Глава 5

Фелот (побережье Красного моря)

Дорос поднялся на ноги, отряхивая с брюк сухие травинки, и посмотрел на Ирфина исподлобья. Тот поднял руку и пошевелил пальцами: жест, который темные эльфы использовали испокон веков, вызывая кого-то на поединок.

– Еще раз.

– Какой в этом смысл? – тряхнул головой юноша. – Ты все равно меня победишь!

– Не предпримешь очередную попытку – не узнаешь.

– Да я уже знаю! Проклятье! – Дорос швырнул парные клинки на траву. – Тебя привели сюда для того, чтобы ты учил меня воинскому делу, а не для того, чтобы…

В течение нескольких мгновений Ирфин наблюдал за своим учеником. Дорос стоял, опустив голову, и длинные пряди цвета льна падали ему на лицо. Он был ниже учителя на полголовы и казался чересчур худым. Вряд ли из него выйдет хороший воин. И дело не в том, что юнца унесет ветер, когда он отправится в свой первый поход.

– Подними, – приказал он Доросу.

Поколебавшись, юноша наклонился и поднял оружие. Ирфин убрал в ножны свои парные клинки, подошел к сыну торговца Кловиса и наградил его подзатыльником.

– Ай! – взвизгнул тот.

– Не смей так обращаться с оружием. Если я увижу это еще раз, одной оплеухой ты не отделаешься.

– Это всего лишь глупые железки, над которыми воины чахнут по понятным только им причинам!

– Это парные клинки, которые срубили не одну сотню голов. И к ним нужно относиться с уважением. Я достал их для тебя, и твоему отцу они обошлись в целое состояние.

Дорос вскинул подбородок.

– Мой отец может сделать такой подарок своему сыну! Вряд ли он от этого обеднеет!

– Не обеднеет. Но если ты не закроешь рот прямо сейчас, я подниму тебя в час быка, и ты переплывешь самое большое озеро в лесу пять раз. И продолжишь плавать. Как долго – зависит от моего настроения.

Ламия наблюдала за этой сценой из спасительной тени увитой зеленью беседки. Видимо, Ирфин слишком увлекся боем – если то, что происходило между ним и Доросом, следовало называть боем, а не избиением почти безоружных и абсолютно беззащитных юношей – и не заметил ее появления. Золотисто-карие глаза девушки, подведенные черной краской, следили за участниками разворачивающейся сцены, на тонких губах играла улыбка. Она успела сменить шелковую тунику, которую выбрала для похода в город, на короткое платье из серебряного кружева, плотно облегавшее тело. Обнаженные плечи Ламии покрывала вышитая драгоценными камнями накидка, такая легкая, что могло показаться, будто ее соткали из воздуха. Сестра Дороса пила холодное вино, ела персики и не торопилась вмешиваться в разговор, хотя на памяти Ирфина не раз и не два отпускала нелестные замечания в адрес брата.

– Не нужны мне твои озера! И твои уроки тоже! Так отцу и передам! Что за глупые мысли приходят ему в голову?! Почему это я должен стать воином?! От кого мне защищаться за этими стенами?!

– Жду тебя через два дня на рассвете, Дорос. Если опоздаешь – пеняй на себя.

Ирфин проводил взглядом удаляющегося юношу и подошел к беседке, в которой сидела Ламия.

– Хнычет как девка, едва встретившая пятую весну, – сказала она, откусывая от персика. – Сколько его помню, он всегда был таким. И могу понять отца. Наверное, он решил, что твои уроки воинского искусства помогут ему стать более мужественным. Смешно.

– Так ты наблюдаешь за нами для того, чтобы посмеяться?

– Я наблюдаю за тобой. Почему ты не заходишь?

– Мне нужно переодеться. Я не могу появляться перед своей госпожой в таком виде.

– Переоденешься потом. Сейчас ты выпьешь со мной холодного вина. Ты хочешь, чтобы я налила тебе холодного вина? В такую жару от него никто не откажется.

Узнав, что Ирфин с воинами вернулся в Фелот, Кловис нашел ранее гостивших у него эльфов (боги ведают, как, но торговцу это удалось) и расспросил о дальнейших планах. Как скоро они тронутся в путь? Куда направятся? Ирфин сообщил, что спутники в ближайшие несколько лун город покидать не намерены. Кловис предложил им поселиться в одном из принадлежащих ему домов, а первый советник, в свою очередь, поинтересовался, не найдется ли у него работа для чужеземца. Торговец вспылил, сказав, что не посмеет брать с постояльцев денег, тем более что они друг с другом знакомы, но Ирфин, привыкший платить за все, что получает, настоял на своем. С тех пор он дважды в неделю давал уроки фехтования Доросу, одному из сыновей хозяина дома, не так давно встретившему двадцатую весну.

Дорос был ленив, неповоротлив и чаще думал о плошке, полной фиников, чем о воинской славе. Вряд ли Кловис видел своего сына в почетном карауле, который несла стража патриция возле дворца, и уж точно не думал, что тот будет защищать город от редких нападений разбойников и диких племен. Торговец хотел, чтобы мальчик наконец-то повзрослел, а Дорос, в свою очередь, взрослеть не собирался. Иногда Ирфин размышлял о том, что сделал бы с таким эльфом главный воин в деревне янтарных Жрецов. Почти не умеет плавать, швыряет на землю оружие, постоянно опаздывает на уроки. Такого эльфа в деревне янтарных Жрецов высекли бы плетьми на глазах у остальных. Да что там Жрецы: самому Ирфину нередко доставалось от наставников, если он просыпался слишком поздно или отказывался слушаться приказов.

Ламия сделала еще один глоток вина и вернула кубок на медный стол с витыми ножками.

– И не жарко тебе упражняться в фехтовании в коже на закате? – обратилась она к Ирфину.

– Воины концентрируются на схватке. Мы можем сражаться хоть в адском пекле, хоть на самой холодной горе в северных землях.

– А женщины-воины? Они тоже так могут?

– Многие сильнее и искуснее воинов-мужчин. Там, где родились мои давние предки, армия на две трети состояла из женщин.

Указательный палец Ламии, украшенный перстнем с фиалковой бирюзой, лег на подбородок Ирфина, предлагая ему наклонить голову.

– Похоже на амазонок, – сказала она. – На тех легендарных воительниц, которые убивали мужчин и вырезали себе одну грудь для того, чтобы было удобнее держать лук.

– Нет. Если они и убивали мужчин, то исключительно врагов. А свое тело не уродовали.

– Их тело было таким же красивым, как мое?

Ламия взяла Ирфина за запястья и приложила его ладони к своей груди. Он чувствовал тепло ее кожи под полупрозрачной тканью, ощущал биение ее сердца и уже в который раз задавал себе вопрос, ответа на который не знал: какой магией одарили при рождении эту маленькую женщину, и почему он, на кого подобное никогда не действовало, попался на крючок?

– Не понимаю, зачем ты задаешь эти глупые вопросы. Или ты не знаешь, что красива?

– Знаю. Но хочу, чтобы ты мне об этом сказал.

– Ты красива.

– Еще.

– Ты прекрасна как полная луна, поднимающаяся над пустыней в ясную ночь.

Девушка расхохоталась.

– Самый глупый комплимент на свете! Она же круглая и выглядит как непрожаренная лепешка! Какая женщина обрадуется, если ее сравнят с луной?

– Луна очень похожа на женщину, – возразил Ирфин. – Она холодна, недосягаема, иногда освещает твой путь, а иногда прячется за облаками. Но все, что происходит на земле, зависит от нее. Приливы. Отливы. Цветение. Рождение и смерть. Ее можно любить, можно ненавидеть. Можно думать, что она любит тебя или ненавидит тебя. Но все твои предположения будут ложными, потому что никому не дано постичь ее тайны. И, наверное, постигать их не стоит. Иначе жизнь потеряет смысл.

Ламия села ему на колени, уперлась руками в увитую плющом стену беседки, потянулась к губам Ирфина и поцеловала его. Поцелуй этот был долгим, глубоким и сладким. Наверное, так город на берегу моря с самой чистой в двух мирах водой целует ступивших за его ворота путников, и они остаются здесь, не находя в себе сил продолжать свое путешествие. Они бродят по улицам, дышат горячим воздухом и не понимают, что больны. А в тот момент, когда поймут, будет слишком поздно, но волноваться они не будут. В храме из лазурного камня эту хворь называют счастьем, и ни одно здравомыслящее существо в двух мирах лекарства от счастья не ищет. Скорее, вам дадут любовное зелье. Две-три капли сладкого отвара – и из этого омута уже не выбраться.

– Я люблю тебя, Ирфин.

Отстранившись, девушка убрала с его щек растрепавшиеся пряди и уже наклонилась для того, чтобы поцеловать снова, но в последнее мгновение передумала.

– Что такое? – поднял брови он.

– Я хочу тебя. Прямо сейчас.

– Не здесь.

– Здесь, – упрямо тряхнула головой Ламия.

Благодаря жрице сладострастия, которая служила чашницей у янтарной Жрицы Энлиль и волею богов оказалась первой женщиной ее сына, Ирфин узнал о множестве чужеземных обычаев. Ноа родилась в Фелоте, в храме из лазурного камня, и большинство этих обычаев он наблюдал сегодня в городе. Сложнее всего ему, юноше, воспитанному в строгой атмосфере храма Светлой сестры, давалась мысль о полной свободе в отношениях между мужчинами и женщинам. То, что казалось Ирфину постыдным и предназначенным только для двоих, Ноа не просто делала прилюдно – она наслаждалась этим без всякого стеснения. Винить Ламию было не в чем. На улицах этого города слово «постыдный», как могло показаться, запретили особым указом патриция.

Девушка стянула кружевное платье через голову и бросила его на пол, а потом тряхнула головой, расправляя скрученные в узел волосы. Тяжелые темные пряди рассыпались по обнаженным плечам. Что да скажет торговец Кловис, увидев ее здесь в таком виде? Эта мысль заставила Ирфина улыбнуться, хотя еще несколько дней назад он ощущал то ли стыд, то ли вину. Здесь отцы следят за своими дочерьми не так пристально, как в деревне Жреца Орлина. Да и вряд ли Кловис смог бы посадить Ламию под замок. В чем-то она походила на Оделию, старшую дочь Ирфина от первой жены. У нее миловидная внешность, тихий спокойный голос, прекрасные манеры. Но внутри таких женщин дремлет дьявол.

– Хочешь, чтобы Дорос за нами понаблюдал? – улыбнулся он.

– Пусть наблюдает, – хмыкнула Ламия. – Мне все равно.

***

С дочерью Кловиса Ирфин познакомился случайно. Жители Фелота, исповедовавшие свободные нравы, порой делали самые нелогичные в двух мирах вещи. И большая часть этих вещей касалась женщин. Так, они должны были покрывать лица, появляясь в людных местах, но ткань для этих целей использовалась прозрачная. Согласно еще одному запрету незамужних и невинных девушек не представляли гостям дома. Именно поэтому первый советник и его спутники не видели ни Ламию, ни других дочерей Кловиса, которые еще не успели обзавестись супругом, во время предыдущего визита. Ирфин, беседуя с его старшей женой, удивился: неужели у господина рождаются исключительно сыновья? Женщина добродушно рассмеялась. «Большинство девушек воспитываются в храме богини сладострастия, – сказала она. – Они будут смущать дорогих гостей нескромными взглядами, и те потеряют аппетит». Ирфин пытался сохранить серьезное выражение лица, но в итоге громко расхохотался, чем повеселил и жен Кловиса, и пришедших с ним эльфов, и сыновей хозяина дома.

Приличным вещам в храме богини сладострастия девушек не учат, это известно каждому. А что насчет нескромных взглядов, которые будут бросать на юных красавиц изголодавшиеся не только по горячей еде и вкусному вину мужчины? Старшая жена торговца ответила, что невинность в Фелоте считается чуть ли не грехом, и девушки стараются избавиться от нее поскорее. Замуж здесь выходили рано, а детей иногда рожали и того раньше. Жениться на юной особе, у которой уже подрастает пара сорванцов, было обычным делом. Также в городе на берегу моря с самой чистой в двух мирах водой приветствовали союзы зрелых мужчин и девушек, а женщины в возрасте часто обзаводились двумя и даже тремя молодыми мужьями.

После того ужина Ирфин долго размышлял о том, что религия в Фелоте уж слишком тесно переплелась с государственными делами. Если бы главная жрица лазурного храма не приняла обет безбрачия, то наведалась бы в спальню патриция для того, чтобы нашептать ему на ушко какое-нибудь политическое решение.

В честь возвращения первого советника и его спутников Кловис решил устроить праздничную охоту в густых лесах, окружавших Фелот. Ирфин, с детства не евший мясо, считал такие развлечения варварством, но решил не обижать хозяина. В назначенный час во дворе дома торговца собралась вооруженная чуть ли не до зубов толпа, выглядевшая так, будто предстоит не охота, а военный поход. По обычаю все мужчины носили кожаные маски, скрывавшие верхнюю половину лица, а волосы убирали под маленькие шапочки, и узнать кого-либо было невозможно. Жены Кловиса, которых охота не интересовала, остались дома: они сидели на внутреннем дворе за вышиванием и вели понятные только им разговоры, а дочери прятались во внутренних комнатах дома.

Дичи в лесах было много. Удивительно, что при любви городских жителей к мясу здесь до сих пор остались животные. Сыновья Кловиса хвастались друг перед другом умением держаться в седле и, звонко хохоча, пускали стрелы в стволы деревьев. Филипп и Девин держались рядом с хозяином, ведя неспешную беседу, Ирфин и Валид замыкали шествие.

– Олень, олень! – вдруг крикнул кто-то из юношей.

Животное стояло на большой поляне и лакало воду из мелкой речушки. Не олень, подумал первый советник. Крохотный олененок, недавно научившийся ходить. Скорее всего, убежал от матери на поиски приключений и потерялся. Олененок поднял голову и посмотрел на Ирфина внимательными печальными глазами. Он и не думал бояться чужаков. Напротив, сделал пару неуверенных шагов в направлении охотников.

– Убей его, Ирфин! – подзадорил Филипп. – Будет нам нежная оленина на ужин!

Первый советник снял с плеча лук и наложил стрелу. Галдевшая компания мгновенно замолчала, и в навалившейся тишине раздались заливистые трели лесных птиц. Тетива издала звук, похожий на внезапно оборвавшуюся песню. Олененок топнул копытцем и пустился наутек. Стрела пролетела на расстоянии волоска от его груди. Ирфин представил, как колотится сердечко спасшегося малыша, и вознес безмолвную молитву духам леса. Слава богам, ни один из охотников не догадался пустить вторую стрелу: она точно попала бы в цель.

– Удрала оленина, – с досадой сказал один из сыновей Кловиса.

– Он же совсем малютка, – покачал головой Девин. – У меня рука бы не поднялась убить такого.

– Это животные! – возмутился юноша. – Они созданы для того, чтобы мы их ели!

– Они созданы для того, чтобы жить, точно так же как ты, – заговорил Ирфин.

Молодой человек покраснел.

– Чего только ни придумает мужчина, желающий оправдать свое поражение! – выпалил он.

Первый советник одарил юнца спокойной улыбкой, и тот, вконец стушевавшись, пустил своего коня рысью, отдаляясь от общей группы. Охотники, обсуждавшие произошедшее, оставили Ирфина позади, но в одиночестве он ехал недолго. Нагнавший его всадник осадил свою лошадь, великолепную черную кобылу с длинными точеными ногами и шелковистой гривой, и коротко свистнул, привлекая внимание.

– Почему ты не говоришь о моем позорном промахе с братьями, юноша? – спросил у него Ирфин.

Собеседник отпустил поводья и сорвал с лица кожаную маску. То была девушка, молодая, вряд ли встретившая шестнадцатую весну. Ее щеки заливал нежный румянец, а в больших карих глазах блестели слезы.

– Ты воин? – задала она ответный вопрос.