Глава 3

Свет фонаря заливался в комнату через окно, но в крошечной спальне-кухне всё равно было темно, не считая синеватого мерцания экрана. Смородник устало потёр глаза и в который раз за вечер потянулся за увлажняющими каплями – после едкого дыма и нескольких бессонных ночей под веки будто песка насыпали.

Голову туго стягивало болью, в висках стучали молотки. Снова мигрень, чтоб её. Но от обезболивающих только сильнее захочется спать. Он покосился на лежащий на полу огромный матрас и досадливо скривил губы. Не время валяться, нужно ещё кое-что выяснить.

Уже несколько недель Смородник чувствовал себя так, будто бегает по кругу. Одни и те же форумы, версии, теории, места – но ни на шаг не ближе к разгадке. Проклятый упырь постоянно ускользал из рук – вернее, только дразнил, а в руки никогда и не давался. Иногда казалось, что вот-вот – и всё получится, но нет. И с каждой новой неудачей его отбрасывало лишь дальше от цели.

Мысли путались, перескакивали с одной на другую и размывались, никак не могли оформиться во что-то цельное – сколько он не спал? Наверное, уже трое суток. Каждый день и каждую ночь одно и то же: бесконечный просмотр тем в Сети, дорога, проверка новых мест, поиски без результата, злость на себя и растущая ненависть к остальным.

Но должно же найтись хоть что-то, в конце концов он не первый год выслеживает этих тварей и повидал всякое. Что с этим упырём не так? Или это сам Смородник уже потерял хватку? В одиночку охотиться куда тяжелее, конечно, чем в отряде, но выбора больше не было.

Тяжелее и опаснее. Руки под бинтами до сих пор болели, а прошло уже два дня. Обжёгся своей же искрой, спалив местами кожу до живого мяса – когда такое было? Как пацан невыученный. Позор.

Если встать и включить лампу, глазам стало бы легче, но тогда снаружи и из-под двери был бы виден свет. А в прошлый раз всё закончилось камнем, брошенным с улицы и разбившим окно. Нет уж, проще убавить яркость на минимум и для верности надеть тёмные очки. Плевать, всё равно никто не увидит и не назовёт его психом.

Матушка Сенница ясно дала ему понять в прошлый раз, что больше не осталось попыток, которые можно потратить впустую. Либо ловишь тысяцкого в ближайшие пару месяцев, либо выметаешься окончательно – а то и хуже. Без вторых шансов. Хотя, это, по сути, и был самый настоящий второй шанс.

* * *

Она позвала его к себе через две недели после отчисления из отряда. Консьержка внизу, с неохотой выдавая ключи, процедила, что Матушка ждёт у себя. Смородник тогда удивился – но не настолько, чтобы показать своё удивление. И вместо того чтобы подняться к себе, вышел обратно на улицу и свернул за угол – в крыло глав отрядов и их предводительницы.

Он бывал у Сенницы считаное количество раз, но чем старше становился, тем больше слетал флёр, окружавший её обитель в его голове. В детстве, едва он сюда прибыл, жилище Матушки виделось волшебным – золотистым, присыпанным пыльцой фей. Местом, где его называли сыном и гладили по голове. В подростковом возрасте всё чаще стало казаться, что ласковые речи и прикосновения – не больше чем дрессировка. Чтобы собака слушалась, её надо гладить и угощать. Называть хорошим мальчиком, но держать на коротком поводке. И с каждым последующим годом это впечатление лишь усиливалось – а может, это душа Смородника черствела, не способная принимать и отдавать тепло.

Тогда он переступил через порог, и в нос ударили удушающие запахи – ладан, карамель, ромашка, что-то вроде забродивших сладких фруктов. И с виду в её покоях всё было такое же, как и на запах: мягкое, душное, охристо-рыжее. Ковры с узорами, хрустальные светильники, парчовые подушки и тяжёлые шторы с бахромой по краям. Сама Сенница не изменяла себе: ухоженные седые волосы свободной волной прикрывали спину, на лице – очки в дорогой брендовой оправе – тысяч за тридцать удельцев; губы безупречно накрашены сливовой помадой, на ногах – шёлковые туфли на низком каблуке, с этнической вышивкой, поверх атласного песочного комбинезона она набросила парчовый халат, украшенный орнаментом. Полы халата свободно свешивались по бокам, как крылья огромной бабочки, и при каждом движении от Сенницы пахло терпким и сладким, ещё душнее, чем от зажжённых благовоний.

Смородник вошёл и остался стоять на ковре, чувствуя себя как никогда неуместным: пропахший дымом и бензином, в тяжёлых ботинках и грубой кожаной куртке. Надо было хотя бы расчесаться и надеть что-то другое… вроде бы у него была рубашка. Чёрная, но хоть такая. Всё лучше, чем футболка с непристойной надписью и скелетом руки, показывающей средней палец.

– Садись, мой мальчик, – прошелестела Сенница.

От её вкрадчивого голоса, от неизменно ласкового тона и мягких движений в душе что-то шевелилось – как сухая листва, подгоняемая ветром.

«Мой мальчик» – она называла так всех и всегда, но Смороднику на короткий миг верилось, что это предназначено только ему.

Он знал, что ничего хорошего его не ждёт. Пожизненное изгнание, за которым последует лишение всех привилегий: и жилья, и служебного мотоцикла. Ну хорошо хоть машину купил. В ней и спать можно. А на бензин и еду сам как-нибудь заработает. Если Сенница не решит сделать выбор в пользу чародейской казни, которая была справедливым наказанием за его провинность.

В груди противно царапалось что-то похожее на страх, смешанный с разочарованием.

Сенница налила в два бокала белое вино, разбавив его яблочным соком – мерзкое пойло, которому она никогда не изменяла, – изредка заменяя вино на вермут. Протянула один бокал Смороднику, но ему казалось, что если он сделает глоток, то упадёт замертво – столько яда плескалось в стальных глазах, обрамлённых сеточкой морщин. Он не знал точно, сколько Сеннице лет – наверное, не меньше шестидесяти, но за все годы, которые он провёл в этом логове, она почти не изменилась внешне.

Смородник не взял бокал. И не сделал ни шагу. Хотелось всё время находиться поближе к двери, ощущать спиной близость выхода – дать себе возможность сбежать. Он боялся, что Сенница снова – в который раз – околдует ласковыми речами, окружит мнимой доброжелательностью, а потом нанесёт удар под рёбра. Нет уж. Он больше не поведётся ни на «моего мальчика», ни на поглаживания по волосам, ни на предложение сесть рядом с ней на мягкие подушки. Он давно должен был стать умнее. Но на то ведь она и была главой, ратной Матушкой, что умела зачаровать – не метафорически, а вполне по-настоящему.

– Что же ты стоишь, как не родной? – прошелестела она. В голосе разливалась мягкая карамель, но глаза за стёклами очков оставались такими же ледяными. Смородник сделал полшага назад, упираясь спиной в дверь.

– Уже не родной, – скрипнул он.

Сенница пригубила напиток и поджала губы.

– Вот как. Ну как знаешь. Не стану спорить. После того что ты сделал – уже не родной. Поэтому буду кратка.

Она прошла вокруг дивана, отщипнула из вазы несколько виноградин и бросила в бокал. Затем села, провалившись между подушками, и закинула ногу на ногу. Смородник так и стоял, а в голове, нарастая, пульсировала мысль: «Беги, беги, беги-беги-беги…»

Он машинально нащупал в кармане кастет и стиснул.

Заметив его напряжение, Сенница усмехнулась.

– Какой же ты нервный, мальчик. Расслабься. Я же не враг тебе. Сколько мы с тобой знакомы? Шестнадцать лет? Никак не привыкнешь, шарахаешься, как дикий зверёк. Так жить нельзя.

Верхняя губа Смородника дёрнулась, обнажая зубы. Он едва сдержался, чтобы не нагрубить. Она могла поучать его раньше. Могла вить верёвки. Могла осыпать приказами – и он всё сделал бы, лишь бы снова услышать хоть пару добрых слов. Но тут Сенница права – так жить нельзя. Нельзя слепо ползать перед ней на коленях. Особенно когда она показала своё гнилое нутро.

– Или ты боишься? Не стоит. Я же не бессердечная. Вы все мне как дети. И ты тоже, Смородник. Мой непутёвый сынок.

Смородник прикрыл глаза на пару мгновений. Не поддаваться. Не поддаваться. Не слушать её. Замечать только главное. Только смысл. Только факты.

– Я тебя пока не выгоняю. Несмотря ни на что. Живи сколько угодно. Только посоветую по-матерински: не попадайся на глаза братьям и сёстрам. Они тебя живьём сожрут, вместе с костями. А я не хочу, чтобы тебя нашли в подворотне с перерезанным горлом. Будь тихим и незаметным. Но главное – найди для меня упыря-тысяцкого. Тогда я тебя прощу и оставлю всё как есть. А если не справишься за полгода… Что ж, тогда я не смогу больше сохранять ни твой угол, ни твою жизнь. Уж прости. Мне очень нужна эта возможность. Я слишком долго ждала.

Смородник хмуро посмотрел на неё.

– Почему ты не попросишь об этом других, раз так нуждаешься?

– Может быть, мне хочется, чтобы это был именно ты, – уклончиво ответила Сенница.

Смородник мрачно закусил губу. Матушка давно всё для себя решила, и пытаться распутать клубок её планов – всё равно что голыми руками ковыряться среди оголённых проводов.

– Это значит, что в любом случае я не жилец?

Сенница сладко улыбнулась.

– Я такого не говорила, сынок. Найди тысяцкого – и живи спокойно.

Смородник не верил ей. Он сам занёс над собой меч две недели назад. Пусть случайно. И понимал, что полгода – это только отсрочка. Не справится или не успеет – всегда сможет сам уйти из жизни. Лишь бы не Матушкина страшная казнь.

Всё что угодно будет лучше этого.

Сенница долго ждала момента, который возвысит её над другими чародейскими главами. Но ей не везло: в этой части Среднего Удела упыри были слабыми, низшими, с которыми не построишь союза и не заключишь сделок. В других городах, он слышал, власти и высшие упыри вели общие дела: упырь, слишком похожий на человека, запросто мог проникнуть в любую сферу общества и добиться высот. Стать чародейкой, которая может контролировать стаи высших, – вот что ей было нужно. Быть посредницей между мэром и тысяцким. Не гонять бешеных лысых зверей по пустырям, а действовать изящнее и получать больше выгоды.

О, Смородник прекрасно понимал, что Сенница в восторге от того, что в Топях наконец-то появились высшие. И раз она так крепко взялась за тысяцкого, вероятно, её об этом попросил мэр.

– По рукам, – согласился он. – Найду тебе тысяцкого. Не переживай.

– Переживать как раз должен ты, – с нежностью протянула Сенница. – Я буду молиться Огню за тебя, сынок. Будь осторожен.

Он тогда не помнил, как дошёл до своей квартиры. В голове разбухали мысли, чернели душным дымом и смешивались с без того острым чувством никчёмности. Упав лицом вниз на матрас, он проспал не меньше суток.

* * *

Время шло. Только теперь Смородник заметил, насколько быстро сменялись дни и недели – пролетали, только моргни. От срока, назначенного Сенницей, осталась всего пара месяцев с небольшим, а проклятый тысяцкий никак не находился. Да что там, даже низших упырей не так просто выследить, они ведь чувствуют чародеев не хуже, чем чародеи – их. Были уничтоженные одиночки и несколько разорённых гнёзд, но никто из них не выводил на высшего. И в последние недели даже казалось, что приказ Сенницы – не больше чем жестокая шутка. Что в округе нет никакого тысяцкого и всё это придумано лишь для того, чтобы посмотреть, как провинившийся бесцельно бегает и мучается без результатов, понимая, что каждый день – как щелчок, отсчитывающий время до смерти. Оставалось надеяться, что тысяцкому тоже выгодно сотрудничество с властями – или ради чего там она стремилась его заполучить. А может, он давно уже связан с самим губернатором, потому и не жаждет лишний раз маячить под носами у чародеев.

Смородник зашипел и потёр виски. Буквы расплывались перед глазами, и он обнаружил, что по кругу открывает одну и ту же ссылку и читает одни и те же комментарии. Телефон, как обычно, лежал треснутым экраном вниз, чтобы не отвлекать. Быстро проверив, нет ли пропущенных звонков или сообщений, снова поставил на блокировку.

От какого-то непривычного запаха чесалось в носу. Это раздражало уже несколько дней, но Смородник никак не мог понять, чем и откуда пахнет – он всегда старался держать квартиру в чистоте и проветривать при каждом удобном случае, но всё равно оставалось что-то чужое, инородное, но будто бы знакомое…

Корица, будь она проклята!

Ну конечно.

Смородник отодвинул стул и схватил рюкзак, висящий на крючке. Нащупал внутри пакет, слегка липкий от сахарной пудры. Булок там давно не было, он съел их сразу же, урча от удовольствия, но запах остался – до невозможности сладкий и пряный, щекочущий ноздри. Нет уж, при всей любви к сладкому у него в комнате не должно пахнуть как в пекарне. Смородник скомкал пустой пакет и с презрением выкинул в мусор.

В голове что-то шевельнулось. Корица, пакет… Булки. Которые дала девчонка. А от самой девчонки пахло… упырями.

Смородник нахмурился и сел обратно за стол. Глотнул остывшего и предельно сладкого кофе из дешёвой кружки. Снял тёмные очки и с тяжёлым вздохом потёр глаза.

Он и думать забыл про ту нелепую встречу. Но ведь ему не померещилось. Запах упыря был. Пусть слабый. Но приложение ничего не показало. Она не высшая упырица. А её братец-шкаф и вовсе прост, как бублик. Значит, дело только в ней. Если хорошенько надавить, должна расколоться. Последняя зацепка, на которую ещё можно надеяться.

Смородник посмотрел на часы в углу монитора. Восемь вечера, а темень уже такая, будто давно за полночь. Если выехать сейчас, то успеет до закрытия кофейни. Хорошо бы, чтоб этот – как его? Илар, кажется… – не работал сегодня. Удар у него наверняка крепкий, не хотелось бы познакомиться с его кулаками.

Смородник захлопнул ноутбук, проверил рюкзак и почти бегом спустился по лестнице, к общим гаражам за мотоциклом, молясь Огню, чтобы в этот раз не обнаружил свои шины проколотыми.

* * *

Мавна то и дело поглядывала на часы, хотя знала: она всё равно не сможет уйти, пока не закончит с кассой и не приберётся в зале, иначе Илар расстроится.

Посетителей сегодня было как-то совсем немного, а к вечеру только изредка забегали за хлебом к завтраку. За последний час колокольчик над дверью так вообще ни разу не звякнул, но рабочее время не закончилось, значит, улизнуть пораньше не выйдет. Это не колледж, где можно сбежать с последней пары и отделаться объяснительной – тут придётся отчитываться перед Иларом, который будет пострашнее любого завуча.

Грустно вздохнув, Мавна опустила взгляд на свой фартук: на груди красовались большие буквы «БУЛКА», издалека бросающиеся в глаза. У Мавны краснели щёки каждый раз, когда она вспоминала, в каком виде встречает гостей. Отчитать бы Илара за его «креатив», только сил на это не было.

Мавна взяла тряпку и принялась оттирать со столешницы у кассы пролитый сироп. За окнами сгустилась такая плотная темнота, что казалось, будто вот-вот выдавит стёкла внутрь и проникнет в кофейню – только рыжие всполохи уличных фонарей нарезали её ломтями, как черничный пирог острым ножом.

Дверь резко распахнулась и со стуком закрылась. Переливчато запел колокольчик. Мавна оторвалась от засохшего пятна и чуть не подпрыгнула от неожиданности.