Нарциссическая семья

Нарциссическую травму можно получить и в отношениях с родителями. Опыт отвержения детей и детских потребностей в родительских семьях разнообразен и может быть продиктован очень разными по контексту ситуациями.

Мать или отец могут предъявлять невыполнимые требования к детям потому, что предъявляют невыполнимые требования к себе. Это так называемые «фасадные» семьи. Для них очень важно впечатление, которое они производят со стороны, социальная оценка семейной жизни. Дети в таких семьях – это угроза: живой и реальный ребенок неизбежно сообщает в мир информацию, которую взрослые хотели бы скрыть. Это происходит и на словах, и в поведении: ребенок может просто рассказать о том, что родители ссорятся, а может часто болеть или плохо учиться, что также разоблачает реальное положение дел в такой семье. Поэтому к ребенку предъявляются требования по поддержанию фасада – иллюзии, созданной взрослыми, ценой отказа от реальных чувств и потребностей. Часто дети в таких семьях не имеют права уставать, не должны иметь социальных трудностей или трудностей в развитии, не должны быть грязными, испытывать аффекты или болеть. Маленькие идеальные штрихи к портрету идеальной семьи – вот какова их функция.

Бывает, что такой посыл исходит не от обоих родителей, а лишь от одного. Тогда ребенок оказывается в одной лодке со вторым родителем и теоретически может обратиться к нему за поддержкой, но на деле бывает так, что ко времени появления детей второй супруг подавлен стремлением партнера к поддержанию видимой идеальности. Часто через какое-то время он начинает сознательно или бессознательно бунтовать, демонстрируя социально неприемлемое поведение (задерживаться ночами, пить), теряет стабильный доход или тяжело заболевает. Жизнь ребенка это не улучшает, а наоборот. Покачнувшаяся идеальная картинка увеличивает требования к оставшемуся подконтрольным члену семьи (ребенку), и давление на него только усиливается.

Получается, что чувствовать себя нужным и любимым такой ребенок может, лишь демонстрируя нужное матери или отцу поведение. От остального он должен отказаться. Правильное поведение встречается ликованием, похвалой, гордостью, когда ребенку говорят «ты самый лучший», или снижением напряжения внутри семьи. Неправильное поведение встречает разочарование, холод, агрессию и комментарии «мне за тебя стыдно». Происходит распад: ребенок может чувствовать себя либо прекрасным, либо ужасным.

Отец Лизы по мере ее взросления пил все больше и все больше отдалялся от семьи, становясь неадекватным и в опьянении, и в трезвые минуты. Мать мирилась, боролась, жалела, героически спасала, рожала новых детей. Отец со временем становился все тяжелее, мать – все слабее, и естественным образом часть функций по уходу и спасению легла на старшую дочь. Лиза помнит, как мать со слезами благодарила ее за помощь по доведению невменяемого отца до дома, как она говорила дочери «как бы я без тебя». Лиза этим гордилась. При этом ей запрещалось в своей жизни иметь хоть какие-то трудности, поскольку у матери и так было достаточно проблем. У Лизы медаль, красные дипломы, спортивные кубки. Игнорируя свои настоящие чувства, в своих взрослых отношениях она мазохистически молчит о потребностях и нарциссически считает, что для отношений она всегда делает больше партнера. Психически стабильные мужчины с ней не уживаются. Это как бы беспокоит Лизу, но не очень: главная ее функция по-прежнему «мамина гордость» и «укор отцу, потому что дочь без его помощи вышла такой замечательной».

У Вовы все проще – ему просто ничего нельзя. Нельзя болеть, злиться, увлекаться чем-либо, нельзя с кем-то ссориться и к кому-то привязываться тоже нельзя. Он – наследник семейного бизнеса, он должен хорошо учиться и оправдывать ожидания. Но какие именно ожидания нужно оправдывать – не совсем ясно. Если он учится на одни пятерки – он ботаник, если у него сложности с учебой – дебил. Если он много работает – то он себя гробит, если отдыхает за сериалом – бездарь. Вова привык, что любой его контакт с собственной семьей приносит боль, и «отрастил» броню, которая делает его невосприимчивым не только к словам родителей, но и вообще ко всему. Он выглядит неживым и чувствует себя так же. Он не может радоваться, грустить, сопереживать кому-то. Остались только аффекты: зависть, ярость, ревность. Другие люди ему неинтересны потому, что у него нет внутренней жизни, которая наполняла бы отношения. Он эгоистичный и манипулятивный руководитель, равнодушный и требовательный партнер. Основное содержание его жизни – это напряжение, связанное с попытками сделать хоть что-то, чтобы внутренний критикующий голос замолчал. Иногда, если случайно он воспроизводит нужное поведение, его хвалят, и на несколько часов он может расслабиться. Потом все начинается по новой (обычно с присловьем «стоило только тебя похвалить»).

В этих историях есть хотя бы награда за правильное поведение, когда ребенок в действительности может чувствовать себя любимым, хоть и не очень долго. Бывает, что значимый взрослый в принципе не способен любить или ему трудно любить именно этого ребенка.

Так бывает, когда беременность и рождение происходят случайно, или не с тем партнером, или когда рождение ребенка сильно меняет жизнь в худшую сторону.

Материнский инстинкт, который заставляет женщину любить своего ребенка, каковы бы ни были обстоятельства, – миф.

Женщина может не хотеть детей вообще, потому что это мешает ее свободе и карьере, но согласиться на уговоры мужа и давление общественности. Или она может любить другого мужчину, а забеременеть случайно. Гормональный сбой после беременности может наложиться на стресс, связанный с серьезными и необратимыми изменениями в жизни, и тогда депрессия и апатия матери не даст ей почувствовать радости и любви в контакте с ребенком. Что бы он ни делал и каким бы он ни был, ребенку может оказаться не по силам изменить мать и научить ее чувствовать по-другому.

Хорошие чувства к ребенку также могут оказаться недоступны, если с ним связаны травматические переживания: насилие, например, или измена мужа во время беременности. На ребенка в таком случае переносятся чувства, которые небезопасно испытывать к источнику травмы: страх, гнев, презрение, ненависть. Эти чувства могут быть настолько сильными, что мать не может с ними справиться и переносит их в отношения с детьми.

Также любви нет места, когда появление ребенка актуализирует у матери или отца страх смерти. Так бывает, когда беременность связана с тяжелым физическим состоянием и угрозой жизни, когда появление нового члена семьи осложняет ситуацию до уровня выживания, когда рядом есть кто-то, от кого исходит прямая угроза. Прошлый опыт также может пугать: дети и внуки блокадников Ленинграда или участников военных действий часто говорят о страхе смерти, который был передан им их предками, – в невыносимых условиях появление детей действительно уменьшало шансы на выживание взрослого.

Бабушка Иры – свидетель битвы на Курской дуге. Это страшный опыт, опыт массовых смертей, опыт выживания на грани. Она больше не может быть нормальной: сломанная психика не дает ей возможности испытывать чувства, для которых нужна безопасность, – привязанность, нежность, любовь. Мир для нее – военные действия. Свою дочь, мать Иры, она так и воспитывает. Так она воспитывает и внучку Иру, когда та появляется на свет. Маленькая девочка каждый день наблюдает войну между матерью и бабушкой, войну не на жизнь, а на смерть, в которой ей нет места. Ира мечется между желанием привлечь все же к себе так необходимое ей внимание и потребностью замереть, чтобы не убила шальная пуля. По мере взросления паттерны не меняются: Ира так же либо замирает в страхе, либо привлекает внимание своей яркостью, эксцентричностью, талантом. У нее много страхов, маскирующихся за внешней уверенностью. Она фанат контроля, тиран и деспот в собственной семье. Если что-то идет не так, как Ира хотела и планировала, то изнутри у нее поднимается волна гнева, в глубине которой всегда находится страх смерти. Детей у Иры нет.

А Соня – дочь насильника. Татарская семья ее матери выгнала юную девушку за позор, нанеся двойную травму: жертва изнасилования, она не встретила поддержки и помощи, ее наказали и изгнали. Несколько раз она пыталась избавиться от беременности, потом – от ребенка. Не получилось. Мать смирилась с Соней, но чувствовать к ней что-то, кроме злости, так и не научилась. К облегчению их обеих, мать и дочь больше не общаются. Но Соня по-прежнему не выносит ни малейшего недовольства: она до сих пор словно чувствует, что ее в любой момент могут убить. Главная цель Сони – защититься и сохранить себе жизнь.

Отец также может нанести нарциссическую травму. Он может быть отстраненным, погруженным в дела, работу, хобби, алкоголь или болезнь. Отвержение ребенка может и не быть прямым: отец может демонстрировать дочери или сыну радость от их существования, готовность играть или помогать, но его может быть просто очень мало. Ребенок с его магическим мышлением трактует постоянное физическое или эмоциональное отсутствие отца рядом как отвержение, причина которого находится в нем самом. Отстраненная мать также дает ребенку нарциссический опыт.

У ребенка 90-х Оли все воспоминания о детстве – это приступы тревоги за отсутствующих мать и отца. Чтобы заработать, папа торговал мясом, мама таксовала, оба возвращались домой поздно. По телевизору и в газетах говорили о беспределе. Оля каждый вечер проводила у двери в квартиру в ожидании звука лифта и не понимала, почему ее оставляют одну и почему забота о ней ставит под угрозу жизнь ее родителей (так говорила мама: «тебе же нужны книжки в школу и новая одежда, поэтому мы с папой должны работать»). Выросшая Оля не допускает, чтобы о ней заботились, не признает своей слабости и все на свете может сделать сама. Близость и зависимость от другого человека она не выносит. Она ненавидит женщин за слабость, мужчин за риск, мир за несправедливость.