Глава 5

Арабелла в это утро проснулась рано, впрочем, как и во все последние дни. Ее сон с того дня, как она ответила согласием на предложение руки и сердца Витторе Жиральдо Моразини, стал крайне беспокойным. Тревожные мысли одолевали ее с настойчивостью докучливых мух в знойный день. Она сомневалась в правильности своего решения. Прокручивала в голове множество вариантов его последствий. Страшилась катастрофы, которая может разразиться со дня на день. И никакие увещевания ее приемной матери не могли принести ей облегчения.

Синьора Форческо не уставала повторять ей, что незамужняя женщина – изгой, который сторонится роли, возложенной на нее Создателем. По ее словам, участь старой девы совершенно незавидна. Лучше быть замужем за таким приятным синьором, как виконт Моразини, чем постоянно выслушивать вопросы окружающих о том, почему она в ее лета до сих пор не замужем. Именно эти наставления и сыграли решающую роль в том, что Белла приняла предложение Витторе Жиральдо. Но было ли ее собственное сердце в ладу с этим решением?

Определенно ответить на этот вопрос Арабелла не могла. Виконт Моразини ей нравился. Он был во всех смыслах самым достойным соискателем ее руки. Белла не могла найти ни одного «против» его кандидатуры.

И всё же было одно большое НО, которое не давало ей покоя. Ее сердце в этом вопросе было абсолютно безмолвно. В отношении Арабеллы к потенциальному жениху было больше дружеского участия, нежели сердечного расположения. Достаточно ли будет этого для семейной жизни? Ведь у нее в свое время перед глазами был совершенно иной пример. Она помнила влюбленные взгляды матери и отца. Ей о таких отношениях в данных обстоятельствах оставалось только мечтать.

Единственное, в чем Арабелла была уверена наверняка, – тот факт, что с помощью этого замужества она сможет разрешить целый клубок проблем, одной из которых было ее мнимое беспамятство. Выйдя за виконта Моразини, она окажется под его защитой и сможет признаться ему, что память к ней постепенно вернулась. То, что это уже произошло, было ее тайной. Тайной, хранить которую было всё сложнее и сложнее.

Маленькие тайны есть у каждого. Они часть нас самих. От них не убежать. Можно лишь делать вид, что их не существует. Но бывают случаи, когда вынужденная тайна тяготит сердце. Тогда человеку до отчаяния хочется кому-нибудь доверить ее, исповедаться, тем самым облегчить свою душу.

Арабелле очень хотелось поступить именно так. Жить во лжи для нее было невыносимо. Отец с детства приучал ее при всех обстоятельствах говорить правду. Он часто повторял: «У лжи короткие ноги^[93]. Правда всегда выходит наружу. Это одно из основных правил всех времен».

И хотя Белла по большому счету никому не лгала, а лишь умалчивала о том, что к ней вернулась память, но ложь умолчания есть та же самая ложь. Она капля по капле накапливается и вырастает в самую что ни на есть бесстыдную, беззастенчивую неправду. Такая ложь подобна крохотному одеяльцу: подтянешь его на себя – откроются ноги, прикроешь их – оголятся руки.

Особенно стыдно утаивать правду было от приемных родителей, синьоров Форческо. Они с такой теплотой, с такой искренней заботой отнеслись к ней, а она вынуждена скрывать и недоговаривать, чтобы сохранить свое инкогнито. И именно это угнетало ее больше всего.

Белла от природы была честна и открыта. Ей сложно не проговориться, оставаться всё время настороже, говорить с оглядкой, общаться с оговорками, когда нужно, промолчать, не высказать того, чего не следует.

Эти сложности наслаивались на прочие проблемы, которые и без того удавкой сдавливали ей горло. Они только здесь, на берегах Амальфитанского побережья, под этим ласковым солнцем, среди этой неземной красоты, стали понемногу отпускать ее. Не так волновать, не так тревожить. И всё же нет-нет да и тут нахлынут эти страхи. Колкими мурашками пробегутся по спине. Горячей волной окатят с ног до головы. Прервут мерное дыхание. Сожмут своей когтистой рукой ее сердце.

Матушка обычно перед тем, как благословить ее на ночь, любила повторять: «Придет новый день – придут новые мысли». Но теперь ей хотелось к этой присказке добавить: «И новые тревоги и переживания придут тоже».

Они приходили изо дня в день, из ночи в ночь, принося с собой пугающие сновидения, от которых становилось еще тяжелее, еще невыносимее.

Сегодня, например, Белла проснулась от того, что ей причудилось, будто она вновь барахтается в морской пучине. Намокшее платье кулем тащит ее на дно. Она захлебывается в набегающих волнах. Из последних сил цепляется за спасительную лодку. Рука коченеет и уже почти готова разжаться.

Но в этот самый момент с другой стороны перевернутой посудины из морской глубины выныривает человек, который протягивает ей руку. Ее глаза застилает водная пелена. Она не видит его лица. Сквозь шум брызг, стену дождя и завывание ветра она слышит мужской голос. Он звучит мягко, обнадеживающе: «Давай же, протяни руку! Иди ко мне! Я жду тебя!»

Она отпускает лодку, за которую держалась, и тянет к нему руку. Его ладонь, вопреки тому, что они по горло в воде, теплая и уютная. Незнакомец притягивает ее к себе… и вдруг его лицо проясняется. Это же капитан Харрис! В этот момент Белла в жарком поту проснулась и подскочила на кровати.

Арабелла еще долго сидела на постели, пытаясь осознать, что привидевшееся – лишь плод разыгравшегося воображения. Однако этот сон, таящий в себе горечь опасности, больше напоминал ужасающую реальность, нежели навеянное дурными мыслями ночное видение.

Это была не первая ночь, в которую Белла вновь и вновь переживала памятный кошмар. Она не знала, могут ли быть еще более ужасными ее ночные видения, но отчего-то была уверена, что самое страшное ей придется пережить наяву. Поэтому девушка стоически готовилась к худшему.

А ведь были и у нее в жизни беззаботные, чу́дные годы. Те времена, когда всё казалось безоблачным и безмятежным. Когда от каждого нового дня она ждала только лучшего. Когда будущность представлялась ей исключительно в розовом свете. В те дни она могла позволить себе молиться Богу о том, чего ей хотелось. Если бы она знала тогда, что ей нужно молиться о сохранении того, что она имеет!

Сейчас Белла перебирает в памяти эти греющие душу воспоминания, словно фамильные драгоценности в заветной шкатулке.

Это здесь ее все зовут Анджелиной Беатой Форческо, а в реальности она Арабелла Беатриче Доннорсо, дочь известного дипломата, графа Адриано Перроне Доннорсо, который умер, когда Белле исполнилось девятнадцать.

Ее мать Мария Эуджения Доннорсо, в девичестве графиня Абрицци, происходила из обедневшего, но знатного и достойного рода. Ее младшей сестрой была Аделина Мирелла Абрицци, ставшая впоследствии герцогиней ди Новоли. Осиротев, именно под крылом этой женщины Арабелла мечтала обрести покой. Именно для нее она везла медальон с инициалами М. Е. А. Еще недавно он принадлежал ее матери. Графиня Донно́рсо рассказывала, что точно такой же, только с иными инициалами, в день шестнадцатилетия Аделины Миреллы их общий отец повесил на шею ее младшей сестре.

Теперь медальон матери всегда у нее на груди. Белла безмерно счастлива, что не потеряла его той ночью, когда тонула. Что у нее есть зримое напоминание о минувшей жизни, которая в данных обстоятельствах кажется ей подчас плодом воспаленного сознания.

Мать вышла за отца рано. Это был брак по любви. Да в отца и невозможно было не влюбиться. Умный, импозантный, широко эрудированный, он производил неизгладимое впечатление на противоположный пол. По признанию матери, она увлеклась отцом с первой встречи. Но и он не мог не отметить симпатичную брюнетку с огромными голубыми глазами, которая к тому же оказалась весьма начитанной и рассудительной.

Белла не была первенцем. До этого родители потеряли двоих детей, которые не доживали и до полугода. Поэтому она была желанным и любимым ребенком. Этому факту поспособствовало еще и то обстоятельство, что фамилии Доннорсо иных детей Господь не даровал.

До пяти лет маленькая Белла жила с семьей в Неаполе, после чего отца на пять лет отправили в Лиссабон посланником ко двору короля Португалии Жозе I из династии Браганса. Семья, как было заведено в дипломатических кругах, последовала за своим главой. Таким образом, детство Арабеллы прошло на побережьях Средиземного моря и Атлантического океана, в двух самых очаровательных городах, залитых солнцем и обласканных теплом.

В десятилетнем возрасте Арабелла вместе с родителями переехала в Мадрид, куда личным посланником ко двору своего брата Фердинанда VI графа Доннорсо отправил неаполитанский король Карл VII.

В одиннадцать лет маленькая Белла уже бегло говорила по-португальски и по-испански. Кроме того, отец заставлял ее учить английский и французский. За неимением детей мужского пола граф Доннорсо все обязанности отца по воспитанию достойного чада сосредоточил на единственной дочери.

Белла была окружена лучшими учителями. Отец обучал ее также игре в шахматы и основам дипломатического этикета. Он любил подолгу беседовать с ней на разные темы, развивая ее наблюдательность и аналитический ум.

Из всех уроков Белле больше всего по душе были занятия музыкой с маэстро Мануэлем Пла-и-Агусти^[94] – испанским композитором, служившим при мадридском королевском дворе клавесинистом и гобоистом. Наставник отмечал потрясающие способности девочки: ее тонкий слух, отменную музыкальность, гибкость и чуткость пальцев, а также великолепную координированность.

В 1757 году, когда Белле исполнилось двенадцать, в Мадриде, на матине^[95], устроенном Карло Броски по прозвищу Фаринелли^[96], куда была приглашена вся семья Доннорсо, произошла знаменательная встреча.

Неаполитанец Фаринелли, служивший руководителем королевских театров Испании и проживавший в этой стране под королевским патронатом, был дружен с другим выходцем из Неаполя, знаменитым композитором Доменико Скарлатти^[97]. Тот тоже бо́льшую часть сознательной жизни провел в Испанском королевстве. Поэтому вполне естественно, что на утреннике у Фаринелли присутствовал и он. И было бы странно, если бы хозяин праздника не упросил друга сесть за инструмент.

Маэстро исполнил всего два своих произведения для клавесина: Сонату ре минор K 141 и Сонату до мажор K 159. Однако юной Белле этого было вполне достаточно, чтобы заболеть музыкой навсегда.

Сонаты Скарлатти, или эссерчици^[98], как он их называл, были удивительно изобретательны, свежи, полны испанского колорита и неаполитанского очарования. Технические сложности, заложенные в них, казались непосильными даже для самых искушенных. Чувствовалось, что эти музыкальные зарисовки предназначены лишь для того, чтобы произвести впечатление на аудиторию, сразить ее виртуозностью и изяществом замысла. Казалось, для их исполнения требуется как минимум три руки. В крайнем случае – овладение приемом их «перекрещивания».

В то же время Маэстро смог увидеть в музыке больше, чем просто математику. Его трели были нежнее и элегантнее. Он мог транскрибировать в ноты звуки, которые его окружали: пение птиц, перезвон церковных колоколов во время венчания, игру испанской гитары или даже фейерверк.

Сердце Беллы ликующим зайчиком подскакивало к самому горлу, когда маэстро Скарлатти заставлял клавесин звучать местами точно так же, как тремоло^[99] мандолины. Она до глубины души была потрясена столь виртуозным исполнением и решила во что бы то ни стало попытаться приблизиться к вершинам подобного мастерства.

С того дня Беллу не нужно было усаживать за инструмент. Она сама из-за него не вставала сутки напролет. Маэстро Пла-и-Агусти нарадоваться не мог успехам своей ученицы. Он говорил родителям: «Я всегда знал о необыкновенной одаренности вашей дочери, но теперь в ее умении произошел настоящий прорыв. И, что удивительно, скорость ее исполнения нисколько не подавляет ясности и чувственности звучания».

Однако вскоре учителю пришлось расстаться с талантливой ученицей. Когда Белле исполнилось четырнадцать, вся семья переехала жить в Лондон. Графа Адриано Перроне Доннорсо отправили служить неаполитанским посланником при английском дворе.

Спустя полгода после переезда талантливую девочку незадолго до своей кончины заметил 74-летний композитор Георг Фридрих Гендель. Столь важное событие произошло в доме государственного секретаря Южного департамента английского правительства Уильяма Питта, первого графа Чатема.

Высокопоставленный чиновник отвечал за отношения с католическими и мусульманскими государствами Европы. Для того, чтобы наладить связи с вновь прибывшими посланниками, он пригласил их с семьями на домашний праздник, посвященный десятилетию дочери – леди Эстер Питт.

Помимо Арабеллы, на празднике присутствовали Амелия Дарси, единственная дочь государственного секретаря Северного департамента Роберта Дарси, четвертого графа Холдернесса, отвечавшего за внешние связи с протестантскими государствами Северной Европы, и несколько других детей новых посланников из разных стран. Малолетних отпрысков на этом мероприятии сопровождали отцы-дипломаты с супругами.

В качестве особого гостя на торжественный утренник был приглашен Георг Фридрих Гендель. Композитор к тому времени уже абсолютно ослеп, поэтому за ним повсюду следовал его личный секретарь и помощник.

На празднике каждый из присутствующих детей должен был сделать музыкальное или танцевальное подношение виновнице торжества. Таким образом, был устроен своеобразный концерт, на котором в качестве почетного гостя и присутствовал великий композитор.

Было заметно, как стоически терпит он потуги юных певцов, музыкантов, и в особенности танцоров, чьи танцевальные экзерсисы по причине слепоты ему были совершенно недоступны. Так было ровно до той поры, покуда за фортепиано не села юная графиня Арабелла Беатриче Доннорсо.

Для своего лондонского дебюта Белла выбрала композицию Le rappel des oiseaux^[100] Жана-Филиппа Рамо^[101]. Во время ее исполнения установилась такая тишина, что было слышно, как маэстро Гендель ботинком отсчитывает такт на паркете. Он впервые оживился за всё это время и попросил юную музыкантшу исполнить еще что-нибудь на бис.

Белла исполнила Сонату ре-минор K 141 своего кумира Доменико Скарлатти. Гендель пришел в неописуемый восторг. Он попросил юную графиню подойти ближе и дозволить ему коснуться ее пальцев.

Когда Белла затаив дыхание подошла к маэстро и протянула к нему руки, он взял ее хрупкие кисти в свои и долго перебирал тонкие девичьи пальчики. Затем, улыбнувшись, рассыпался в комплиментах.

Знаменитый композитор сказал, что исполнение этого юного ангела не просто свежо и проникновенно, но в нем заключено потрясающее сочетание эмоциональности и интеллекта. И дело здесь не только в великолепной технике, скорости и тайминге, хотя они и так выше всех похвал, но и в том, что ее порхающие по клавиатуре пальцы извлекают весьма экспрессивный, динамичный, но в то же время «говорящий» звук. За ее виртуозную игру на фортепиано Гендель назвал юную графиню «Скарлатти в юбке».

После этого старый композитор рассказал собравшейся публике о том, как однажды в Риме во дворце кардинала Оттобони он сошелся с самим Доменико в музыкальном поединке. Им пришлось состязаться в игре на органе и клавесине. В итоге композитора Скарлатти собравшаяся публика нарекла величайшим итальянским исполнителем на клавесине всех времен, а в игре на органе первенства удостоила его, Генделя.

Отец Арабеллы тогда рассмеялся и заметил, что слышал в Мадриде от самого синьора Скарлатти, как тот с почтением крестится, говоря о мастерстве Генделя.

Все гости после таких рассказов не могли не воспользоваться случаем, чтобы не усадить великого композитора за фортепиано. Он открещиваться не стал и исполнил для всех свою Сарабанду ре минор^[102].

И если для Генделя игра юной музыкантши стала вдохновляющим фактором, который его, абсолютно слепого, усадил вновь за инструмент, то для самой Арабеллы Георг Фридрих Гендель был той причиной, по которой она начала с еще большим усердием заниматься музыкой, а также той причиной, по которой она не раз хотела оставить это занятие, ибо понимала, что подобных вершин ей не достичь никогда. От такого мастерства захватывает дух. После этих срывов Белла твердила матери:

– Не могу исполнять музыку как Гендель даже во сне, а во сне, поверь, я воистину прекрасна!

Однако в ее жизни были и другие вдохновляющие встречи. Первая состоялась в 1762 году. Отец тогда, пользуясь своими связями, пригласил к ним в дом английского композитора Джозефа Стивенсона^[103]