– Так время!.. Понимаешь? Время дорого! Воры успеют скрыться!

– Не волнуйся, – осклабился Глеб, – уже скрылись.

– Ну, знаешь! – возмутилась Лена.

– Ради бога! Пожалуйста! – Глеб направился в комнату, снова начиная злиться. – Сейчас примчится куча милиционеров, начнутся вопросы, допросы. – Он снял трубку. – Только я хотел бы знать, как к этому отнесется Антон Викентьевич?

– А как? – удивленно спросила Лена. – Я думаю, папа поступил бы именно так.

– Ты уверена? – Глеб, играя трубкой, внимательно смотрел на жену.

И Лена вдруг почувствовала, что твердой уверенности на этот счет у нее нет.

Она почему-то представила себе не отца, а бабушку. Бабу Лику, Леокадию Модестовну. Властную, надменную старуху, которая в свои восемьдесят лет ходила прямо, гордо неся красивую седую голову. И этот вензель на футлярах – Леокадия Гоголева – ассоциировался у Лены с чопорностью и загадочностью матери отца.

Баба Лика занимала отдельную комнату – самую светлую в квартире. Лену приучили входить к бабушке только с ее разрешения. Но Лену туда и не тянуло, хотя у Леокадии Модестовны было множество диковинных, красивых вещей. Ширма, обтянутая шелком, разрисованная хризантемами; фарфоровый божок с монгольским лицом, который долго качался, если его тронуть; веер из черных пушистых перьев; негритенок в чалме, атласных шароварах и с серебряной саблей в руке; альбом семейных дагерротипов в красном сафьяновом переплете.

Баба Лика редко выходила из своего обиталища. Она словно презирала мир настоящего, оставаясь в своем прошлом.

В дни бабушкиных именин (не рождения, а именин!) отец с утра просил Лену одеться понаряднее и навестить Леокадию Модестовну с поздравлением. Старуха сидела у окна в кресле в торжественном темном платье из кастильских кружев. Она, касаясь холодными сухими губами лба девочки, говорила:

– Спасибо, моя милая… – и закрывала глаза, словно засыпала.

Лена, боясь нарушить малейшим звуком ее забытье, тихо удалялась.

Месяца за три до смерти – Лене тогда было пятнадцать лет – баба Лика неожиданно сама пригласила ее в свое логово (так про себя называла девочка комнату старухи). Усадив внучку на старенькое канапе, она достала резной, инкрустированный перламутром и серебром ларец, открыла его ключом, висевшим на шнурке на шее.

– Елена, – торжественно проговорила Леокадия Модестовна, – это все достанется тебе…

Негнущимися, малопослушными пальцами она разложила на диванчике красивые футляры с золоченой монограммой.

– Что это? – наивно спросила девочка.

– Посмотри…

На лице бабушки, пожалуй, впервые промелькнуло что-то наподобие улыбки.

Лена осторожно открыла длинный футляр. И замерла, очарованная красотой золотого колье и перстня, усыпанных драгоценными камнями.

– Шпинель, – дотронулась до самого крупного из них искривленным ревматизмом пальцем старуха. Камень таинственно чуть желтовато искрился лучиками, исходившими из его глубины. – А это – бриллианты… Бразильские…

Они венчиком окружали шпинель.

В других коробочках были сережки, тоже с бриллиантами; еще один перстень из платины с изумрудом; золотой кулон в виде сердечка, выложенного по краям кроваво-красными рубинами и крупным бриллиантом посередине, а также – что больше всего понравилось Лене – браслет из золота с голубой эмалью и александритами.

Дав насладиться девочке этой завораживающей красотой, старуха сложила драгоценности в ларец, заперла его и сказала:

– Когда я умру, а это будет скоро…

– Что вы, бабушка! – запротестовала было Лена, но та остановила ее властным жестом.

– Я знаю… Я чувствую… Так вот, после моей смерти все это достанется тебе. Храни до конца дней своих. – Она указала на портрет своего отца в рамке из красного дерева, стоявший на столе. – Его подарки.

Через день или два, Лена не помнит точно, отец привез в дом нотариуса.

После этого баба Лика уже не выходила из своей комнаты. Умерла она через три месяца.

В завещании, которое прочитал Лене отец, была выражена последняя воля Леокадии Модестовны: все свои сбережения и имущество она оставляла сыну, Антону Викентьевичу Гоголеву, за исключением драгоценностей, которые переходили по наследству к ее внучке, Елене Антоновне Гоголевой, по достижении восемнадцати лет. Список драгоценностей приводился полностью и с дотошным описанием камней.

Тогда еще Лена не придавала значения наследству и не имела понятия о его стоимости. Да еще была обижена за мать, которую свекровь, будучи даже на смертном одре, не простила за что-то.

– Подумаешь – завещание! – сказала Лена матери. – Предрассудки! Носи что хочешь!

– Нет, Леночка, – наотрез отказалась мать. – Ни за что! Душу будут жечь.

Она тоже не могла забыть и простить. Что именно, Лена так и не узнала.

Отец вручил (пустая формальность, конечно, коробочки с вензелем как лежали в шкафу, так и остались там лежать) фамильные драгоценности дочери в тот день, когда Лене исполнилось восемнадцать. Но надеть их ей в общем-то так ни разу и не удалось. По настоятельной просьбе Антона Викентьевича.

– Прошу тебя, доченька, – сказал он, – не дразни гусей. Люди завистливы, и при моем положении могут подумать бог знает что.

И теперь, когда надо было решать, стоит ли заявлять в милицию о похищении драгоценностей, Лена засомневалась.

– Давай посмотрим на вещи трезво, – сказала она.

– Если смотреть на вещи трезво, то голова пойдет кругом, – заметил Глеб.

– Может, позвонить папе? – неуверенно предложила Лена. – Посоветоваться…

– Хочешь, чтобы его хватила кондрашка? – усмехнулся муж.

– Не дай бог! – замахала она руками. – Как же быть? Что я скажу, где драгоценности?

– С чего это он вдруг заинтересуется ими?

– А если все-таки спросит?

– Будем надеяться, что в ближайшее время не спросит. Словом, как-нибудь выкрутимся.

– Как?

– Закажем у ювелира.

– Это же безумные деньги!

– На золото найдем. А уж камни придется вставить поддельные. В дальнейшем же…

– Нет! – решительно отказалась Лена.

Бабушкино наследство было ее единственной надеждой. Вдруг Глеб уйдет от нее? Что тогда?

– Значит… – вопросительно посмотрел на нее муж.

– Звони Копыловым!

– Неудобно! – поежился Глеб. – Пользоваться добрым его отношением… – Видя недовольство жены, он добавил: – Я позвоню дяде Гоше завтра на работу. А сейчас – дежурному по городу.

Глеб набрал 02.

Дежурный по горуправлению внутренних дел принял сообщение от Ярцева в двадцать два часа семь минут. Через три минуты из ворот горуправления милиции вылетела спецмашина с оперативной группой в составе следователя Воеводина, эксперта-криминалиста Баранчикова, оперуполномоченного уголовного розыска Богданова и кинолога Васильева со служебно-разыскной собакой по кличке Король.

В двадцать два часа двадцать пять минут они уже звонили в квартиру потерпевших.

Открывшая дверь хозяйка ахнула: так быстро работников милиции не ждали.

– Я думала, что подобная оперативность существует только в кино, – слабо улыбнулась Лена.

В прихожей сразу стало тесно: помимо сотрудников милиции зашли еще дворник и соседка по лестничной площадке – в качестве понятых.

Следователь Воеводин попросил рассказать о случившемся. Лена повела работников милиции в спальню и поведала о пропаже.

– Когда вы видели ваши ценности в последний раз? – спросил Воеводин.

– Сегодня. В половине седьмого. Понимаете, собиралась на концерт Антонова. Из бабушкиных драгоценностей я надела лишь перстень. Остальное лежало в футлярах.

Эксперт-криминалист занялся фотографированием и снятием отпечатков пальцев на футлярах, трельяже, ручках дверей – входной и той, что вела в спальню.

– Кто помимо вас был еще в квартире? – продолжал спрашивать следователь.

– Никого. Муж, – показала Лена на Глеба, стоявшего в коридоре, – ждал меня внизу, в машине.

– Кто закрывал дверь?

– Я.

– На сколько замков?

– На два, – ответила Лена. – Как всегда. Верхний – «аблоу», нижний – нашего производства.

– Хорошая машина, – заметил Баранчиков, внимательно осматривая верхний замок. – Финны умеют делать.

– Капризный, – заметил Глеб. – Чуть перекос – заклинивает.

– Есть такое, – согласился эксперт-криминалист, щелкая фотоаппаратом со вспышкой.

– Когда вы обнаружили пропажу? – спросил Воеводин.

– Когда вернулись. Без двадцати пяти десять, – ответила Лена.

– Откуда такая точность?

– Муж включил телевизор. Заканчивалась программа «Время». Погоду говорили.

– Сколько у вас ключей от входной двери? – продолжал вести допрос следователь. – Я имею в виду – комплектов?

– Два, – ответила Лена. – У меня и у мужа. – Она зачем-то открыла сумочку, показала связку.

– Хорошо, – кивнул Воеводин. – Вспомните, вы когда-нибудь давали ключи посторонним? – Он посмотрел на Лену, потом на Глеба.

– Вроде нет, – ответила Лена.

– А точнее?

– Нет, – твердо сказала Лена.

– Я тоже, – сказал Глеб.

– Что еще пропало, помимо драгоценностей?

– Ничего! Ни иголки! – заверила Лена. – Мы с мужем проверили. Сразу!

Воеводин заглянул в открытый платяной шкаф, потом прошел в большую комнату, огляделся, вышел в коридор и сделал знак Васильеву.

Кинолог поднял сидевшую до сих пор спокойно собаку. Король обнюхал трельяж, ткнулся носом в предложенные ему футляры с монограммой и грозно направился к Лене.

– Фу! – коротко приказал Васильев.

– Поработайте еще, – сказал Воеводин и продолжил допрос потерпевших: – Кто знал о наличии у вас драгоценностей?

Этот вопрос поставил Лену в затруднение: она и впрямь не помнила, кому говорила или показывала бабушкино наследство. Разве что той, давней подруге, с которой не виделась со времен окончания университета – она сразу уехала в другой город. Лена решила, что ее приплетать не стоит.

– Никто, – ответила она.

– Что, не надевали? – несколько удивился следователь.

– Только перстень. Да и то раза три, не больше, – уточнила Лена.

Наказ отца она выполняла строго.

– А вы что скажете? – обратился Воеводин к Глебу.

Тот пожал плечами:

– Меня ее украшения не интересуют.

– Может, все-таки говорили кому-нибудь? – настаивал следователь.

– Нет, – ответил Глеб.

Воеводин попросил описать похищенные вещи. Лена не только их описала, но и нарисовала по памяти, попутно рассказав, как они к ней попали.

– И во сколько вы оцениваете пропажу? – спросил следователь.

– Точно сказать не могу. Папа считает, что сейчас это стоит тысяч шестьдесят, не меньше. А ему можно верить.

– Он что, ювелир?

– Директор универмага.

Воеводин кивнул. Лене показалось, что он усмехнулся. И вероятно, историю с завещанием поставил под сомнение.

«Ох, надо ли было вызывать милицию? – подумала она. – Наверное, будут допрашивать папу, наводить справки и так далее, и тому подобное. А у него давление».

– Следов взлома не обнаружено, – доложил следователю эксперт-криминалист. – Скорее всего, дверь открывали ключами.

– Но откуда у воров наши ключи? – удивилась Лена.

– Не знаем, не знаем, – задумчиво протянул Воеводин.

Лене опять показалось, что он ей не верит. И снова пожалела, что заварила всю эту кашу.

– Когда вы вернулись с концерта, в каком виде нашли квартиру? – задал еще один вопрос Воеводин. – Может, заметили что-нибудь подозрительное?

– Ничего подозрительного мы не заметили, – сказала Лена. – Все было на своих местах.

Следователь принялся составлять протокол осмотра места происшествия, набросал схему квартиры.

Раздался звонок в дверь – это вернулся оперуполномоченный уголовного розыска Богданов. По его лицу следователь понял, что вернулся он с пустыми руками.

На прощание Воеводин протянул хозяевам листок бумаги:

– Вот мой служебный телефон. Если что припомните – звоните.

– Конечно, конечно! – пообещала Лена.

– А когда у меня появятся вопросы, я приглашу вас к себе.

Оставшись вдвоем, Ярцевы долго молчали. Лена вдруг почувствовала невероятную усталость. Она свалилась в кресло и обхватила голову руками.

Глеб стоял у окна, глядя вниз на отъезжающий рафик с мигалкой на крыше. Жена почувствовала в его позе укор себе. И расплакалась – это была разрядка нервного перенапряжения. Ей стало нестерпимо жалко себя, отца. Отца даже больше.

– Пропади они пропадом, эти бриллианты! – всхлипывая, проговорила Лена.

Муж сел в кресло напротив, положив подбородок на сцепленные кисти рук. Он словно говорил: ведь предупреждал…

Часы показывали четверть третьего ночи.

А в машине, возвращавшейся в горуправление внутренних дел, Богданов рассказывал следователю о том, что ему удалось выяснить у соседей. Никто из них не видел, чтобы к Ярцевым заходили посторонние, когда хозяева были на концерте. И вообще не заметили подозрительных людей ни возле дома, ни в подъезде.

– И Король оплошал, – вздохнул Воеводин. – След не взял.

Васильев сконфуженно хмыкнул.

– Не думаю, чтобы эта Леночка не похвасталась перед кем-нибудь своими драгоценностями, – сказал эксперт-криминалист. – Такого не бывает. Женщина есть женщина.

Вы верите, что действительно наследство? – спросил он у следователя.

– А зачем ей врать? – ответил Воеводин. – Проверить не трудно. Меня сейчас занимает другое. Я почти уверен, что похититель знал о существовании драгоценностей. Вероятно, тщательно готовился к краже.

– Похоже, что так, – согласился Баранчиков. – Ключи… Потом, ему было известно, что в этот вечер Ярцевы поедут на концерт.

– Обратите внимание, – сказал оперуполномоченный уголовного розыска, – он больше ничего не взял из квартиры. А там было чем поживиться. Хотя бы радиоаппаратура.

– Тысяч на десять, не меньше, – подтвердил эксперт-криминалист.

– Больше! – сказал следователь.

– И откуда столько добра? – покачал головой кинолог Васильев. – Ведь они совсем молодые. Мой пацан давно просит хотя бы самый дешевый магнитофон, а я не могу себе позволить.

– Ты же не директор универмага, – усмехнулся Баранчиков.

– Ярцев, Ярцев, – вспомнил Богданов. – Не папаша ли этого Глеба? Ну, начальник облсельхозтехники? – спросил он у Воеводина.

Тот пожал плечами и задумчиво произнес:

– Ох, чует мое сердце, придется поломать голову с этим делом.

Глеб проснулся в начале одиннадцатого. Он даже не слышал, как ушла жена. Сон у Глеба был чуткий. Его всегда раздражал по утрам скрип дверей, возня Лены у трельяжа. А тут – не помнит ни звука.

Легли они в четыре часа, и Глеб словно провалился в бездну.

В спальню лился яркий солнечный свет. В комнате стоял запах французской туалетной воды.

Глеб босиком прошел в ванную комнату. Привычка ходить по дому босиком осталась с детства.

Чувствовал он себя разбитым после кошмарной ночи. Полез под душ, пуская попеременно то горячую, то холодную воду – это всегда отлично помогало.

Действительно, контрастный душ взбодрил тело. Но на сердце было скверно. Он вспомнил объяснение с работниками милиции. Ощущение – словно тебя увидели голым…

Глеб сварил крепчайший кофе, с трудом проглотил холодную котлету без хлеба и с удовольствием убрался из квартиры – тянуло скорее на люди.

Выйдя на улицу, он зажмурился от ослепительного сверкающего снега. Дорога – словно каток. Глеб решил не выводить машину – гололедица, еще вмажут по его новенькой «Ладе».

В университет он поехал на городском транспорте. И сразу пошел в библиотеку.

Люся Шестопалова за столом выдачи зарумянилась при виде Глеба, заулыбалась (он уже привык к обожанию) и протянула ему книгу и две тоненькие брошюрки.

– Вчера весь день пролежали, – с укоризной сказала библиотекарша. – Сделали заказ, а не пришли.

– Эх, знал бы, что на выдаче вы, обязательно пришел бы! – одарил ее улыбкой Ярцев и вручил японский календарик с лукаво подмигивающей девицей: Люся коллекционировала карманные календари.

Она смутилась еще больше, горячо и бессвязно поблагодарила за подарок.