Тёмно-синие стены

Массивное трёхэтажное здание приюта притаилось за чёрным готическим забором, в тени громадных старых дубов, с дороги незаметное, если не приглядываться. Оно походило на диковинного опасного зверя в зоосаде, который подобрался и нахохлился в глубине своей клетки, то ли поджидая добычу, то ли пытаясь согреться. Если долго стоять у толстых прутьев изгороди, вглядываясь во влажную мшистую тень под переплетением узловатых, словно старческие пальцы, веток, можно почувствовать, как приют смотрит в ответ своими голодными окнами, тускло светящимися жёлтым. Бладу не довелось ощутить этот взгляд: он сразу попал в самые недра приюта, пропахшие хозяйственным порошком и керосином. Причудливые трещины на тёмно-синих стенах напоминали рисунки кровеносной системы из медицинского атласа, головокружительно высокие потолки терялись за слоем пыльной паутины, а истёртые деревянные ступени крутых лестниц на каждое прикосновение отзывались вздохом, пропитанным мышиным душком.

Блад хотел сбежать ещё по пути в приют, но вспомнил, как непросто пришлось ему без документов в прошлый раз, и решил погодить: наверняка их удастся выкрасть из кабинета приютского директора (или где они там хранятся), а потом уже дать дёру, перемахнув через чёрные прутья забора. Он крепко пожалел о своём решении, когда двое молодых коренастых мужчин, похожие на санитаров, силой удерживали его на скрипучем стуле, а дородная женщина в старомодном чепце и белом переднике сбривала ему волосы. Вид у неё был скучающий.

– Отрастил лохмы, – монотонно бурчала она, – с такими лохмами только гнид разводить. А у нас тут порядок: никаких насекомых. Ну-ка, наклони башку-то!

Блад и не подумал послушаться, но женщине дважды повторять не пришлось: железная клешня санитара пригнула Бладу голову, едва не сломав шею. Пришлось подчиниться и беспомощно провожать глазами опадающие на облупленный пол пшеничные пряди. Одежду тоже забрали. Выдали тёмно-серый костюм (похожий то ли на больничную пижаму, то ли на тюремную робу) и бельё, потребовали переодеться.

– Отвернитесь, – зло бросил Шентэл и тут же схлопотал увесистую оплеуху по голому затылку.

Рукава и штанины оказались коротки, но женщина всё равно одобрительно кивнула:

– Сойдёт. Через неделю-две получишь свой размер. Пока так походишь, не помрёшь. И не вздумай угваздать, смены нет. Вот постель, – она пихнула ему стопку запсивленных тряпок, – застелешь сам. – Перевела безразличные глаза на санитаров: – Отведите, в шестой свободная койка.

Шестая оказалась небольшой и вонючей, словно в ней жили не одиннадцать мальчишек, а стадо поросят. Напротив дверей серело зимним небом окно без занавесок, голое, как и маячившие в нём ветви деревьев. По двум стенам стояли шесть двухъярусных кроватей. На полу, словно после стихийного бедствия, валялись какие-то вещи вперемешку с мусором, а подошвы на первом же шагу прилипли к чему-то уже подсохшему. В просвете между двумя крайними койками и мусором играли в карты восемь подростков, усевшись в кружок прямо на полу. С верхнего яруса за ними наблюдали ещё двое. Внизу невысокий щуплый парень в шерстяных носках, количеством прорех напоминавших летние сандалии, перекатывал спичечный огрызок из одного уголка губ в другой. Безучастный, утомлённый вид и презрительный изгиб тонких губ выдавал в нём вожака.

– Вот вам сосед, до полного комплекта! – усмехнулся один из санитаров, ткнув затормозившего на пороге Шентэла промеж лопаток. – Покажите ему свободное место.

Судя по выражениям повернувшихся к нему лиц, эти ребята предпочли бы показать ему потроха Гнилого Генри, а не пустую постель. За спиной хлопнула затворившаяся дверь.

Вожак поднялся со своей кровати, сплюнул на пол изжёванную спичку, пружинистой походкой вышел в центр комнаты. На его голове сквозь тёмный ёжик просвечивали фиолетовые вены, над верхней губой проступала полоска жиденьких усиков, больше похожих на размазанную под носом сажу.

– Вот постель, – ткнул он пальцем в нижнюю среднюю койку у противоположной стены, – вон бельё, – указал на своё помятое ложе. – Перестели.

Блад направился к свободной кровати, молча принялся её застилать.

– Чё ли не понял? Глухой? Или больной? – с вызовом каркнул ломающимся голосом вожак. – Тебе сказал: перестели!

Сидящие в кружок картёжники притихли, предвкушая зрелище.

– Пацан нарывается! – пронёсся едва слышный шепоток.

Винтерсблад спокойно заправлял свою койку, не обращая внимания на попытки вожака испепелить его взглядом.

– Булка! – бросил тот, продолжая буравить Блада своими угольками.

Наверху завозился, выпрастывая ноги из-под одеяла, а потом тяжело ссыпался на пол по хлипкой лесенке один из зрителей карточной игры: не по-приютски румяный и пухлый, с блестящей бритой головой, покоящейся на пышных плечах без каких-либо признаков шеи. Булка подошёл к Шентэлу, энергичным взмахом руки выдрал из его пальцев одеяло. Оно взлетело чуть не до потолка и, зацепившись за столбик верхней койки, на нём и повисло. Булка не проводил одеяло взглядом, Булка не мигая смотрел на новичка, но тот дерзко отвечал на вызов и глаз не опускал.

Следующей в полёт к потолку и обратно отправилась подушка. А вот уже постеленную простыню сорвать Блад не позволил: вцепился в неё обеими руками, готовый к могучему рывку пухлого Булки. Тот дёрнул раз, второй, а потом с удивительной для толстяка ловкостью петлёй закинул простыню на шею Бладу и со всей дури рванул в сторону. Блад не удержался на ногах и с размаху врезался лбом в кроватную опору. На замотанную вокруг шеи простынь из разбитого носа потекла кровь. Картёжники повскакивали с мест, на лицах засветилось азартное предвкушение драки. Шентэл сморгнул фиолетовые пятна, поплывшие перед глазами, и с отчаянной злостью впечатал кулак в мясистую челюсть Булки. В этой драке у Блада шансов не было, но уступать без единого ответа он не собирался, – не на того напали!

На шум потасовки быстро прибежали дежурные, растащили мальчишек по разным углам комнаты. Булку, Шентэла и одного из картёжников, которому от новенького досталось больше остальных, отвели к директору. Тот, несмотря на поздний час, был на месте. Первыми в его кабинет проводили зачинщиков, и Винтерсблад долго сидел в тёмном коридоре на неудобной деревянной скамье, ожидая своей очереди. Торчащие из коротких штанин голые щиколотки лизал зимний сквозняк, и от него пупырышки гусиной кожи с неприятной щекоткой взбирались до самых колен. Разбитый нос горел и пульсировал. Казалось, он раздулся шире лица, даже со спины можно увидать, но не проверишь: зеркала поблизости не было. А если и было, всё равно сквозь малиновую муть ничего не разглядеть. Правый глаз заплыл так сильно, что уже не открывался, а левый смотрел, словно сквозь цветную воду: из него непрерывной тонкой струйкой что-то текло. «Вот дерьмо, – подумал Шентэл, утираясь рукавом, – ещё решат, что это слёзы!»

Директорская дверь отворилась, и из кабинета, виновато повесив головы, вышли Булка с товарищем. Стоило им оказаться вне поля директорского зрения, как оба тут же расправили плечи и гордо выпятили грудь, смерив презрительным взглядом сидящего на лавке Блада.

– Зайдите! – раздалось из кабинета.

Шентэл вошёл внутрь. Логово директора выглядело так же мрачно, как и весь приют, но казалось более обжитым и удобным: хотя бы без сквозняков и с плотными портьерами на окне. Директор – высокий, сутулый, худой, похожий на богомола, – сидел за письменным столом, освещённый мягким светом газового рожка, вертел в пальцах ручку. За его спиной стояли массивные приземистые шкафы с картотечными ящиками, на которых в алфавитном порядке значились буквы. На углу стола, на потускневшем от времени круглом подносе, загадочно мерцал тёмным янтарём полупустой графин, а примостившийся рядом стакан ещё хранил следы сбегавших со стенок на дно капель – остатков недавно выпитого виски.

– Имя? – сухо спросил директор.

– Шентэл Винтерсблад.

Он кивнул, подошёл к одному из шкафов и, покопавшись в картотеке, шлёпнул на стол тонкую коричневую папку.

– Новенький? – спросил, листая документы. – Только что поступил, а уже проблемы! – Устало вздохнув, директор обмакнул ручку в чернила и принялся что-то писать на чистом листе, который прикрепил к документам. – У врача был? – равнодушно спросил, не глядя на Блада.

– Нет, сэр.

– Надо? – в его голосе прозвучала надежда на то, что – нет, не надо.

– Нет, сэр, – оправдал её Шентэл.

– Хорошо. Я вынесу тебе строгое предупреждение, Винтерсблад, занесу его в твоё дело. Но это только на первый раз. Ещё одна выходка – и будешь строго наказан. Понял?

– Вы не хотите узнать мою версию случившегося, сэр? – угрюмо спросил Блад.

Директор вновь вздохнул, и вздох его был ещё горше предыдущего.

– Я столько сил кладу, чтобы держать эту свору в узде, Винтерсблад! И только они у меня притихают, появляется какой-то новенький недоумок и пытается самоутвердиться. Мне совсем не интересно, что ты расскажешь. Как неинтересно и то, что могли бы рассказать они. Поверь, за годы работы здесь я не услышал ни слова правды. Меня не волнуют ни ваши свары, ни ваши выдумки. Я просто хочу сдать нормальный ежемесячный отчёт и получить хорошее годовое финансирование, и если вы своими выходками будете мне мешать, вынудите меня принимать меры. Это понятно?

– Да, сэр.

– Вот и хорошо. Иди спать. – Директор поднялся со своего места, убрал документы Блада на место и запер шкаф на ключ. – Иди, что стоишь! – поторопил он.

Отворяя дверь, Шентэл ещё раз оглянулся и наконец увидел то, ради чего медлил: связку ключей директор убрал в верхний ящик стола.

***

– Подъём! – ещё затемно заорал один из вчерашних санитаров (они оказались помощниками воспитателя). – Живее, лентяи, пять минут на умывание!

Полутёмная спальня наполнилась вознёй и вздохами. Мальчишки спрыгивали с верхних коек; стукаясь локтями, спешно напяливали на себя приютскую форму, что-то роняли и бурчали себе под нос бранные слова. Из-под откинутых одеял от несвежих простыней несло тёплым ночным потом, откуда-то крепко воняло свежей мочой. На Блада не обращали внимания, словно его тут и не было. Он поднялся с постели, взял со стула одежду и отшатнулся, выронив оказавшуюся влажной форму на пол: мерзкий запах исходил от его вещей. Кто-то обоссал их, пока Шентэл спал.

– Чего ты там возишься, давай быстрей! – гаркнул на него от двери помощник воспитателя.

– Мне нужна другая одежда, сэр, – твёрдо сказал Блад, изо всех сил сохраняя спокойствие.

По комнате, от одного мальчишки к другому, пробежали смешки, замаскированные под сдавленное чихание.

– Может, тебе ещё и отдельные апартаменты нужны, нет? – огрызнулся помощник воспитателя. – Сказали же вчера: другой формы нет, ходи в этой. Одевайся!

– Я не могу, сэр.

– Одевайся! – раздражённо заорал помощник воспитателя. – И иди умываться!

Поджав побелевшие от злости губы, Блад принялся натягивать на себя вонючие тряпки. Соседи по комнате то и дело бросали на него злорадные взгляды и презрительно хмыкали.

– Что, захотел уже назад к мамочке, ссыкун? – шепнул ему Булка, толкнув мясистым плечом в дверях умывальной комнаты.

Вода для умывания оказалась ледяной, но для опухшего лица и разбитых пальцев стала облегчением, пусть и всего на несколько секунд. Умывшись, вся толпа, подгоняемая помощником воспитателя, потекла в коридор, вливаясь в поток других мальчишек, стремящийся в столовую. Там, за длинным столом раздачи, громадный, словно валун, детина помятым половником разливал по жестяным мискам еду. В жидкой, комковатой, серой – в цвет постельного белья – бурде с трудом опознавалась каша. Лысый, как и воспитанники приюта, детина не был одним из них. Ему, если приглядеться, можно было дать лет тридцать, хотя при беглом взгляде лицо его выглядело, как у шестилетнего. Нахмуренные белёсые брови и периодически выглядывающий изо рта кончик языка свидетельствовали о старании и крайнем сосредоточении на своём деле, но по взгляду детины этого не поймёшь: глаза его смотрели в разные стороны. На губах дрожала идиотская, никому не адресованная улыбка.

Мальчишки выстроились в очередь, и, получив свою порцию серой жижи с куском хлеба, усаживались за длинные столы: малыши – за детские, с подпиленными ножками, старшие – за взрослые. За процессом следили один из воспитателей и помощник. Подошла очередь Блада.

– Чем воняет? – принюхался воспитатель. – Как будто мочой?

– Новенький ночью обсикался, – захихикал Булка, – по дому, небось, скучает!

Позади рассмеялись. Детина на раздаче плюхнул в миску порцию для Шентэла и поддержал общее веселье странным булькающим хрюканьем. В уголках его рта запузырилась слюна, собралась в каплю на нижней губе, упала в и без того неаппетитную кашу. Воспитатель смерил Винтерсблада брезгливым взглядом.

– За стол в таком виде нельзя. Возьми хлеб, позавтракаешь в комнате. Понял? Иди.

– Сэр, это не я! Ночью кто-то…

– Мне плевать, – отрезал воспитатель, – воняет-то от тебя.

После завтрака начались занятия. Булка долго пыжился, складывая по слогам совсем детский текст. Следующей пришла очередь Блада, но учитель остановил его после первого же абзаца, подошёл ближе, положил на его парту чистый лист:

– Ну-ка, перепиши, что прочитал.

Винтерсблад обмакнул ручку в чернильницу и принялся бегло переписывать текст.

– Грамотный?

– Да, сэр.

– Тогда иди работай. Крейн, – обратился учитель к Булке, – проводите Винтерсблада к господину Стоуну, пусть даст ему задание. И немедленно возвращайтесь, Крейн, у вас до обеда уроки, нечего разгуливать.

Булка с превосходством поднялся со своего места, хитро зыркнув на Блада. «Иди, поработай, раз такой идиот!» – читалось в его взгляде. «Действительно идиот, – мысленно подосадовал Блад, – мог бы до обеда, как и эти, корчить из себя недоумка».

Остаток дня он провёл за мытьём приютских коридоров: тёмных, бесконечных и холодных. Когда вечером он вернулся в спальню, соседи по-прежнему игнорировали его, разве что кто-нибудь из мальчишек морщил нос и удивлённо спрашивал у остальных: «Откуда воняет?»

После отбоя Блад старался не заснуть, чтобы позже, когда уснут все остальные, пробраться в директорский кабинет за своими документами. Задерживаться в приюте он не собирался. Но, слишком устав за день, сам не заметил, как отключился. Казалось, он лишь моргнул, как вдруг где-то над ухом заорал побудку помощник воспитателя. Блад резко вскочил с постели, ещё не до конца проснувшись, сунул ноги в ботинки и ступни ошпарила пронзительная боль. Он рухнул на кровать, спешно высвобождая из обуви окровавленные ноги. Из упавших на пол ботинок просыпались битые стёкла. В комнате воцарилась тишина, лишь тихо шипел Винтерсблад, вытаскивая вонзившиеся в стопы осколки.

– Кто это сделал? – строго спросил помощник воспитателя.

Разумеется, ему никто не ответил.

– Кто. Это. Сделал, ублюдки?! – с угрозой повторил он.

– Да сам, поди! – с невинным видом проблеял Булка. – Вчера кто-то спёр склянки со спиртом в медицинском кабинете. Вот он, поди, и был. Спрятал в ботинки, а со сна и забыл!

Судя по недовольному лицу, в эту историю помощник воспитателя не поверил, но и связываться с разбирательствами ему не хотелось.

– Ладно, пусть директор решает, кто из вас что спёр и где спрятал, – не меняя угрожающего тона, заключил он, – вы все – умываться! А ты, – он ткнул пальцем в сторону Винтерсблада, – иди в медкабинет. Ну, чего сидишь?

Блад, бросил на него враждебный взгляд и принялся вытряхивать из ботинок остатки стёкол.

– Не понесу же я тебя на руках! – с напускной грубостью прикрикнул помощник воспитателя. – А ну-ка, стой! – поймал он за шиворот Булку, замыкающего процессию в умывальную. – Сходи за метлой и убери осколки.

– Но сэр! – попробовал возмутиться Булка.

– Рот захлопни, Крейн, и делай, что сказано!

***

Шентэл ковылял по бесконечным коридорам в поисках медицинского кабинета. Сегодня он опять остался без завтрака, форма на нём по-прежнему воняла, а всё ещё заплывший глаз и припухший нос ныли монотонной болью, но это его уже не особо заботило. Обоссанные вещи, синяки и пустой желудок не так страшны, как искалеченные ноги: теперь он вряд ли сможет далеко убежать, даже если достанет свои документы. Придётся ждать несколько дней, пока раны заживут и он сможет ходить, не цепляясь за стену.

Блад в очередной раз свернул не туда, но за этим поворотом в коридоре кто-то был: можно хотя бы спросить дорогу. На полу, поджав коленки к груди, сидела девчонка. Длинное шерстяное платье, бесформенное, как и вся приютская одежда, рассыпанные по плечам мягкие каштановые локоны, вздрагивающие в бесшумных рыданиях тонкие руки… Она заметила его, спешно вытерла слёзы и строго глянула на Шентэла.

– Что ты делаешь в девчачьем крыле?

– Ищу медкабинет.

– Новенький что ли? Кабинет в другой стороне, – девчонка встала, откинула волосы за спину, демонстрируя гордую осанку. – Как тебя зовут?

– Винтерсблад.

– А имя?

– Мне оно не нравится.

– А мне не нравится называть людей по фамилии, – парировала девчонка и лукаво улыбнулась.

Эта улыбка была из тех, на которые невозможно не ответить. Даже если ты стоишь в полутьме холодного, ободранного приютского коридора в вонючей обгаженной форме, с фиолетовым лицом и изрезанными стеклом ногами. И Блад улыбнулся в ответ:

– Шентэл.

– Анна Рид. – Она протянула ему ладонь – тонкую и холодную, словно первый ночной ледок на осенних лужах. – Пойдём, Шентэл, я покажу тебе дорогу.

Они двинулись в обратном направлении.

– Ты в курсе, что воняешь? – усмехнулась Анна, но в её усмешке не было ни капли издёвки, скорее – сочувствие, которое она прятала, так как не хотела задеть самолюбие Блада.