– Думаю, что мне столько не платят, – хмыкнул он.

– Я серьезно.

– А я похож на шутника? Цветы как цветы. Я вообще‐то запрещал их трогать. Помой потом руки, на этих цветах вообще‐то труп разделывали.

– Части которого вы, разумеется, уже нашли? – Джек не хотел, чтобы это прозвучало как сарказм, но так и получилось. Толстые губы Ральфа сжались в линию, челюсть заходила туда-сюда.

– Еще нет.

– Подозреваемые есть?

– Нет.

– А какие‐нибудь следы? Улики? – Судя по воцарившемуся молчанию, ответ был очевиден. – Чем ты вообще занимаешься?!

– Приехал к мэру в гости, он обещал сварить мне кофе, – ответил тот невозмутимо, и Джек почувствовал, как близится к тому, чтобы на крыльце особняка угасла еще одна свеча. – Что конкретно ты хочешь от меня услышать?

– Предположения! Как кто‐то мог бесшумно разделать человека посреди бела дня в его же доме, еще и всего за пять-десять минут, пока жена обслуживала посетителей, находясь всего через две стены? Как кто‐то зашел и вышел из бакалеи, ничего не испачкав в крови после содеянного? И зачем кому‐то понадобились все части тела, кроме головы, которую оставили на самом видном месте, в цветах, когда…

– Не знаю, Джек! Прошел всего лишь день. Свидетелей нет, отпечатков тоже. Может, станет яснее, когда появится вторая жертва…

– Вторая жертва?! Ты с ума сошел?

– Я действую согласно протоколу, – отчеканил Ральф и вдруг принялся грызть кончик зубочистки, которую вытащил из кармана рубашки и распаковал от шелестящей слюды. В тот миг Джек понял, чего это он так самозабвенно на картину пялился: не любовался, а пытался незаметно вытащить языком кусочек от обеда, застрявший у него в зубах. – Я не говорю, что собираюсь сидеть сложа руки и бухать «Ихор» в «Жажде», но и рвать задницу не вижу смысла тоже. Как я уже сказал, мне столько не платят. Да и напомни-ка, кто из нас двоих должен заниматься убийствами горожан? – И он смерил Джека сверху вниз ленивым взглядом. – Я подметаю следы за горожанами, убивающих не-горожан, а ты – наоборот. Мэр мне все рассказал. Что ты не почувствовал, когда совершили убийство в этот раз… Значит, ты даже бесполезнее меня. Где ты был, когда мужика, как индейку на семейный ужин, потрошили? Помогал каким‐нибудь старушкам вкручивать лампочки в подвале? Вот и продолжай этим заниматься, а я буду заниматься расследованием. По про‐то-ко-лу!

Джек замолчал. Скопившееся раздражение в нем настолько заострилось, что еще б немного – и ножом прорезало в его тыкве вторую пару треугольных глаз и новый рот, только уже отнюдь не улыбающийся.

– О чем вы тут разговариваете?

Очевидно, мэр покинул спальню До чуть раньше, чем Джек с Ральфом это заметили, потому что, когда он подошел к ним, лоб его был изломан морщинами от негодования. Значит, на самом деле слышал, о чем идет разговор, вот и возмущался. Ведь кто обсуждает такие вещи в коридоре? Любопытные носы прислуги торчали из-за угла кухни, но тут же спрятались обратно, стоило появиться мэру. Он ненавязчиво взял Джека с Ральфом за плечи и увел их от кухни к двустворчатым дверям и из соснового массива, возле которых, точно стража, стояли напольные часы с кукушкой – один в один как у Джека в Крепости. Там Винсент разгладил лацканы коверкота, пригладил пятерней каштановые волосы, посеребренные пережитым горем и спиритизмом, и лишь затем заговорил:

– Итак… Ты, должно быть, принес мне чертежи, Джек?

– Чертежи? – переспросил тот растерянно, оттягивая большим пальцем ремень своих подтяжек. Те хлестнули его по плечу, когда Джек ремешок отпустил. – Какие чертежи?

– Те, которые я просил у Лорелеи.

– Вы с Лорой о чем‐то договаривались?

– Не совсем. Я писал ей на электронную почту, но она не ответила. Никогда не отвечает, – пробормотал мэр, и Джек невольно хмыкнул. Он бы удивился гораздо сильнее, если бы было наоборот. Даже заказчикам и тем приходилось бегать за ней. – Я надеялся, что она все‐таки прочла письмо и прислала с чертежами тебя. Мне нужна копия тех, которые она выполняла по моему заказу где‐то полтора года назад. Речь о новом коллекторе для Самайнтауна. Мы так и не закончили строительство, рабочие, как всегда, где‐то напортачили, и случился потоп. Если ты чувствовал канализационную вонь в той стороне, как идти к кладбищу, – это как раз из-за него. Мне нужен оригинальный чертеж, чтобы все исправить…

– Я ничего не знаю об этом, но обязательно спрошу у Лоры. Вообще‐то я пришел сюда, чтобы обсудить вчерашний инцидент. Я был в бакалее, осмотрел место происшествия, и у меня есть кое‐какие…

– Ах, ты все об этом. – Мэр вдруг махнул рукой, как если бы они сидели за общим столом и Джек предложил ему положить еще одну ложку крабового салата. – Забудь, что я сказал тогда в машине. Я был не в духе, сам понимаешь, мало какой мэр обрадуется, когда такая чертовщина творится всего за год до переизбрания. Тебе не нужно беспокоиться, Ральф со всем разберется, а ты… Лучше продолжай заботиться о простых жителях, особенно о бабушках. В городе нынче часто пробки выбивает.

Ральф, обсасывающий свою зубочистку, хохотнул так весело, что случайно перекусил ее, зажатую между зубов, пополам. Елейная улыбка мэра, какой он часто одаривал горожан с трибуны после вдохновленной речи, но никогда – Джека, застала того врасплох. Пренебрежение, поданное под изысканной лестью, было достаточно легко раскусить, но вот опасливость и тайну, что пряталась в начинке, как жидкий центр у фондана…

«Он настолько в меня не верит? – подумал Джек сначала, но затем подумал еще раз: – Или просто не хочет, чтобы я мешался? С чего бы это? Боится, что я затребую отмену праздников и его репутация с бюджетом подорвутся?» А Джек ведь и впрямь хотел затребовать, вот только знал мэра как облупленного – как весь их род, что унаследовал упрямство Розы, но утратил ее же здравомыслие, – потому понимал, что это бесполезно. «Одно убийство – еще не серия», скажет он и будет прав. Даже если Джек и есть весь Самайнтаун. Даже если это означает, что им всем должно быть неспокойно, когда неспокойно ему.

Звон бьющейся посуды, донесшийся из-за дверей гостиной, на которые мэр косился каждые три секунды, заставил вздрогнуть всех троих. Даже Джека, привыкшего к вечным визгам и кавардаку дома.

– Пресвятая Осень! Моя непутевая прислуга сейчас оставит город без средств к существованию, – прошипел мэр, растирая еще одну морщину, пролегшую теперь на сморщенном носу. – Парни, давайте и вправду перенесем наше «совещание» на другой день. У меня в гостиной сейчас сидит очень важный человек! Уж точно поважнее какого‐то мертвого пекаря без половины туловища…

– Без туловища вообще, – уточнил Джек. – Целиком.

– И конечностей, – кивнул Ральф.

Мэр резко вздохнул.

– Я имею в виду, что человек, ждущий меня в гостиной, пожертвовал в наши городские фонды – и в тот, что обеспечивает твое существование, Джек, между прочим, тоже, – такую кругленькую сумму, что по сравнению с ней даже твоя тыква выглядит квадратной. Я должен был приехать домой еще к пяти, так что он уже ждет меня дольше, чем моя жена ждала предложения руки и сердца. А учитывая звук, который вы сейчас слышали, ситуация рискует выйти из-под контроля. Так что, прошу, вы оба… Занимайтесь тем же, чем и всегда. А будут новости – звоните.

Когда сиделка Доротеи, вынужденная теперь заменять и дворецкого, выскочила из спальни и повела их с Ральфом к выходу из дома, Джек напоследок обернулся. Не дожидаясь, когда его непрошеные гости уйдут, мэр тут же двинулся к гостю другому, долгожданному. В приоткрытые двери кабинета, которые тот распахнул, Джек успел увидеть бархатное кресло с капитоне, чайный стол, заставленный заварочными чайниками, и длинные скрещенные ноги, вытянутые под ним. Мужская рука, облаченная в темно-серую перчатку из велюра, лежала на подлокотнике кресла, а из-за его спинки выглядывало плечо с декоративным эполетом. Длинные серебряные цепочки покачивались, скользя по черной строгой ткани, пока гость вытирался ажурной салфеткой от чая, который пролила на него хлопочущая вокруг девчушка в белом переднике. Джек услышал лишь ее сбивчивые извинения, заглушаемые звоном собираемых с ковра осколков, прежде чем мэр окончательно скрылся за дверьми.

Спустя несколько мгновений за Джеком закрылись и двери самого дома. Ветер взметнул желтые листья из-под ног спускающегося по ступенькам Ральфа, будто пытался спасти их от его тяжелой, под стать медведю, поступи. Он переваливался с ноги на ногу, оттягивая карманы мембранной куртки, в которую спрятал сжатые кулаки после того, как раскрошил на землю остатки зубочистки.

– Так и не сварил мне кофе, толстосум! И чего подвозил его тогда? – проворчал Ральф, плюясь прямо мэру на крыльцо. – Еще и с тобой на пару выставил, как лузера какого‐то.

Хорошие манеры и раньше были ему несвойственны, но Джеку казалось правильным, если сам он продолжит их блюсти. В конце концов, ссориться с Ральфом было крайне невыгодно для них обоих, особенно в столь смутное время.

– Слушай, Ральф… – начал Джек поэтому, сунув большие пальцы в карманы вельветовых штанов по привычке. Он замер на ступеньку выше, чем остановился и оглянулся на него Ральф, но даже тогда не смог превзойти его в росте. – Забыл сказать спасибо за то, что помог уладить дело с Артуром Мором. В том переулке, где… м-м… произошел еще один инцидент, сейчас даже чище, чем у меня дома. Так что, обещаю, я заплачу тебе с надбавкой за такую оперативную работу!

Ральф посмотрел на него так, будто Джек предложил ему обернуться вместо медведя петухом.

– Ты что‐то путаешь. Я ничего не делал с Аскалем Муром, или как там его.

– Артуром Мором, – поправил Джек рефлекторно, но важно сейчас было не это. – Подожди… Лора же звонила тебе, разве нет?

– Лора позвонила мне в час дня, а подъехал я туда только к трем. Там уже ничего не было к этому моменту, обычный переулок, как ты и сказал.

– Ты уверен? – переспросил Джек. Ему показалось, что все его тело онемело от шеи до кончиков пальцев. Так ощущалось незнание, которое Джек не привык – не должен был – испытывать в собственном городе, но испытывал уже второй раз за день. – А родные погибшего к тебе с заявлением о пропаже еще не приходили?

– Не-а.

– Пора бы… Это точно не ты постарался? Ничего не путаешь?

– Сколько можно повторять? Думаешь, я благородного из себя корчу? Титания, конечно, красотка, я и сам ее на свидание не раз звал – хорошо, что она меня отшила, кстати, – но от бабок я никогда не откажусь, ты это знаешь. Наверное, кто‐то из твоих ребят просто прибрался раньше, – пожал Ральф плечами, и Джек с трудом проглотил очередное «Точно?». Ведь знал, что никому из его семьи разобраться с таким не под силу: Францу было некогда (он страдал), Титания бы снова впала в транс, едва к тому переулку подступившись, а Лора бы попросту туда не добралась. Конечно, таинственное исчезновение места преступления было сейчас меньшей из проблем Джека. Да и проблему это в принципе напоминало мало – скорее дар. А разве культурно к дарам придираться? – В следующий раз не дергайте меня, олухи, если сами справиться можете, – добавил Ральф раздраженно. – Ох, и почему все красивые женщины либо стервы, либо истерички, либо пытаются тебя убить…

С этим философским замечанием Ральф спустился с лестницы и залез в полицейскую машину с подбитой левой фарой и поцарапанным капотом после многочисленных аварий, которые случались каждую субботу, когда Ральф садился за руль пьяным после спортивного бара. Стоя у затворившихся за ними ворот и глядя, как он уезжает, протягивая за собой колею по грязи, Джек вдыхал в себя осенний воздух, а выдыхал по-прежнему аромат цветов. Тот свербел где‐то в глубине, царапал горло, как если бы в нем застряла рыбья кость. Растерев кадык костяшками, Джек снова глянул на особняк: горящих окон в том прибавилось, но жизни будто стало ощущаться еще меньше. Он нашел взглядом окно До – снова потемневшее, зашторенное и единственное, где витраж складывался в цветочные узоры, а не геометрические – и лишь затем наконец‐то пошел прочь, борясь с колющим желанием вернуться. Что‐то определенно было не так – не то в мэре, не то в самом особняке, но Джек не понимал, что именно.

Все немного прояснилось спустя несколько часов, когда небо расписали сумерки.

В них Самайнтаун всегда снимал маску захолустья и раскрашивал лицо в цвета неона, звезд и диких трав, торговцы с которыми выходили из своих скромных магазинчиков на улицы в охапку с товаром и брошюрами. Даже Светлый район менялся, темно-синие дома с маленькими шпилями начинали походить на когти, а улицы, не считая центрального рынка, стремительно пустели, будто кто‐то выпускал из городских жил кровь. Темный район же эту кровь жадно поглощал: туристы набивались в бары с живой музыкой, лебединые девы танцевали на речной глади, дети разоряли палатки с карамельными яблоками и тащили родителей в парк аттракционов, где крутилось мигающее колесо. Колокольный звон из городской башни с круглым циферблатом, которую было видно из любой точки Самайнтауна, напоминал его сердцебиение.

Джек петлял по между отелями и болотными огнями – вспыхивая в стеклянных колбах фонарей и вдоль мощенных дорог, те отбрасывали на стены и людей бирюзово-зеленые блики. Он снова выполнял людские просьбы, на которые у него не нашлось времени днем: помог дотащить несколько ящиков с известью рабочим, нашел родителей заплаканного ребенка, потерявшегося в толпе у речных трамвайчиков; заглянул к знакомой старушке по пути, чтобы проверить, работает ли починенный накануне кран. Рутина успокаивала, помогала прочистить тыквенную голову, которую забили липкие, точно густая каша, мысли.

«Смерть смертью, но и о жизни не стоит забывать», – подумал он тогда и решил отложить то, с чем справиться все равно пока не может, чтобы сосредоточиться на том, что ему по силам. А по силам Джеку всегда было помогать, следить, заботиться… В конце концов, все ведь начинается с малого.

И неприятности, правда, тоже.

Хрясь!

– Да, да! Попал!

Тыква Джека покатилась по асфальту с глухим стуком.

«Вот что за невезение! – расстроился Джек. – Хотел же срезать через парк, а не через парковку».

Мало того что в этой части города и впрямь пахло застоявшейся водой со стоками, как предупреждал мэр, так здесь еще и с болотными огнями в фонарях темно было, как в склепе. Неоновые вывески с гирляндами тонули в вечернем мареве тумана. Подпрыгивая, тыква Джека укатилась к колесам крытого фургона, ударилась о шины и остановилась так, уставившись черными треугольными глазами на трех подростков, выскочивших из-за угла. В бомберах с вышивками старшей школы, но с едва проступившей на щеках небритостью – сколько им? пятнадцать? – они вмиг окружили Джека. Все трое как на подбор для выступления в театре: брюнет, блондин и рыжий – худощавый, мускулистый, пухлый. Джек и раньше знал, что любим детьми, но нелюбим подростками, однако бейсбольная бита в руках одного из них, которой тот отбил его тыкву, как мяч, все равно застала врасплох.

– Я и не думал, что это будет настолько просто!

– Чуваку не помешала бы изолента.

– Обалдеть, в ней реально пусто! Гляньте, пацаны.

И они, подобрав тыкву, принялись по очереди пихать в нее свои тупые головы, гогоча и завывая, будто изображали привидение или восставшего из могилы мертвеца, а не Джека. Сам он остался стоять в стороне, чувствуя себя не столько униженным, сколько брошенным, будто говорящая кукла, с которой сняли механизм, чтобы покопаться в нем, в то время как саму куклу отправили на помойку. Ветер приподнял ажурный воротник его рубашки, и Джек рефлекторно опустил его обратно, а вместе с тем огладил пустоту над шеей. Воротник был даже выше, чем она.