– Люди, которые живут в любви, – ответил Дьявол со зловещей усмешкой, отпустив ее.

Пролетел над полем, сдернул прикрывающее тело девочки платье. Оно взметнулось и упало рядом, будто отброшенное порывом ветра. Глубокие и неровные раны рассекали грудь девочки надвое до середины живота. Неестественно торчало вывернутое ребро и неповрежденные внутренности живота, будто кто-то специально желал ей медленной мучительной смерти.

Девочка уже снова хрипела, начинался новый приступ агонии.

– Дьявол, нужно что-то сделать, – Манька была вне себя от ужаса перед убийцей, но и оставить умирающую не могла, сердце разрывалось от жалости.

– Ты не донесешь ее живой, она умрет раньше, – спокойно ответил Дьявол.

Голос его подействовал на нее, как холодный душ. Она и сама понимала, что у девочки нет ни единого шанса выжить. Все нутро ее было залито кровью и смешалось с грязью. Маньке хотелось подойти, чтобы взять девочку за руку, но Дьявол жестом остановил, махнув рукой в сторону открытой пашни.

– Не смей! – загробным потусторонним голосом снова приказал он. – Если обнаружат твои следы, искать как убийцу будут тебя, а ты даже не свидетель преступления.

– Господи, дай ей умереть! – тихо помолилась Манька, обращаясь к Дьяволу. Она только сейчас заметила, что человеческие следы возле тела отсутствовали. Пашня вокруг девочки была девственно чистой, разве что вдавливания, похожие на след большой собаки. В ямки натекла кровь, которая не успевала просочиться в не до конца оттаявшую землю.

– Голову отдам за каждое свое слово, – усмехнулся Дьявол. – Вот ты и помолилась о смерти, – положил руку на лоб девочки, и та как-то сразу успокоилась, вытянулась, улыбнулась, устремив взгляд в небо. Потом, с блуждающей улыбкой на губах, глубоко вдохнула и выдохнула – и так застыла с открытыми глазами, из которых ушла жизнь.

Лицо Дьявола стало брезгливым.

– Человек не видит дальше собственного носа, и как верный пес следует за своими Спасителями, делая падалью все, к чему прикасается. Глупо думать, будто перестанет молотить убогий Сын Человеческий только лишь потому, что миллионы свидетелей помечтают о нем.

Манька всхлипнула, нос заложило, и она готова была уронить слезу, но внезапно до нее дошел смысл слов Дьявола. Она все-таки молила о смерти.

«Никто бы так не смог!» – с пугающей холодностью подумала она, зябко поежившись. Ее все еще колотил страх, уши ловили каждый шорох, глаза невольно шарили по сторонам, и она слышала, как гулко редкими ударами бьется сердце.

– Надо сообщить в деревню, – с дрожью в голосе предложила она, едва держась на ногах.

– Пусть ее найдут свои, – Дьявол закрыл глаза девочки. – Как ты думаешь, на кого они подумают, когда на вопрос, кто видел ее последней, палец уважаемого человека остановится на тебе? Или мечтаешь взвалить на себя ответственность за это преступление? Не думаю, что у убийцы не найдется свидетели, которые подтвердят, что он был где угодно, только не здесь.

Манька молча согласилась и попятилась назад, вернувшись на дорогу по старым следам.

Но не думать о девочке она уже не могла.

Кто мог поднять руку на ребенка, зачем, за что?! И чем дальше она уходила, тем громче слышала голос совести, которая напоминала ей, что она не сообщила, не оправдалась, не помогла, будто была заодно с убийцей. Именно так поступил бы человек, одержимый Дьяволом, с неприязнью замечая его с боку. И чем дальше она уходила, тем труднее давался ей каждый шаг, а тело жгло стыдом и раскаянием, как будто ее сунули в геенну.

Кроме всего прочего, заболела спина, котомка как будто придавила ее, став втрое тяжелее.

– Почему мы бежим? – наконец, не выдержала она, отказываясь идти дальше.

– Ты не бежишь, ты расставляешь сеть мертвецу, который расставил сеть живому. Убийца именно на твою совесть рассчитывал: обольешь слезами, оставишь следы, позовешь на помощь… – он присел на обочину, давая ей время одуматься.

Но Манькино нутро отказывалось принять очевидное.

– Нет, не так учил Спаситель Йеся! Я бросила человека в беде. Ребенка! Как мне жить с таким грузом?! Разве мы не должны помогать ближним?

– Кто сказал, что она тебе ближняя? – изумился Дьявол. – Только потому, что из нее ушла жизнь? А назвала бы ты ее ближней, встретив в деревне с камнем в руке?

Манька уставилась на Дьявола ненавидящим взглядом, размазывая по щекам слезы.

Дьявол осуждающе покачал головой:

– Плохо ты знаешь свой народ и Спасителя Йесю… – он прищурился. – Ученики назвали лжесвидетелями людей, свидетельствующих против Мессии по доброй воле, без принуждения, и ни один не рискнул свидетельствовать в его защиту. Разве кто-то вспоминает сейчас, что судили его старейшины из народа – хранители традиций, первосвященники – хранители знаний, которые приветствовали споры и обсуждения в синагогах, и миротворец Пилат – представитель мировой общественности? Разве они пороли горячку, когда не увидели вины ни в том, что назвал себя Царем Иудейским, ни в том, что исповедовал Царствие Небесное? Говоришь, поступал не так? А разве он подставлял щеку, когда его били, как учил тех, которым собирался стать Царем?

– Его обвинили в том, что он собирался разрушить Храм. Только он имел в виду храм человеческий, а не тот, на ступенях которого они сидели.

– Так за человеческий его и судили, – рассмеялся Дьявол. – «И се увидите, гряду на облаках ваших…» В человеке связь с Богом изначально заложена, а когда вместо Бога воссел Царь, человек уже не хозяин себе, а заключенный. Тьма твоей памяти – разве не темница? А невинной кровью человек не обольется, если разрушить его Храм? Пилат – и тот ужаснулся, когда понял, чем занимался Йеся.

– Тогда почему я чувствую себя Иудой? – всхлипнула Манька.

– Хм, а чем тебе Иуда не угодил?

– Ну как…

– Человек увидел, как на глазах свершилось преступление, сообщил куда следует, что в этом плохого? Разве сейчас не зовут стражей порядка, увидев преступление? Может, он сам вершил правосудие? Люди судятся между собой с незапамятных времен. Почему только Йеся и ученики его, не рискнувшие не то, что выступить в защиту Учителя, но и признать, что были с ним, боялись этого суда? Почему никто не рискнул заступиться за Мессию? Значит, было чего боятся.

– Но Иуда не по совести сдал Учителя, за деньги!

– А сейчас разве не дают вознаграждение за опасных преступников?

– Спаситель только просил людей любить друг друга, прощать…

– А еще возненавидеть душу и принять его в качестве Бога. Человека, который не смог заставить плодоносить смоковницу. Крестил огнем. А как можно дух человеческий крестить другим духом, пусть даже с большой буквы, и оставить дух не поврежденным в уме? Дух человека – сознание. Если наложить сверху другое, останется ли человек в своем уме? Не так-то просто раскрыть преступление, когда человек снаружи цел, а внутри мертвец.

– Но ведь Иуда вернул награду! И повесился!

– А еще он слезно молил отпустить Йесю и принародно отказался от показаний, а после бил себя в грудь и оправдывался перед апостолами!

– Этого не было. Он просто повесился.

– Милая моя, он убивал невинных людей, и ему было стыдно смотреть им в глаза. Он приговорил себя к смерти, когда ни о каком приговоре Спасителю речь не шла, еще до того, как Пилат вынес решение. Он не мог знать, что Йесю казнят. И не зря первосвященники купили землю для погребения на те деньги, которые он вернул: человек, дух которого заключен в темницу, нежилец.

– Тогда почему его считают предателем?

– А когда люди помнили добро? И кто из ныне живущих попытался понять уклад народа, который внезапно был объявлен врагом? Разве апостолы обвиняли народ, что нет заботы о сиротах и вдовах? Или, может быть, кто-то упрекнул власть в несправедливости и жестокости? Их принимали, кормили, позволяли праздно шататься. Даже отрубленное ухо не поставили им в вину. А кто из них хоть раз высказал уважение человеку, добывающему хлеб трудом? Бандиты назвали предателем честного человека – и весь мир согласился, потому что весь мир стал как эти апостолы и Йеся. Так нужны ли миру честные люди?

– Ты думаешь, меня обвинят?

– А кого еще? Маня, нечисть всегда найдет себе оправдание, и найдется та, которой оно покажется убедительным. Имея перед собой учение трусов и мертвецов, людям свойственно поступать так же. Кто станет свидетельствовать о твоей невиновности, понимая, что ему в этой деревне жить? Да и есть ли у тебя свидетели? Увы, Маня, я не смогу, я не от мира сего, меня в природе не существует.

– Но почему мне так тошно? – Манька снова всхлипнула.

– Потому что Мертвец гонится за тобой – и чем дальше ты уходишь, тем меньше оставляешь ему шансов спасти свою шкуру, – Дьявол решительно поднял Маньку, поставил на дорогу. – Оставь ловцам человека погребение живых, а нас ждут менее значимые дела – мы будем улавливать в сеть мертвецов. И первая рыбка уже заплыла! – Дьявол жестом указал на гору позади. – На твою поимку отрядили лучших оборотней деревни.

Холм и в самом деле подозрительно пестрел людьми, а ветер доносил гневные возгласы. Манька испугалась: столь скорые поиски как-то не вязались с утренним деревенским покоем. Девочка была большая: ну, решила за первоцветами сбегать, у подружки засиделась, в укромном уголке книжкой зачиталась…– вряд ли бы ее хватились до вечера.

Что бывает с человеком, когда на него возвели напраслину и выслушать некому, Манка знала не понаслышке. Она быстро подобрала котомку, посохи и, петляя вокруг прогалин, рысью бросилась в сторону леса.

– Интересно, что подвигло убийцу на такое ужасное преступление… – задыхаясь, спросила она. Дьявол скользил над землей, будто и не бежал.

– Мало причин рыть яму соседу? – он поплыл рядом. – Забор переставил, жену увел, собаку съел, калекой сделал… Кто не мечтает отомстить? Но много ли будет радости, если не сможет наблюдать за горем соседа? Сдается мне, нас вчера слышали. Помнишь, ты обещала показать приют, в который тебя не то рыбаки, не то охотники сдали. Только так могли узнать, в какую сторону мы направляемся.

– Нас еще видели – вся деревня, – на выдохе, выпалила Манька. – Нарисуют портрет, раздадут стражникам. От всей страны не убежишь, уж лучше самой сдаться.

– Чтобы учинить расправу, достаточно наличие подозреваемой, а объявить государственный розыск, потребуются предъявить более существенные улики и доказательства. Следов мы не оставили, и не на что натравить собак. Так что, вперед!

– Ты ведь знал, что так будет!

– Скажем так, видел, как мужик тащил мешок.

– А чего ж не разбудил?! – на ходу упрекнула Манька.

– И что бы ты сказала? «У вас подозрительный мужик подозрительно рано отправился в лес с подозрительным мешком»? Да и спала ты там, откуда не могла его видеть.

– Девочку жалко!

Имея средства быстрого передвижения, погоня двигалась намного быстрее, но мелколесье из березовой поросли с нежно-зеленой листвой надежно закрывало ее от погони. Свернув с дороги, пересекли еще один открытый участок, используя для прикрытия насыпь, а после снова бежали со всех ног. До лесного массива оставалась совсем немного. Голоса, собачий лай, топот лошадиных копыт слышались почти за спиной. Оглядываясь, Манька с ужасом понимала, что ее вот-вот схватят. И не понятно откуда у нее взялись силы, чтобы так быстро бежать, будто ее несла какая-то потусторонняя сила.

Наконец, достигли края густого леса, Манька нырнула под сень разлапистых елей, чуть сбавив шаг. Выйти на дорогу не рискнули, засаду вполне могли организовать с другой стороны, если преследователи догадались воспользоваться средствами быстрой связи. Да это и не требовалось: та часть погони, которая двигалась по дороге, прочесывая придорожные опушки, уже обогнала ее.

К счастью, лес оказался недолгим, он внезапно оборвался, и Манька оказалась на опушке открытого пространства. Она снова увидела мутную Безымянную реку, раскинувшийся на обеих берегах городок со множеством богатых усадеб, высоких и низких домов, с магазинами и портовым рынком, дымящими заводскими трубами и угольными насыпями. Недалеко от нее, через небольшое поле, в обход городка, отделяя жилые постройки от лесного массива, вела широкая дорога. По дороге размеренно катились кареты с богатыми путешественниками, тянулись уставшие, груженные товаром караваны и обозы, неспешно куда-то шли по своим делам нарядно одетые люди.

Стараясь не привлекать внимание, вышли на дорогу, пристроились к обозу, а после смешались с толпой пеших людей. Никому из них не было до нее дела.

Из церкви, наверное, возвращаются, догадалась она, увидев на пригорке позади большую церковь с золотыми куполами, служба закончилась.

Разъярённые преследователи выскочили из леса почти одновременно с нею. Часть погони осталась стоять на месте, опрашивая людей, часть ринулась в противоположную сторону, часть, куда направлялась она. Маньке хотелось бежать как можно быстрее и дальше, ее трясло от страха и зуб на зуб не попадал, но Дьявол свернул на обочину, заприметив ярко-желтую от одуванчиков поляну с кустами ивы и вербы.

– Давай-ка, передохнем и перекусим, – предложил он.

Дьявол совершенно успокоился, как будто не было ничего.

– А ну, как поймают? – забеспокоилась она, воровато оглядываясь.

– Если будем в толпе, кто-то, может, и вспомнит, что ты вышла из леса. А так, не поймут, о ком речь. У тебя в деревне волосы были длинные, а сейчас короткие, рост твой никто не замерял, да и лица твоего никто близко не видел, а когда все видевшие тебя разойдутся, перейдем на ту сторону моста.

Место оказалось замечательное, она никому не мозолила глаза, зато дорога просматривалась в обе стороны. В логу, в конце полянки, обнаружили родник и чистый ручей. На поляне в изобилии росла сныть, щавель, нашлась и смородина для чая. Пока Дьявол сооружал из посохов треножник и готовил костерок, она набрала в котелки воду, помылась, переоделась, постирала грязную одежду. За это время Дьявол приготовил суп из зелени с крупой и вскипятил кипяток. В чай добавил отмытые и толченые корни солодки, чтобы он отдавал сладостью.

Люди, искавшие ее, очевидно, вернулась – на дороге она их больше не видела, и Манька расслабилась, растянувшись на траве. С возвышенности городок просматривался, как на ладони. Поговаривали, что Их Величества родом из этих мест, но ей не верилось. Она заприметила место, где раньше находился приют, но теперь там стояло новое каменное здание, от приюта осталась только часть парка. Впрочем, она плохо его помнила, старуха-опекунша забрала ее, когда ей было года три, а бывала она в райцентре редко.

Она огорчилась: показывать Дьяволу оказалось нечего.

– Почему ты мне помогаешь? – спросила она, рассудив, что он спас ее от неминуемой гибели.

– Я? – Дьявол вытаращил на нее изумленные глаза и трижды открестился. – Свят! Свят! Свят!.. Мне, право, неловко, что ты расценила мой поступок. Я не враг Мудрейшей Моей Помазаннице. Дело вовсе не в тебе.

– Тогда как тебя понимать?

Дьявол устремил взгляд на дорогу.

– Поймали тебя, казнили, разошлись по домам, а что делать мне тем же вечером? – пожал он плечами. – Твоя скорая смерть на виселице займет пару минут, или день-другой на колу … Я каждый день вижу, как люди обрекают друг друга на страдания. То ли дело, когда железо медленно пожирает плоть… Недели, месяцы, годы, – не стал он скрывать. – А добровольцев, которые бы сами взвалили на себя такую муку, могу в веках по пальцам пересчитать. Я – Дьявол, человеческие страдания для меня в удовольствие, а уж о том, когда человек ведет с железом неравный бой, обрекая себя на изощренные, я бы сказал, соленые муки, можно только мечтать!

– Годы? – ужаснулась Манька.

– Ну, одного железного года у тебя как не бывало, – напомнил ей Дьявол. – И пока счет в пользу железа. Но и это не было решающим фактором. Я – Бог Нечисти, покровитель и благодетель нечисти. Если бы оба, убийца и отец девочки желали твоей смерти, отдал бы на растерзание оборотням, не раздумывая. Но один просил наказать истинного убийцу, а второй струсил, не рискнув напасть, пока ты была там, рядом с трупом, испугался, что он себя выдаст. И оба потеряли право на мою благосклонность.

– И ты бросил бы меня на съедение этим кровожадным людям?! – ужаснулась Манька.

– Оставил бы, предоставив самой себе, – уточнил Дьявол. – Но кто, как не я, может извлечь на свет ту тварь, которая произнесет в ум нечисти нужное слово?

Больше об этом случае с Дьяволом она не заговаривала. Во-первых, не поняла, что Дьявол хотел сказать, во-вторых, обиделась. Она уже два дня с ним, а он все еще не изменил о ней своего мнения. Поверить, что спутник ее сам Дьявол, она уже могла. Он сразу сообразил, что будет дальше, если она подойдет к убиенной. Об этом она долго думала и в тот день, и после. Перекошенное от боли лицо не выходило из головы, и не укладывались чувства, с которыми человек мог убить другого человека. А еще не давала покоя мысль, что она бросила труп, но обвинение в убийстве, которое еще два часа назад представлялось невероятным, сейчас казалось и возможным, и логичным. Люди ее не знают, а тут она, в крови, да еще с топориком и ножом в рюкзаке. И как бы она оправдалась, не имея свидетелей? Но что с того, что Дьявол рядом, если слушал не ее молитвы? Он их вообще не слушал, оказывается, надо было просто быть нечистью.

А почему ее желания не исполнялись?

И почему он обзывает людей то нечистью, то оборотнями?

Но спасибо и на том, что выбрал для нее меньшее из зол.

Да, жалко девочку…

А с другой стороны, зачем было убивать соседскую собаку? Манька вспомнила Дружка, Шарика, Жулика, Бобика. Их тоже уводили и убивали – неизвестно кто, неизвестно за что, просто, чтобы насолить, ведь не трогали соседских собак. А она потом долго переживала, болела, пока какая-нибудь бездомная дворняга не приблудится. Пока она не поняла, что для животных – это верная смерть. И теперь ее чувства сострадания склонялись к убийце, оправдывая и его. Ей тоже хотелось убить. Убийца направил удар в самое сердце обидчика: дитя за дитя – для нее собаки тоже были, как маленькие дети.

Дьявол ко всему случившемуся отнесся спокойно:

– Это потому, что ты стала свидетелем. Тебя ж не пугает то, что ты не видишь. Она, можно сказать, и не мучилась, а тебя пытали бы до смерти – каленым железом, плетьми, дыбой! Нет предела совершенству пыточных приспособлений. И были бы две невинные жертвы, а твои палачи невольно стали бы пособниками и убийства, и убийцами.

После его признания, Манька не то, чтобы успокоилась, но думать об этом вслух перестала.

Слава Богу, что по той деревне она шла не одна…