– Учился я сперва в гимназии, так как отец работал в технологическом институте и хотел, чтобы я пошёл по его стопам. Но, когда его не стало, вынужден был пойти в реальное училище для получения в дальнейшем технического образования. Так хотел отец! – с дрожью в голосе отвечал Николай.

– А родственники остались в Москве? – не сдавался Воротынский.

– Да, три сестры. Ариадна – старшая, она нас, собственно говоря, и подняла. Как только родители погибли, она сразу же пошла работать, чтобы нас учить. Так и не закончила биофак. А мечтала стать биологом. Она старше меня на восемь лет. А Дарья и Светланка – близняшки, они младше меня на семь лет. Им сейчас по семнадцать лет, должны были закончить школу. Но я от них давно не получал никаких весточек. Меня как забрали в армию в двадцатом, так ни разу в Москве не был. Вначале переписывались регулярно, а потом всё реже и реже. А уж когда заболел – ни разу не писал им. Не знаю, как они там живут, что делают и какие у них планы! – закончил отчёт о своих родных Мастаков.

– Надо обязательно им написать! Объявиться, что жив, пусть и не совсем здоров, – назидательно посоветовал Владимир Денисович.

– Да, надо написать, но я не знаю, долго ли я буду здесь лечиться и вылечат ли меня вообще! – с пафосом вымолвил Николай, – ведь у них, так же как и в нашем лазарете в Бахардене, хинин отсутствует, поэтому перспективы мои не слишком-то интересные. Вот в чём дело!

– Но ты же боец! И командир! И не имеешь права раскисать! – строго, как приказ, произнёс начштаба.

– Да, я-то понимаю, но ведь реальность-то выше нас! И хинина нет и не предвидится, это-то точно! – запальчиво выдохнул Николай.

Такие беседы с разным подходом и разным уклоном продолжались у них несколько дней. Воротынский, сетуя на свою судьбу и вынужденное, как ему казалось, дополнительное пребывание в госпитале, был порой резок в оценках и рассуждениях. А Мастаков старался убедить его в бесполезности прозябания…

– Ведь, даже если я и поправлюсь, то наверняка уже не будет ни семьи, ни детей, ни приличной работы, – причитал он.

– Не распускать нюни! Вот что главное, остальное всё ерунда! Человек потому и человек, что он может преодолеть непреодолимое! – чуть ли не выкрикивал начштаба.

В свою очередь Владимир Денисович рассказал о своей жизни. Он в своё время, отучившись в гимназии, которую закончил с отличием, поступил в университет на восточное отделение. Его привлекали Индия и Китай, Индонезия и Австралия. Он мечтал путешествовать и познавать мир… Но на восточном отделении кроме истории и иностранных языков очень широко расцветала подпольная работа. Студенты почти поголовно увлекались политикой и агитационной работой, что привело его к вступлению в партию большевиков и, как следствие, оставлению любимого университета. В 1918 году после окончания военно-инструкторских курсов он уже командовал ротой, а потом и полком. За проявленный героизм и высокую требовательность к себе был не раз премирован и направлен в Военную академию РККА. А дальше их пути пересекались на Туркестанском фронте.

Рассказал также Владимир Денисович и о своих корнях.

– Мы, Воротынские, род свой ведём от Рюриковичей. Из Черниговских мы, а ещё точнее от Новосильских. В нашем роду много славных имён: Одоевские, Оболенские, Волконские, Коненские, Белёвские, Мезецкие и даже Долгоруковы. Все из одного гнезда! – с восторгом произносил он все эти фамилии.

– Да, рядом с нами были и в дружбе всегда ходили Звенигородские, Карачаевские, Козельские, Торусские… много их было! Где они теперь, неизвестно… – с грустью закончил он своё повествование.

– А кто-нибудь из близких остался в Москве, Владимир Денисович? – в тон ему вопрошал Николай.

– Да, есть один могиканин – настоящий князь Воротынский Венедикт Гаврилович! Он и университет закончил в Германии, и службу при царе вёл на высоком уровне – был одно время даже заместителем министра, и орденов и медалей – полная грудь, да и друзей у него, почитай, было пол-России! И живёт в Москве, не уехал, хотя многие покинули родину! Но об этом шибко нельзя распространяться, хотя лет ему уже давно за восемьдесят, а у меня – старого подпольщика и большевика – репутация безукоризненная! – выпалил почти скороговоркой Владимир Денисович.

– Так, а братья или сёстры ваши есть? – не прерывал разговора Мастаков.

– Нет, есть две тётки где-то под Черниговом в имении, но я давно о них ничего не знаю. Вот закончится война на югах, попробую разыскать их или хотя бы их могилки.

– Ну а родители-то ваши, Владимир Денисович, хотя бы живы?

– Нет, они давно сгинули. Отец долго болел, да и старый он был, когда я родился, ему уже было за пятьдесят, – пояснил начштаба, – мать тоже слабенькая была – долго не продержалась одна. Схоронил их ещё до революции…

Несколько раз они обсуждали обстановку в Туркестане. Отмечали чрезмерную религиозность населения и сильное влияние духовенства и исламской религии на распространение националистических течений с различными оттенками экстремизма.

– Вот, понимаешь, Коля, хоть части Красной армии и войска ОГПУ наносят ощутимые удары по бандам басмачей, а они всё множатся и множатся! Как ты думаешь, за счёт чего это происходит? – вопрошал Воротынский.

– Конечно, за счёт поддержки внешними силами! Иначе так долго это не продолжалось бы! – в тон ему высокопарно отвечал Мастаков.

– При этом смело могу отметить, что особенно стараются помочь и насадить старый режим правящие круги Турции, Афганистана и Китая, правильно? – клеймил позором соседние страны Владимир Денисович.

– И не только они одни! А Англия и Франция? Ведь они поставляют главарям басмачества оружие, боеприпасы, военное снаряжение и деньги. Да и инструкторов военной подготовки и разведывательного дела мы захватывали несколько раз, – аргументированно добавлял Николай.

– Ну а внутри – баи, беки, вожди племён, влиятельные религиозные деятели тоже подбивают весь народ. Они лишились своего господствующего положения и открыто выступают против советской власти. Кроме того, они поднимают бывших своих подданных на сопротивление и поддержку басмачества, – заключил политбеседу Воротынский.

В другой раз они обсуждали природу и условия жизни в песках и горах.

– Не знаю, как ты, а вот я точно не стал бы жить там. Летом такое пекло, что мозги все расплавляются и закипают. То ли дело у нас, в умеренном климате! – рассуждал Владимир Денисович.

– Да уж, когда жара, то спасу нет. У них хорошо, когда весна: дожди прольют, всё цветет и пахнет. Только не дай бог очутиться в это время на болотах – враз подхватишь какую-нибудь хворобу! – дополнил Николай мнение начштаба.

– Зато в долинах рек какие оазисы, какие фрукты и овощи! Сказка! У нас такие никогда не вырастут, разве только в теплицах или парниках, – критически оценил Воротынский обсуждение климатических особенностей Туркестана.

– Ну, это вы зря так, Владимир Денисович! Вы, наверное, не в лучшее время бывали в тех краях или слишком были заняты штабной работой, – продолжил начатую тему Николай, – а мне пришлось потаскаться в разное время: и плутал, и в окружение попадал, и вплавь уходил… Всё было…

Помолчав некоторое время, Мастаков стал вслух вспоминать не только оазисы под Чарджоу, где росли густые ароматные виноградники, помогавшие ему в своё время прятаться в тылу неприятеля, но и зелёные долины Хорезмского оазиса.

– А какие там сочные и вкусные дыни росли! – не переставал восхищаться Николай…

– Ты, Коля, лучше вспомни, какие дикие паводки там бывают! Мы несколько раз попадали в такие ситуации при таянии снегов и проливных дождях. Сколько народа и продовольствия тогда угробили! Страх! Это тоже нельзя забывать, – с критической оценкой поддержал соседа по палате начштаба.

– Если уж про страх говорить, то вот настоящий страх – это когда верблюжьи колючки – янтас – распорют штанины и исколют всю задницу! Или попадёшь на гигантские злаки – эриантус, – поведал свою осведомлённость Мастаков.

– А чем тебе злаки не угодили? – спросил начштаба.

– Да в них трудно прятаться. Даже ходить тяжело. Стволы толстые, широкие, часто растут. Чтобы пройти, надо их сломать, а это дополнительный шум. И сразу же засветишься! – пояснил разведчик.

Они много и часто спорили, убеждали друг друга, но все их доводы однажды рассыпались, как хрупкая стеклянная ваза, упавшая на пол…

Однажды Мастаков пошёл на процедуры. Медсестра Вера сделала ему укол, от которого ему стало плохо. Николай потерял сознание и завалился на пол. Верочка бегала вокруг него, причитая: «Ну миленький, ну Колюнечка! Ну поднимись, ну прошу тебя. Ну хочешь я всё сделаю для тебя, только очнись? Ну не помирай же ты, ради бога!»

Постепенно Коля вышел из критического состояния, но старался не подавать вида, что всё слышит и всё осознаёт. Он замер, как когда-то в бою в разведке перед налётом или наступлением. До него постепенно доходила суть сказанных медсестрой слов, а она продолжала: «Ну вот, появился один красивый толковый парень, в которого влюбилась, а теперь вот угробила его! Эх, не везёт мне, что за чертовщина! Что же делать? Надо срочно бежать за Истоминым, может, он выведет его из комы».

Смахнув слезу, Верочка быстро выбежала из процедурной, но доктор Истомин в это время находился в другом корпусе и не мог ей помочь. В расстроенных чувствах она вернулась в процедурную, где на полу в том же положении лежал и тихо посапывал Мастаков. Она присела перед ним, наклонилась и попыталась сделать искусственное дыхание…

Он обнял её, сильно прижал и поцеловал. Сколько это явление длилось, неизвестно… Всё произошло так стремительно и спонтанно, что они сами даже ничего не поняли…

– Так, больной, что это вы здесь разлеглись прямо на полу? – спросила медсестра.

– Мне было очень плохо, и я потерял сознание, – краснея, пролепетал Коля.

– А сейчас вам лучше стало? – не унималась строгая работница госпиталя.

– Да, я, кажется, пришёл в себя и мне уже лучше, но пока ещё не совсем, – соврал Николай.

– Но это нехорошо, что вы разлеглись на полу! Вы так простудитесь! – продолжала Верочка.

– Да, я знаю. Сейчас я попробую встать. Ну вот, кажется, получилось, – уже чуть бодрее отвечал Мастаков.

– Тогда возвращайтесь в палату, – приказала Вера.

– Как скажете, вы же тут начальник! – почти шёпотом произнёс Николай.

– Да какой я начальник? Вот довела вас, Николай Степанович, до потери сознания! Слава богу, что всё закончилось благополучно и вы живы-здоровы!..

Немного помолчав, она продолжила:

– А целуетесь вы прекрасно! Хоть и были без сознания. Спасибо, вам!

– И вам спасибо! Я давно не целовался! А так приятно! – смущаясь произнёс Николай…

Вернулся он в палату окрылённый и взволнованный; щёки слегка горели, а глаза сияли новым светом – светом жизни, на что Воротынский сразу же поставил обоснованный диагноз.

– Ну что, нацеловался с Верочкой? – в упор спросил он.

– Откуда вы знаете? – недоверчиво ответил Николай.

– Да неоткуда; разведка донесла! Ты посмотри на свою физиономию в зеркало, и сразу же станет всё ясно! Светишься, как майская рожица в солнечный день! Я рад за тебя, Коленька! – заключил Владимир Денисович.

Да и сам Николай немного пересмотрел своё поведение, стал более доброжелательным и менее желчным, чем ранее. Он понял, что ещё не всё потеряно. Что, может быть, можно ещё пожить в полную силу!

И ещё минуло несколько дней. За это время Николай несколько раз беседовал с Верочкой. Она действительно была интересной и увлекающейся натурой: мечтала поступить в мединститут, так как считала среднее медицинское образование только лишь промежуточным этапом; хотела заниматься наукой и создать что-нибудь новое прогрессивное типа лекарства или бальзама от всех-всех болезней. Она рассказала о всей своей семье Лебедевых, о родителях – школьных учителях в Соль-Илецке, о брате, живущем в Одессе и служащем на каком-то большом океанском лайнере механиком. О тётке, которая живёт в Оренбурге и приютила её после окончания фельдшерско-акушерского училища.

Мастаков же, в свою очередь, поведал Верочке о своих родителях и сёстрах, о жизни и учёбе в Москве, о службе в Туркестане, о глупой болезни и смерти своего друга.

Они явно симпатизировали друг другу, но Николай не выдавал своей тайны, которую подслушал в порыве откровения после падения на пол. Однажды он попросил её разрешения на поцелуй, но Вера отнеслась к этому предложению отрицательно. Засмеявшись, она сказала ему, что разрешит целоваться ему столько, сколько он захочет, только в том случае, если он женится на ней. В противном случае ни-ни, на что Мастаков совершенно прямолинейно ответил: «Вот, Верочка, если вылечусь когда-нибудь полностью, то я тебя обязательно найду и женюсь! Ты только дождись!»

– Хорошо, хорошо! Я буду ждать! – чуть смущаясь и краснея, ответила медсестра.

Пролетели две недели пребывания в госпитале. Ощутимых изменений в состоянии Мастакова не было, и на объединённом врачебном консилиуме было принято решение комиссовать его. Доктор Истомин объявил ему об этом и сказал, что очень сожалеет, что не смог помочь хорошему парню. Лицо его при этом было весьма грустное и стыдливое. Наверное, он вспоминал о первом споре с этим молодым разведчиком, который оказался прав на сто процентов…

В эти же дни и Владимиру Денисовичу Воротынскому вышло предписание срочно прибыть в расположение дивизии на Туркестанском фронте. Он уже забросил костыли и ходил достаточно быстро, опираясь на массивную деревянную палочку, которую предусмотрительно приобрел на центральном рынке. Так что палата освобождалась.

На прощание они обменялись адресами и, обнявшись и пожелав друг другу всего хорошего, расстались. Владимир Денисович дал Николаю свой московский адрес, а взамен получил два адреса: московский, где проживала его старшая сестра Ариадна Степановна, и деревенский тёткин адрес в Челябинской области, куда собирался отправиться Мастаков после демобилизации. Кроме того, Николай выпросил у Веры её адрес и на всякий случай оставил ей свои координаты. Так закончилась его служба в Красной армии и последнее пребывание в военном госпитале.