Он нашел свободный столик в читальном зале, углубился в чтение, но сосредоточиться не мог – все время прокручивал в голове ночное событие. Обрадовался, когда на его плечо легла чья-то рука.

– Покурим?

Это был Аркадий Буримович, аспирант кафедры философии.

– Айда, – поднялся Ярцев.

В курительной комнате стояла холодина: форточка была открыта настежь. Глеб достал «Космос», и Аркадий тут же полез за сигаретой. Он, как персонаж из пьесы Островского «Без вины виноватые», курил один лишь сорт – чужие…

– Ну что, румяный мой философ? – шутливо спросил Глеб.

– Да так как-то все, братец историк, – в тон ответил Буримович словами из «Ревизора».

Он был небольшого роста, кругленький, с распадавшейся посередине головы пышной шевелюрой и розовыми пухлыми щечками. По его виду нельзя было подумать, что он занимается такой серьезной наукой. Разве что умные пытливые глаза за сильными линзами очков.

Болтать с ним – одно удовольствие. Аркадий чуть ли не каждый день делал очередное открытие – гениальное, как он выражался. Однако оно жило недолго: его или быстро опровергали, или же выяснялось, что подобная идея давно была высказана кем-то другим.

Если этого толстяка что-нибудь увлекало, то он непременно стремился зажечь кого-нибудь еще. Кто попадется под руку.

Сегодня это был Ярцев.

– Слушай, старик, это грандиозно! – теребя Глеба за рукав пиджака, горячо начал Аркадий. – Я понял…

– С какого конца есть сваренные всмятку яйца? – сыронизировал Глеб.

– Не скалься! – не обиделся Буримович. – Ну вот скажи мне, почему неистребим шабашник?

– Проще пареной репы. Налево больше платят.

– Фу! – поморщился Аркадий. – Рассуждаешь как обыватель. А тут политэкономия! Целая научная система!

Глеб улыбнулся.

Приняв улыбку Глеба на свой счет, Буримович покачал головой:

– Я серьезно, старик.

– Давай, давай, я слушаю, – сказал Ярцев.

– Понимаешь, шабашничать экономически выгодно, – стал развивать свою мысль Аркадий. – Смотри. – Он начал загибать пальцы. – Строитель какого-нибудь СМУ из каждой заработанной десятки отдает государству в виде налога и других удержаний – на содержание управленческого аппарата, армии, милиции, на здравоохранение, образование и прочее – определенную сумму. Скажем, рубля три…

– Ну а как же иначе?

– Верно, все это надо, – согласился Буримович. – И что же? В результате, работая в государственной системе, строитель получает на руки, допустим, семь рублей из десяти. А шабашник? Армию он не содержит, милицию – тоже, больницы, школы… В больницу же ходит, как и мы, детей своих учит бесплатно! Заметь, на мои и твои деньги! Выходит, что десятка, которую он получает у частника, остается целехонькой. Да плюс еще те рубли, которые он должен был отдать врачу и учителям своих детей. То есть он получил все тринадцать целковых за тот же труд, который потратил бы на государство.

– Ты хочешь сказать, эти три рубля он украл из общественного фонда? – проявил знание предмета Глеб.

– Скажем – воспользовался, – пoпрaвил Аркадий. – А я хочу сказать насчет этого общественного фонда потребления. Видишь ли, старик, по моему глубокому убеждению, тут у нас перегиб. Так сказать, забегание вперед. За счет общественных фондов выплаты и льготы населению выросли с тысяча девятьсот сорокового года почти в двадцать раз. С двадцати четырех рублей до четырехсот семидесяти пяти на душу населения. Вникни!

– Это же хорошо, – сказал Глеб.

– Сам рост – да, – кивнул Буримович. – Но вот как происходит распределение? И потом, нужно ли продолжать этот курс? Не забывай, что основной принцип социализма – каждому по труду. Однако принцип этот, увы, соблюдается далеко не всегда. Например, построили дом, как сейчас говорят, с улучшенной планировкой. Очередь в исполкоме подошла для академика и шофера. Оба получили одинаковые квартиры. Справедливо?

– Демократия…

– Погоди! – остановил собеседника жестом Буримович. – Общественная значимость, вклад обоих разве равен?

– Нет, – согласился Глеб.

– Вот именно! Принцип – каждому по труду – нарушен! Более того, уменьшается степень непосредственного стимулирования. Зачем какому-нибудь изобретателю ломать голову, не спать по ночам, проталкивать на нервах свою идею, если он за свои муки получит такую же квартиру, путевку в такой же дом отдыха, что и безынициативный коллега? Горишь ты на работе или делаешь ее тяп-ляп, все равно получаешь те же блага из общественного фонда потребления.

– Ну и что же ты предлагаешь? – спросил Глеб.

– Сократить общественные фонды потребления! – рубанул воздух рукой Аркадий.

– Позволь, позволь, – возразил Ярцев, – это одно из важнейших достижений нашего общества! Бесплатное лечение – а значит, доступное всем, понимаешь! А жилье? Копейки…

– А зачем? – с вызовом спросил философ. – Объясни, почему за жилье установлена символическая плата?

– Потому что это одна из основных потребностей человека! Как хлеб! Как одежда! Их должны иметь все. Умные и не очень, здоровые и больные, многодетные и одинокие.

– Позволь, позволь! – распалился Аркадий. – Я не спорю, квартиры должны иметь все. Но вот какие – это вопрос!

– Нормальные! Со всеми удобствами!

– Я не о том. Смотри, что получается. У нас в семье шесть человек. Живем в двухкомнатной квартире. Правда, стоим на очереди. А соседка напротив – одна в трехкомнатной! У нее умер муж, а дети давно ушли, получив свою площадь.

– Что же делает соседка одна в трех комнатах?

– Сдает! А вот если бы она платила не символическую плату, а реальную – черта с два занимала бы три комнаты! Переехала бы как миленькая в однокомнатную!

– А ты бы – в ее? – усмехнулся Глеб.

– Почему в ее? Может быть, в пятикомнатную. Или – семи! Словом, такую, какая необходима для нашей семьи.

– Не дадут! И не просите.

– И вообще, почему мы должны просить у кого-то квартиру? Почему? – запальчиво произнес Буримович. – Мать с отцом вкалывают за милую душу. Моя жена… Ну и я не бездельничаю. Так дайте же нам возможность самим выбирать ту или иную услугу, благо…

– Многого хочешь, – раздался насмешливый голос.

Они обернулись.

– Привет, Женя, – поздоровался с высоким худым парнем Глеб.

Это был лаборант с химфака. Буримович молча кивнул ему.

– Я не конкретно о себе, – пояснил философ. – О тебе, о нем… О каждом. Потому что убежден: чрезмерное сокращение принципа возмездности, эквивалентности и оплаты получаемых услуг, ограничение сферы товарно-денежных отношений, замена их прямым административным распределением приносит больше отрицательных, чем положительных результатов. И мы еще удивляемся, откуда берутся так называемые «деловые» люди, разные проныры и прохиндеи! Надо за квартиру брать столько, сколько она стоит в действительности, за путевку в санаторий – тоже. Хочешь иметь дачу – плати за землю не символический налог, а сумму, соответствующую затратам на благоустройство поселка, проведение дорог, электричества, газа и тому подобное. Причем – дифференцировано. Желаешь поближе к городу или, например, у речки – дороже, подальше – дешевле!

– С моей зарплатой я могу рассчитывать на клочок болота за триста километров, – рассмеялся лаборант. – Да и мать, хоть она и доцент, тоже не разгуляется.

– Конечно, все эти меры не могут быть проведены при сохранении теперешних окладов, – сказал Аркадий. – Их нужно увеличить. Как и другие регулярные выплаты – пенсии, стипендии… Пусть каждый получает по труду и платит по потребности! Пора уже снять с плеч государства отдельные функции распределения.

– И будет рай! – воздел руки Женя.

– Порядок будет! – сказал Аркадий. – Исчезнет блат. Многие проблемы самоурегулируются…

Глеб вдруг спохватился – заседание кафедры, на котором он должен сделать сообщение. Глянул на часы – в запасе было минут двадцать. Он оставил Буримовича разворачивать свои идеи перед лаборантом, сдал литературу Люсе и пошел в буфет перехватить чашку кофе.

По пути в буфет Глеб вспомнил, что нужно позвонить Копылову. У телефонов-автоматов толклись студенты. Не объясняться же с генералом при народе… Ярцев зашел на кафедру русского языка и литературы, к знакомой лаборантке. Она собиралась идти обедать и, узнав, что требуется телефон, сказала:

– Звони… Будешь уходить, захлопни дверь на английский замок.

– Непременно, – улыбнулся Глеб, протянув ей пачку иностранной жевательной резинки.

– Ну, Ярцев, ну, душка! – Лаборантка сделала ему ручкой и убежала.

Оставшись один, Глеб набрал номер служебного телефона Игната Прохоровича. Ответил помощник генерала. Соединил он с начальником управления весьма неохотно.

Ярцев поздоровался с Игнатом Прохоровичем деревянным голосом: повод не очень приятный, да и не знал он, о чем просить Копылова.

– Знаю, Глеб, знаю, – сказал генерал. – История, конечно, скверная. Передай Лене, пусть не вешает нос. Следователь опытный. Но и вы должны ему помогать.

– Само собой, Игнат Прохорович. Я звоню почему – просто поставить вас в известность.

– Нет, хорошо, что позвонил, – сказал Копылов, хотя Глеб чувствовал, что этот звонок вряд ли что изменит. – От бати вестей нет?

– Он не любитель писем. Я сам собираюсь в Ольховку. Надо же навестить.

– Добре, добре, – обрадовался чему-то генерал. – Передай большой привет Матвеевичу!

Глеб понял, что Игнат Прохорович занят, и поскорее закончил разговор.

В буфете – не протолкнуться. Глеба окликнул доцент Старостин. Научный руководитель Ярцева устроился в уголке.

– Приятного аппетита, Михаил Емельянович, – поздоровавшись, сказал Глеб.

Тот молча кивнул, указал на стул рядом.

– Куда ты, батенька, запропастился? – спросил доцент, прожевав кусок сосиски. – Интересовался зав…

– В библиотеке, – улыбнулся Глеб, усаживаясь за стол и потягивая теплый кофе. – Яко книжный червь. Знаете, очень любопытные сведения удалось разыскать о Суворове.

– Да? – заинтересовался Старостин.

– Генералиссимус был скромен в еде и не любил давать парадных обедов…

– Знаю, знаю… Прижимист был полководец.

– Совершенно верно. – Глеб рассмеялся. – Особенно к нему набивался в гости Потемкин. Суворов все отшучивался, но был вынужден наконец принять светлейшего князя. Понятное дело, фаворит государыни! Суворов призвал к себе метрдотеля Потемкина, Матоне, заказал роскошный обед и просил не щадить денег. Для себя же Александр Васильевич попросил своего повара сготовить два постных блюда. Настал день приема. Обед получился изумительный! Такие блюда подавали, что даже Потемкин ахал! А уж кто-кто, но этот вельможа привык к роскоши! Как выразился о том обеде Суворов, «река виноградных слез несла на себе пряности обеих Индий». Сам же он, сославшись на нездоровье, клевал приготовленное собственным поваром. Назавтра Матоне прислал ему счет. Генералиссимус ужаснулся – тысяча рублей! Платить он отказался, написав прямо на счете: «Я ничего не ел». И отправил его Потемкину. Светлейший князь посмеялся и оплатил счет, сказав при этом: «Дорого стоит мне Суворов».

Глеб замолчал, заметив вдруг, что Старостин его не слушает.

– Забавно, не правда ли? – на всякий случай спросил он.

– Да, да, – встрепенулся Старостин.

– Что это с вами, Михаил Емельянович?

– Так, ничего… – Доцент отодвинул тарелку с недоеденной сосиской. – Понимаешь, инспектор из Министерства высшего образования пожаловал. Проверять.

– Кого и зачем?

– Очередную кляузу, – кисло поморщился Старостин и вздохнул. – И дернул же меня черт согласиться на участие в приемной комиссии! Лучше бы докторскую закончил! Осталось всего ничего, чепуха…

«Затянул старую песню», – подумал Глеб. Насчет докторской он слышит от патрона уже четыре года. С тех пор, как стал на последнем курсе посещать студенческий научный кружок, которым руководит Михаил Емельянович.

Ярцев ожидал, что патрон опять заведет сказку про белого бычка, то бишь про свою докторскую диссертацию, но Михаил Емельянович заговорил о его, Глеба, делах.

– С тобой надо что-то решать. Сегодня будем утверждать план защит на будущий год.

– Сделайте все, чтобы меня вставили, – зажегся Ярцев.

– Когда, милый? – усмехнулся доцент.

– Ну хотя бы в третьем, в крайнем случае – в четвертом квартале.

– Успеем ли? – покачал головой Старостин. – И потом, публикаций у тебя – раз-два и обчелся. Сам понимаешь: уж если идти, то наверняка!

– Публикацию мне в Москве обещали. Около печатного листа. И в записках нашего университета выйдет в мае лист. Это – во! – провел ладонью над макушкой Глеб, но, видя, что патрон сомневается, хмуро добавил: – По-моему, вы заинтересованы в защите товарища Ярцева не меньше, чем он сам. За два года вы не имеете ни одного кандидата наук из своих подопечных. И потом, срок аспирантуры у меня кончается. Что, в преподаватели подаваться? На сто двадцать рэ в месяц? К тому же существует наш уговор…

Старостин вытер бумажной салфеткой рот и поднялся:

– Ладно.

* * *

Телефон не прозвенел, а прошептал на тумбочке возле кровати. Ставя аппарат около себя на ночь, следователь Воеводин убирал громкость почти до конца, чтобы в случае экстренного вызова не поднимать на ноги весь дом. Сам он уже натренировался просыпаться от этого шепота.

– Разбудил? – раздался в трубке голос оперуполномоченного угрозыска Богданова.

– Разбудил, – тихо ответил Воеводин, засовывая ноги в шлепанцы. – Погоди…

С аппаратом в руках он вышел в коридор – шнур был длинный, хватало до кухни – и, плотно притворив дверь, чтобы не слышала жена, устроился на сиденье под вешалкой.

– Ну, здорово! – сказал следователь уже громче.

– Доброе утро, – с опозданием приветствовал его Богданов. – Понимаешь, Станислав Петрович, надо встретиться.

– Прямо сейчас?

– Часиков в восемь. Чтоб спокойно обмозговать. А то потом будут дергать.

– Сколько сейчас?

– Семь.

– Лады, – ответил Воеводин.

Расспрашивать оперуполномоченного, чем вызвано его желание увидеться до работы, он не стал – причина, значит, была.

Он прошел на кухню, автоматическим движением включил две конфорки электроплиты. На одну поставил чайник, на другую – сковороду для бесхлопотной яичницы. И тут только увидел на столе лист бумаги с одним словом, написанным большими буквами: «ЕЛКА!!!» – с тремя восклицательными знаками.

– Вот незадача! – сказал вслух расстроенный Воеводин.

Это было напоминание дочурки, что отец обещал сегодня купить пушистую красавицу к Новому году. Он хотел пойти на елочный базар в восемь часов, к открытию, – это было рядом, за углом, – а потом уже на работу. Елки привозили поздно вечером, торговать начинали утром, и к обеду оставались лишь самые захудалые с несколькими жалкими ветками на макушке.

Звонок Богданова нарушил планы.

С елкой тянуть дальше было нельзя – на календаре 27 декабря.

Ровно в восемь следователь открыл дверь своего кабинета, где за столом коллеги уже восседал капитан Богданов.

– Вот, Алексей Павлович, – сказал следователь, вешая пальто на крючок за шкафом, – был зван и прийдох…

За окном было еще совсем темно из-за туч, плотно заблокировавших небо и принесших такую привычную предновогоднюю оттепель.

– Небось вчера отсыпался весь день? – спросил Богданов, вертя на столешнице зажигалку, с которой не расставался никогда, хоть и бросал курить время от времени.

– После дежурства свалился как убитый, – признался следователь. – А потом бегал искал елку. Все впустую.

– А у меня поспать не получилось. Разделся, лег, да только извертелся весь. Не идет из головы эта кража, и все тут! И еще приказание Копылова… Ты же знаешь генерала – «Отыскать и доложить!».

– Что, дело у него на контроле? – удивился Воеводин.

– Да, короче, вернулся я в управление, потолковал с ребятами, может быть, есть или было что похожее… – Богданов щелкнул зажигалкой, некоторое время смотрел на длинный язычок синеватого пламени.

– Ну и как?

– Никаких аналогий, – ответил оперуполномоченный. – Поехал на Большую Бурлацкую, в дом Ярцевых. Поговорил с участковым,