумалась Бабухина. – Были, когда сын жил, а потом куда делись, ума не приложу. Как-то кинулась искать, ничего не нашла, ни одной бумажки…

– Ваш сын был награжден медалью «За отвагу»… Где она, где удостоверение? Бумаги о ранении, лечении…

– Не знаю… Похоронами занимался Родион. Сам ездил в военкомат с бумагами, чтобы помощь оказали. А куда потом все это делось… – Она развела руками.

«Знаем куда», – торжествовал Акатов. Но вслух ничего не сказал.

Подписав протокол допроса, хозяйка заторопилась на работу в клуб, где была заведующей. Вышли из дома вместе. По дороге лейтенант узнал, что Бабухина родом из Подмосковья, из города Химки, где когда-то окончила институт культуры. В Москве она познакомилась с будущим мужем. Он привез ее сюда. Рядом с Гранитным стояла воинская часть, где служил Яков Прокофьевич. Людмила Семеновна думала, что приехала на временное жилье, а оказалось – на всю жизнь…

Но эти сведения уже мало волновали Дениса.

В изоляторе временного содержания Гранская появилась не в лучшем состоянии духа. Во-первых, кажется, выбыл из игры капитан Жур. Его отвезли в травмпункт, и что с ногой у Виктора Павловича, пока неизвестно. Во-вторых, сбежал Бабухин. Прямо из-под носа. Его ищут, но вот найдут ли и когда…

Пришлось, как говорится, собрать волю в кулак и при встрече с Молотковым не показывать своего настроения. Следователь не имеет на это права.

Задержанный был заспанный. По словам надзирателей, Баобаб дрых без просыпа. Очухивался лишь тогда, когда приносили еду.

Инга Казимировна начала допрос с того, что показала Молоткову фотографии картин, привезенные из Москвы.

– Ваши, Юрий Антонович?

Тот, смачно зевнув, взял снимки в руки.

– Господи, как искажены краски! – заметил он растерянно. – Сразу видно, пленка и бумага отечественные… Вы бы посмотрели оригиналы – как небо и земля!

– Видела.

– А где же картины?

– Летят во Франкфурт.

– А их автор сидит здесь, – печально произнес Молотков, оглядывая безрадостные стены и решетку на окне.

– Когда вы писали эти работы? – спросила Гранская.

– В течение последнего месяца.

– Конкретно вот эту? – показала на «Парящую голову» следователь.

– В тот день, когда мы обнаружили чемодан со жмуриком.

– Позвольте, но ведь вы говорили, что сразу потащили чемодан прятать.

– Не сразу, – мотнул головой Баобаб. – Сначала мы выпили. Морж закемарил. Ну а на меня накатило вдохновение. Знаете, другие могут писать одну работу неделю, месяц, а то и больше. У меня же прямо истерика какая-то. Хватаю бумагу или холст, кисть или фломастер и не успокоюсь, пока не закончу.

– Хотите сказать, нарисовали «Парящую голову» за несколько минут?

– Почему же, около часа трудился. Обычно это бывает после сильного впечатления, потрясения, так сказать.

– И какое же у вас было потрясение?

– Вы что думаете, я часто видел дохляков без головы? – осклабился Молотков.

– Понятно, – кивнула следователь. – Нарисовали, а дальше?

– Оставил картину в нашей берлоге, потащил чемодан вниз. Там на поляне меня и застукали.

– Но как картина в тот же день оказалась в «Люкс-панораме»?

– Не знаю, – пожал плечами Молотков. – Может, Морж отнес. Или Бабухин сам приезжал и забрал.

– А что вы можете сказать насчет этого? – Гранская ткнула пальцем в угол снимка, где была изображена голова. – Она принадлежит убитому?

– Откуда, я ж его видел только без головы.

– Так чья же эта? – допытывалась Инга Казимировна, показывая на голову, что изображена на картине.

Баобаб провел ладонью по своей лысой макушке, по-детски улыбнулся:

– Сам не знаю, почему взбрело присобачить сюда калган этого гада. Наверное, мечтал, чтобы он сдох…

– Какого гада? – насторожилась Гранская.

– Есть один живодер. Голенищев фамилия…

– Откуда вы его знаете? – спросила следователь, удивленная тем, что в таком обычно флегматичном человеке проявилась неприкрытая злоба.

– Попил нашей кровушки, – ответил задержанный, явно взволнованный неприятными воспоминаниями. – Были у него с Моржом в рабах.

– В каком смысле – в рабах?

– Если вас держат ночью на цепи, травят собаками, как это назвать?

Молотков встал со стула, расстегнул брюки и без всякого стеснения спустил до пола. Под самой ягодицей левой ноги зиял безобразный шрам. Такой же, но поменьше был на икре. Видимо, следы собачьих укусов.

– Для чего же вас держали на цепи? – поразилась услышанному Гранская.

– Для чего? Для того, чтоб не сбежали. Голенищев за каждого дает купцу штуку…

– Тысячу рублей? – уточнила следователь.

– Ну да. А выжимает десять, а то и больше. – Догадываясь, что следователь все еще не понимает, о чем речь, Молотков пояснил: – Видите ли, он взял овцеводческую ферму в аренду. Ну, якобы на семейный подряд. На самом же деле овечек у Голенищева пасут пять-шесть таких вот рабов, каким был я.

– Неужели?

– Факт, – кивнул Баобаб, подтягивая и застегивая брюки.

– Но как же вы согласились, чтобы вас продали? – все еще не могла поверить ему Инга Казимировна.

– Господи, да мы были рады! Ведь жили как бездомные псы на свалке. Пробавлялись отбросами. А тут предложили постоянную работу, харч пообещали клевый. Свежий воздух, на сто километров вокруг ни одного милиционера. Для нашего брата это самое главное. Вот Голенищев и пользуется. Знает, сука, что за все зверства ему ничего не будет. Какой бомж пойдет жаловаться к ментам? Да и не сбежишь. – Он похлопал себя по изуродованной ноге. – Я еще легко отделался. Ребята рассказывали, что этот фашист забил одного мужика насмерть, а мясом убитого кормил собак.

– А как же вам удалось избавиться от Голенищева?

– Бабухин выручил. Вернее, выкупил. Меня и Моржа…

– Вы давно знаете Руслана Яковлевича?

– С ним Морж давно был знаком…

– Ну, за здорово живешь Бабухин не стал бы раскошеливаться, так я понимаю?

– Надо думать, – усмехнулся Баобаб.

– В чем же была его выгода?

– Это уж вы сами спросите у Моржа, – хмыкнул Молотков. – Что же касается… Думаю, что мои картинки Бабухину нужны были. Товар, так сказать. А мне жрать надо. Куда беспаспортному ткнуться со своими работами? А Руслана не интересовало, имею ли я прописку.

– Много он дает вам за картины?

– У нас, так сказать, безденежный обмен. Я ему свой талант, а он – харч и выпивку.

– Бабухин часто заказывает вам картины?

– Заказывать? Мне, художнику! – искренне удивился Баобаб. – Нет! Я пишу только по вдохновению. Ну скажите, можно ли, например, заказать вот эту работу? – Молотков взял со стола фото картины под названием «Встреча».

Главным в ней было – невыразимо грустные женские глаза. Вокруг них – непонятные фрагменты. Но если внимательно приглядеться, то выходило, что эти фрагменты как бы составляли абрис лица. Ветви деревьев, неясные фигуры вроде бы изображали волосы. В сплетенных цветах угадывались губы, а два полумесяца очень напоминали шею и подбородок. На втором плане были изображены фигурки людей. Взрослых и младенцев. Среди них угадывались сам Молотков и Морж.

– Портрет женщины? – высказала осторожное предположение следователь.

– Воспоминания о женщине, – поправил Молотков. – И то, что с ней связано: любовь, молодость, мечты… Представьте себе, мужчина встречает через много-много лет свое прошлое…

Он замолчал, грустно глядя в окно.

– Личное? – спросила Гранская.

– Нет, – медленно покачал головой Молотков. – Но и очень близкое мне. Свидетелем встречи я оказался случайно. И меня просто поразили глаза этой женщины… Такие же, наверное, были бы у моей жены, увидь она меня сейчас… После этого он ходил как чокнутый…

– Кто? – не поняла Инга Казимировна.

– Морж.

– А он-то при чем?

Гранскую каждый раз сбивала с толку манера задержанного перескакивать с одного на другое.

– Так ведь я изобразил встречу женщины с ним. Понимаете?

– Погодите, погодите. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее. Когда это было, где, что за женщина?

– Когда? – переспросил Баобаб, почесывая голый череп. – Недели две-три назад. А насчет где: в сквере было дело, «У Дуни». Пришли мы туда калымить. На пузырь. Вернее, я сидел в сторонке, а Морж предсказывал судьбу клиентам. По руке. Набрали уже на две полбанки, хотели пойти в винный, вдруг подходит дамочка. Уже не первой молодости, но, скажу я вам, вполне еще весьма… И просит она Моржа рассказать, что ее ждет. Тот берет ее лапку, смотрит на линии, говорит о том, что видит, а потом вдруг…

Молотков неожиданно замолчал.

– Что – вдруг? – нетерпеливо спросила Гранская.

– Понимаете, Инга Казимировна, даже не могу передать, что и как между ними произошло… Словно ток прошел через их руки.

– Разволновались? – подсказала следователь.

– Да нет, словами это не выразишь. – Он ткнул пальцем в фотографию картины. – Не знаю, удалось ли, но я попытался выразить своими средствами: через глаза женщины.

Баобаб снова умолк.

– И что же дальше?

– Она как бы очнулась, вырвала руку, достала из сумки первую попавшуюся купюру, сунула Моржу и цок-цок каблучками… А он стоит как завороженный. Я подбежал, смотрю, держит в руке пятидесятирублевку. Толкнул Моржа, говорю, что это за краля? Он, ничего не ответив, сорвался, побежал за ней. Но так и не нашел, как сквозь землю провалилась… Надрались мы с ним в тот день по-черному. Морж и выложил по пьянке, что когда-то был по уши влюблен в эту дамочку, тогда она еще была совсем молоденькая. И главное, познакомились они сумасшедшим образом. Она его с того света вернула.

– Каким образом?

– Самым натуральным… Морж полез купаться в пруд где-то на окраине Москвы. Ну и свело мышцы. Девчонка эта и вытащила его из воды. Наглотавшегося, без сознания… Откачала, вызвала скорую. Моржа увезли в больницу в балдежном состоянии. Там он оклемался, спрашивает, кто, мол, спаситель. Врачи не знали… Морж мне рассказывал: помню, мол, как в тумане красивое лицо… Словно во сне привиделось. Ну а потом стал искать. Не нашел… Но вскоре их случай свел… А кино так и назвал «Девушка из моих снов»…

– Какое кино?

– Ну, свою первую картину. Ему, понимаете, после ВГИКа дали снимать полнометражный фильм. В главной роли он и решил снимать свою спасительницу.

– Вы видели этот фильм? – поинтересовалась следователь, так как не смогла его припомнить.