– Комната подойдет, – перебила Лора.

Ей не хотелось встречаться ни с обладателем оранжевых глаз, ни с обладателем серых, но зато очень хотелось встретиться с собственной мечтой. Ответ, как обернуть содеянное вспять и починить свое бракованное тело, был почти у нее в кармане.

Так она думала.

И так прошло четыре года – впустую, брошенные на ветер, как те слова, что она однажды бросила морской ведьме. «Я согласна». Ни к первому, ни ко второму, впрочем, ее никто не принуждал, так что Лора не имела права жаловаться. Даже более того, она должна быть благодарна Джеку за то, что он принял ее, несмотря на содержимое «внутреннего шкафа». Лора до сих пор задавалась вопросом, почему. За эти четыре года к Джеку приходили десятки – нет, сотни – добровольцев ничуть не хуже, чем она, и половине он ответил «нет». Врачи, строители, библиотекари, учителя, предприниматели – все они были одинаково полезны. Вот только некоторые, объясняла Титания, представляли опасность. «Джек всегда смотрит, кто несет в себе хаос диких степей. Да, степи есть в каждом, но не в каждом они плутают, жертв невинных мáнят и зверей хищных таят. Таким, со звериной сутью, в городе не прижиться. Таких Джек не пускает». Не сказать, чтобы Лора хорошо поняла это объяснение – она в принципе не понимала Титанию, когда была трезвой, – но сейчас, лежа в постели, вдруг снова задумалась об этом.

Значит, в Лоре нет никаких «диких степей», и зло учинить она не может? Или он способен видеть степи, но не океаны? Хищных зверей, но не акул? Ха. Может, тогда Джек просто слепой?

Лора потянулась, сбросила с лица подушку, в которую зарылась носом, тщетно пытаясь опять уснуть, и свесилась с кровати, чтобы подкатить к себе инвалидную коляску. Колеса запутались в разбросанной по полу одежде, и где‐то там же хрустнули барабанные палочки. Лора встрепенулась, наклонилась еще ниже и, подобрав их с пола, проверила, не пошли ли трещины. Выдохнув с облегчением (это были уже восьмые по счету палочки за последние полгода), Лора кинула их в тот же угол, где стояла барабанная установка без ножных педалей, покрытая пылью.

«Репетиция… – подумала она, вспоминая вчерашний разговор с Францем. – Ага, как же! Да пошли они вместе со своей музыкой. И Джек, который заставил меня во все это ввязаться, тоже».

– Музыка – это танец души, – передразнила его высокий голос Лора, пока вслепую забирала волосы на затылке в короткий и маленький хвостик. Синие гирлянды, обрамляющие черновики и плакаты на стенах, перемигивались, скрадывая тот ужас, который нагонял царящий в комнате бардак при дневном свете. – То же самое, что пение или сами танцы. Все они дополняют друг друга, ведь так? Значит, ты можешь танцевать, не танцуя… Ну нет, совсем тупой, что ли? Как можно было сморозить такое?

«Почему?» – снова спросила себя Лора, но уже не вслух. Боялась, что кто‐то ее услышит. Боялась, что кто‐то ответит на этот вопрос, на который до сих пор отказывалась отвечать она сама.

«Почему я до сих пор здесь?»

Лора вытянула шею, чтобы посмотреться в маленькое круглое зеркало на подоконнике и цокнуть языком. Красная краска снова вымылась и остался клубничный блонд – еще чуть-чуть и вернется блонд обычный, ее родная платина. Ни один цвет категорически не держался на волосах Лоры, будто ее тело упорно продолжало отторгать все человеческое. Единственное, чего она смогла добиться за все годы, чтобы меньше походить на себя – на наивную и глупую морскую деву Лорелею, – так это состричь длинную копну до самого подбородка. Правда, на суше ее волосы почему‐то пушились, как сахарная вата. Снова посетовав на это, Лора приколола шпильками не влезшие в хвост пряди у висков, надела пять ушных сережек с пластмассовыми кольцами, а на шею – широкий бархатный чокер и задвинула прикроватный ящик. С заставленного видеокассетами подоконника на нее смотрели разбитые часы в форме русалочьего хвоста, подаренные Францем в качестве совершенно несмешной шутки, но Лоре не нужно было смотреть на циферблат, чтобы понять: нужно торопиться. Душица плохо умеет ждать и еще хуже – подолгу оставаться на одном месте.

Лора потянулась с кровати и, крепко держась за подлокотники кресла, быстро перетащила себя на сиденье – сначала верхнюю часть туловища, затем нижнюю. Удивительно, какими сильными и натренированными со временем стали ее руки и какими легкими – ноги. Натягивая джинсы, она по привычке ощупала лодыжки. Пальцы на них легко смыкались кольцом, а браслеты из жемчужных чешуек кололись, как пайетки на вечернем платье. Лора поддела их ногтем, будто собиралась содрать в очередной раз, но затем отпустила. Вместо этого она смахнула с рабочего стола липкие комки бумаги, в которые обычно прятала изжеванную и потерявшую вкус жвачку, сгребла оттуда второпях законченный чертеж и быстро запихнула его в кожаный тубус, чтобы не возвращаться. Мизинцы и ребро ладони, которым Лора обычно расправляла кальку, до сих пор серебрились в пыли карандашного грифеля: от усталости она рухнула спать, даже не отмыв их.

Спрятав следы ночной работы под длинными рукавами свитера, она заправила его в джинсы и, выехала из спальни в коридор, толкнув колесом дверь. Такая же, только в ванную, располагавшуюся прямо напротив, открылась ей навстречу.

– Доброе утро! – воскликнул Франц с неуместным для них обоих весельем, ненавязчиво прикрыв за собой дверь и загородив проход.

Лора впервые видела, как он покидает эту ванну на своих двоих, а не на спине Джека или ползком. С его челки и нижних прядей, напоминающих Лоре щупальца медузы, капала вода. Очевидно, он держал голову под краном, чтобы побыстрее оклематься. За те пятнадцать минут, что Лора собиралась, Франц даже успел забинтовать запястье: плотный белый бинт покрывал жилистую руку до самого локтя. Выше, где начиналась футболка, шли лейкопластыри в несколько рядов, как и на шее. Франц улыбнулся, демонстрируя ей выступающие клыки – по два сверху и снизу, – затем продемонстрировал ей зажатое между пальцами лезвие. Свет от абажурных торшеров мерцал на его гранях, как на драгоценном камне.

– Обсидиановое. Узнал тут из местной газетенки недавно, что обсидиан, оказывается, ядовит для оборотней. Решил попробовать, вдруг и для вампиров тоже? – поделился Франц так, будто Лоре было интересно, как и чем он пытается убить себя на этот раз.

Впрочем, иногда это и вправду было если не любопытно, то, по крайней мере, увлекательно. Например, когда Франц попросил Джека четвертовать его с помощью Барбары и разнести все нарезанные кусочки по городу (ну, чтоб наверняка). Даже здесь абсолютное бессмертие сыграло с Францем злую шутку: он не только не умер от этого, но и чувствовал все, что происходило с каждой его отдельной частью. Кусочки визжали так громко со всех концов Самайнтауна, что Джеку пришлось целую ночь собирать их обратно и сращивать вместе при помощи клея и шитья. В новостях этот загадочный феномен получил название «Кричащий вторник». Никто из горожан так и не понял, что именно тогда произошло, – к их собственному счастью.

Пока Лора пила чай, Франц мог сидеть напротив и ложками поедать цианистый калий, а пока смотрела телевизор – вешаться на люстре за ее спиной. Торчащий из груди кол, с которым он иногда спускался завтракать, тоже давно не пугал ее, как и запах угарного газа из подвала, выстрелы ружья, забытые на крыльце удавки с капканами. Сколько раз Франц резал себя и сколько раз падал в обморок после этого, Лора и вовсе предпочитала не вспоминать – давно сбилась со счета. Сложно было сказать, что восхищает ее больше – это его маниакальное упорство или же безграничная и извращенная фантазия. Она до сих пор гадала, какое же таинственное темное прошлое заставило его так отчаянно гнаться за смертью и как ему до сих пор это не надоело.

А главное, как он находит силы улыбаться ей каждый раз так, будто вовсе не страдает в глубине души?

Наехав Францу на ногу, чтобы он отодвинулся с прохода, Лора молча открыла дверь в ванную комнату.

– Я случайно задел артерию, так что там сейчас все в кровище, – предупредил Франц, виновато почесывая затылок. – Лучше пока, э-э, туда не заходить. Я сейчас приберусь, честно!

Лора закрыла дверь обратно.

Смирившись с тем, что сегодня придется не почистить зубы и обойтись без черной подводки вдоль нижних век, Лора так же молча развернула кресло и покатилась к двуязычной лестнице. Пандус, приделанный к правому ее ответвлению, жалобно затарахтел, когда Лора съехала по нему – быстрее, чем Франц вспомнил о своих обязательствах и успел ее нагнать. Она прекрасно справлялась со всем сама – и с тем, чтобы первое время летать с этих пандусов кубарем, тоже. Однако теперь ей были хорошо знакомы скользкие покрытия дома и то, как с ними справиться: Лора ловко затормозила в метре от стены и, гордо вскинув подбородок на шумный вздох Франца, покатилась дальше.

В гостиной все выглядело ровно так, как Лора себе представляла: со вчерашнего дня на кофейном столике прибавилось журналов и газет, а ворс обюссонского ковра встал пиками в тех местах, где по нему потоптался Франц в грязной обуви, вернувшись с кладбища (она знала отпечатки его ног наизусть). Тахта с каретной стяжкой была погребена под зарослями терна и плюща, проросшими за ночь там, где ее окропили слезы Титы. Шипы пульсировали у деревянных ножек, а на подлокотниках набухали темно-синие плоды, похожие на маленькие сливы. Лорелея никогда не пробовала их – и не стала бы пробовать даже под дулом пистолета, но знала, что терновые ягоды из Волшебной страны имеют ореховый привкус, карамельную сладость и действие, как у дурмана. Было достаточно трех таких ягод, чтобы усыпить женщину, и всего одной, чтобы усыпить мужчину. Хоть потребность в том и осталась в далеком прошлом, земля все еще одинаково откликалась что на зов Титании, что на ее печаль. И печаль эта, очевидно, намеревалась захватить их дом: ветви уже ползли по лазурным стенам, закрывая картины в деревянных рамах и чучела зверей.

– Надо купить Тите новый цветочный горшок и антидепрессанты, а то у нас снова диван зарос, – сказала Лора вместо приветствия, въехав на кухню.

В ней, отделенной от гостиной полукруглой аркой, мельтешил Джек. Он двигался до того быстро, что над плитой раскачивались связки душистых трав, как от ветра. Джек выдергивал из них по стебельку – лаврушка, базилик, укроп – и бросал в кипящую кастрюлю, источающую благоухающий аромат сырной похлебки. От приоткрытой духовки веяло жаром, жженым сахаром и вишней, а от заварочного чайника на тумбе – свежестью мятных листьев и чабрецом. В воздухе, пронзенном сквозь белые занавески солнечными лучами, мерцала пыль и золоченые чары: очевидно, Джеку все же удалось ненадолго расшевелить Титанию и привлечь ее к готовке в перерывах между высиживанием плюща и рыданиями по мертвому бывшему.

– Попробуй. – Джек подскочил к Лоре, едва она оказалась в арочном проеме, и подставил черпак к ее губам. – Как по соли?

Она высунула язык и лизнула край. Во рту тут же растекся слегка солоноватый жирный вкус голландского сыра, сливок и куркумы.

– Ты снова готовишь, – констатировала факт Лора вместо ответа и оттолкнула от себя черпак. – Что стряслось?

– Ничего, – ответил Джек, и это звучало почти убедительно. – Просто решил побаловать нас вкусной стряпней.

– «Нас»?

– Ну, сам я есть не могу, но эти запахи… М-м! – Джек потряс свободной рукой, будто загребал к тыкве воздух. – Божественно! Да и приятно смотреть, как едите вы. Эй, я разве так редко готовлю?

– Ты готовишь, только когда нервничаешь, – заметила Лора веско и проследила взглядом за Джеком, невозмутимо вернувшимся к захлебывающейся газовым пламенем плите.

– А вот и неправда.

– В прошлый раз ты готовил перед тем, как пойти на свидание, помнишь? Ну, то самое, провальное, когда девушка сняла твою тыкву и ударилась в истерику оттого, что под ней и вправду ничего нет. А до этого ты готовил перед судом, когда тебя обвинили в сексуальных домогательствах, потому что твоя тыква упала и закатилась какой‐то бабушке под юбку. А еще тот случай, когда Франца избили сосунки из «Жажды» за то, что у него вампира-родителя нет, и ты пошел разбираться с ними, но…

– Да понял я, понял! – Джек всплеснул руками и едва не выронил поварешку. – В этот раз я правда готовлю ради удовольствия, клянусь!

– Ради удовольствия, значит? Хм… Может, в самом деле… Тогда понятно, чего ты так пересолил.

– Что?! Так я все‐таки пересолил?

Лора победно ухмыльнулась.

На конфорках тем временем скворчали сразу четыре сковородки, разбрызгивая масло на керамическую плитку с изразцами и прованским узором. В железной миске дожидался своей очереди сливочный крем, в форме для запекания остывала завернутая в фольгу индейка, а из окошка двухъярусной духовки на Лору смотрело еще несколько забитых доверху посудин. Да, Джек определенно был не в порядке, и Франц, на цыпочках спустившийся по лестнице и не присоединившийся к расспросам, только подкрепил ее подозрения.

– Дай-ка угадаю. Это из-за того пекаря, которого кто‐то тоже порубил на суп, да? – предположила она без всяких прелюдий. В конце концов, обо всем, что случалось в Самайнтауне, обязательно докладывали по радио, а то стояло включенным на подоконнике кухни круглые сутки. Вот и сейчас оно шипело, перемежаясь то джазом, то очередными новостями – в том числе новостью об останках, найденных на заднем дворе того, кому они принадлежали. Франц, как бы невзначай проходящий мимо, наступил ногой на шнур, потянул его и невинно ойкнул, когда тот выдернулся. Радио затихло, а Лора, наоборот, оживилась. – Остальные части тела до сих пор не нашли? Слышала, там была только его голова, и все… Где же остальное?

– Это не лучшая тема для разговора за завтраком, – вздохнул Джек, возвращаясь к своим кастрюлям.

– Вполне обычная для Самайнтауна, – возразила Лора. – Именно поэтому я и не понимаю, чего ты завелся. Сам пекаря, что ли, грохнул? – И Лора хохотнула над собственной шуткой, несмотря на тишину, которая повисла.

– Ты живешь здесь четыре года, верно? – спросил вдруг Франц, сунув руки в карманы, пока ждал, когда забурлит его турка с кофе. Франц протиснулся к плите и поставил ее на освободившуюся конфорку, когда Джек снял с той похлебку, видимо, окончательно в ней разочаровавшись. – Сколько раз за это время ты слышала о трупах жителей, умерших насильственной смертью? То‐то же. Нисколько! Все потому, что так умирают только туристы. Последний же раз, когда кто‐то убил жителя Самайнтауна, был лет шесть или семь назад. Так что подобное уже само по себе сенсация, не говоря уже о других… сложностях.

Франц бросил опасливый взгляд на Джека, когда тот, чрезмерно увлеченный своими кулинарными шедеврами, запричитал над подгоревшим пирогом, вытащив его из духовки с помощью цветастых плюшевых прихваток. На худых руках Джека, превосходя размер его реальных ладоней раза в четыре, они походили на крабьи клешни.

Слушая вполуха, Лора объехала его и подобралась к круглому столу посреди кухни, где уже стоял графин с апельсиновым соком и сохли после мытья приборы, разложенные на махровом полотенце. Она дотянулась до фруктовой корзины за ними, выбрала себе спелое желтое яблоко и перебросила его из одной руки в другую. Только такие, желтые, почти золотые, росли в Самайнтауне. Сладкие до одури. Укусишь раз – и будто выпил стакан липового меда! Приехать сюда стоило хотя бы ради них, с этим даже Лора не могла поспорить. А еще сок этих яблок обволакивал и успокаивал раздраженное горло лучше подогретого молока. Лора всегда грызла их, чтобы унять першение, если у нее заканчивались леденцы или жвачка. После вчерашнего, когда ей пришлось вылавливать «добычу» для Франца, горло саднило особенно.

– Сложностях? Какие могут быть сложности, когда Джек знает все и обо всем, что творится в Самайнтауне? Буквально, – хмыкнула Лора. – Как вы там это называете… Ах, да. Чувство. Разве он в таком случае не должен знать, кто грохнул пекаря?

– К этому я и вел, – вздохнул Франц. – В этот раз Чувство не сработало. Джек ничего не знает. Пожалуй, впервые в жизни.

И они с Лорой (тоже впервые) сделали что‐то вместе – одновременно посмотрели на Джека. Тот упорно продолжал делать вид, что сковородки с жарким интересуют его больше, да и разговаривают вообще не о нем и не здесь. Отчего‐то – может быть, от витающего под потолком пара, делающего духоту в кухне невыносимой? – Лоре стало не по себе. Она оттянула пальцем чокер, словно он душил ее.

– Ну, бывает. – Ее тон тем не менее не изменился: остался таким же колючим, как булавка или взгляд. – Это его Чувство ведь просто интуиция, типа экстрасенсорного дара, а не военно-морской радар с точностью до миллисекунды…

– Вообще‐то как раз радар, – шепнул Франц. – С точностью до миллисекунды, да.

– Неважно. Пусть просто оставит это дело Ральфу. Полиция в Самайнтауне что, зря существует?

– Полиция? Ха! Она нужна воришек ловить и разбуянившихся туристов с напоившими их нимфами приструнивать, а не всемогущих убийц. Ведь если кто‐то может оставаться невидимым для самого Джека, то, как думаешь, какой толк может быть от обычной полиции? – пробормотал Франц и крепко задумался возле окна, потирая перевязанное запястье. Лимонно-рыжий свет, приглушенный занавесками, подчеркивал нездоровую белизну его кожи.

– Ну, тогда, видимо, мы обречены, – весело сказала Лора.