В период своего первого расставания с волосами я страдала тяжко и безнадежно. Жаркое летнее солнце светило вовсю, а я ходила, спрятавшись под париком..
Никогда прежде бритая налысо голова не представлялась мне такой проблемой. На работе, в коллективе талантливых и креативных дизайнеров смелые и даже вызывающие стрижки были обычным делом. Практически каждый время от времени красил волосы в дикие цвета, выбривал виски или брился налысо, делал татуировки и пирсинг. Я всегда восхищалась и поддерживала эту внутреннюю свободу. Да и сама была то с огненно-красной шевелюрой, то с дредами. Но сейчас я просыпалась по ночам от жутких кошмаров, в которых парик спадал с меня в присутствии окружающих и люди с жалостью смотрели на меня. Я больше не могла выдавать лысую голову за стиль, стеб или провокацию. Теперь я видела в ней только клеймо болезни, которая бьет наотмашь, выискивая слабые места.
Отсутствие волос стало для меня очевидным и бесспорным доказательством того, что я больна. Вид ставшей такой маленькой головы и бледного прозрачного лица вгонял меня в колоссальное отчаяние. Больная, лишенная прежней уверенности в собственном здоровье и привлекательности, я отводила глаза от зеркала. Мне было тяжело видеть, как болезнь издевается надо мной, пытаясь лишить права выбора.
Я злилась, силилась переступить через себя и выйти на люди с гордо поднятой лысой головой, но не могла. И тогда я решила перейти в атаку. Я надевала парик, красилась, выбирала самые яркие наряды, вызывающие туфли и шла в диспансер. Там на фоне серых стен в отчаянной духоте сидели больные, злые, уставшие люди. Казалось, ко мне стекаются все немногочисленные краски этого унылого места, я примагничиваю к себя все живое и яркое, оставив тоску и страдания другим.
Отделившись таким образом от окружающей действительности, я убеждала саму себя, что не имею к ней никакого отношения. Я – кусочек совершенно другого пазла, лишь по нелепой случайности попавшего в эту коробку. Я тут временно, и все изменится, как только я пройду это испытание. А пока надо потерпеть и поярче накрасить губы.
Болезнь объявила войну, но я решила пойти в наступление. Сметала на своем пути любое проявление сочувствия и жалости, прикладывала колоссальные усилия, чтобы окружающие меня люди не разглядели, не заподозрили, что на самом деле происходит со мной. И надо сказать, в этом деле я весьма преуспела. Большинство знакомых действительно даже не догадывались о том, что волосы на моей голове – чужие, а я тяжело больна. Ощущение собственной ловкости и хитрости было таким волнующе приятным, что я и глазом моргнуть не успела, как плотно подсела на него.
В середине лета, съездив на очередной контроль в Петербург, я спросила у Вашего Величества, можно ли поехать на море. Он согласился. Опухоль в груди заметно уменьшилась, лимфоузел и вовсе перестал прощупываться. Это означало, что химиотерапия работает. Я знала, чувствовала, что верно выбранная стратегия бескомпромиссной войны с раком даст результат! И теперь мне полагалась долгожданная награда – отложенная на неопределенный срок поездка на море.
Я злилась на болезнь не только из-за того, что она вторглась в меня и разрушала мое тело. Меня прямо-таки бесила необходимость подстраиваться, сбавлять обороты, пропускать интересные мероприятия, сидеть в больнице вместо того, чтобы бурно проживать день. Любой сбой в моей программе, сход с дистанции символизировал для меня покушение на смысл жизни. Я отказывалась прозябать в тоске и плохом самочувствии. Активная, энергичная, я всю свою жизнь летела вперед, подчиняя все на своем пути мощной, бьющей через край энергии. И вынужденные паузы, которые сейчас образовались в моей жизни, вызывали скрипучее раздражение.
Поэтому на море я взяла свое сполна. заполняла пространство событиями и эмоциями. Днем, под тенью пальм защищаясь от беспощадного солнца, водила детей на море. Вечером в составе большой и шумной компании с друзьями и детьми, шла развлекаться.
Химиотерапию, как и обещал Ваше Величество, я переносила довольно легко. Лежала под капельницей в уютном частном кабинете, пару часов отдыхала, а потом причесывала парик, который от высокой влажности скукоживался до старой поношенной шапки, и бежала на танцы, оставив детей под присмотром бабушки.
Я так ловко научилась загонять страх глубоко внутрь, что он и вовсе перестал меня беспокоить. Новые обстоятельства жизни меня изменили. Теперь я, подобно покорившему Эверест скалолазу, чувствовала в себе колоссальную силу. Я знала, что, если преодолею этот этап в жизни – а в том, что я смогу беспрепятственно это сделать, я даже уже и не сомневалась – мне будет по плечу все. Ведь я – только подумайте! – пережила рак! Стояла на краю, но выстояла. Заглянула смерти в лицо, но сила духа и крепкая уверенность в себе даже при этом непростом знакомстве сыграли в мою пользу.
Я отшлифовала уверенную улыбку и спокойный голос, которым теперь отвечала на вопросы о здоровье. Окружающие восхищались: «Аня, ну сколько в тебе энергии! Никогда не унываешь! Жизнь бурлит, даже не подумала бы, что болеешь! Ты просто молодец!». Вокруг меня по-прежнему было много друзей, которые больше не лезли в душу, а лишь констатировали то, что видят. Да, я настоящий борец и конечно же справлюсь со всеми испытаниями.
В последние дни отпуска, смотря в зеркало, я понимала, что брови и ресницы предательски покидают меня. Но, как опытный строитель, я взялась чинить фасад. Гуще красила глаза, дорисовывала карандашом брови. И снова ловко уворачивалась от побочных действий лечения: ни одна фотография в соцсетях даже косвенно не касалась темы болезни. Отовсюду я смотрела с улыбкой, а четко нарисованные брови и густые волосы превращали меня в обычную девушку. В здоровую девушку.
Наградой за временные неудобства для меня стали очевидные изменения к лучшему, которые я наблюдала день за днем. Тело мое прощалось не только с волосами, но и с опухолью. Грудь вернулась в прежнее состояние. Никаких уплотнений не прощупывалось. Вернувшись с моря, я вновь отправилась в Санкт-Петербург. Меня ждал довольный Ваше Величество.
– Прекрасно, очень хорошо, – он внимательно осмотрел грудь и подмышки. – Химия сработала отлично! Можно оперировать! Готовься.
Как готовиться, я толком и не знала. Это была первая операция в моей жизни. Ко мне в палату зашел анестезиолог и начал расспрашивать о самочувствии, сопутствующих заболеваниях, рассказал, как может подействовать наркоз. Я, убежденная в том, что все будет хорошо, отшучивалась:
– Доктор, вы лучше скажите, а можно мне чего-то особенного добавить в наркоз, чтобы я цветные мультики видела? – на это анестезиолог улыбнулся и ответил.
– Мультиков не обещаю, а вот очень глубокий сон точно будет.
Так и вышло. Правда, прервался этот сон резко и грубо. Словно мощным ударом в грудь…
Перед этим, оказавшись в операционной, я в приподнятом взволнованном настроении с нетерпением ждала начала действа. Ваше Величество что-то рисовал на моем голом теле маркером: не иначе как карту сокровищ, над которой, судя по рисунку, пиратам предстояло как следует попотеть. Затем меня, порядком замерзшую, уложили на операционный стол, подключили к датчикам и проводам. Вставили катетер в вену. Надо мной загорелась яркая лампа, свет заливал операционную и слепил мне глаза, я прикрыла веки…
И тут этот удар. Будто я упала с огромной высоты, от чего сбилось дыхание и стало нестерпимо больно. Я с трудом открыла глаза.
– Все прошло отлично. Как себя чувствуешь? – Ваше Величество был рядом, но лежала я уже не в операционной, а каком-то холодном, темном коридоре.
– Я… мне очень больно. Всё так болит, – я даже говорить толком не могла от этой чудовищной тяжести в груди.
– Сейчас скажу, чтобы сделали обезболивающее.
Я так и не поняла, как работали обезболивающие, потому что отныне всё болело постоянно. Мне сделали кожесохранящую мастэктомию, а это означало, что ткани больной груди удалили, оставив только кожу. На их месте разместили экспандер – небольшую надувную подушечку – и он растягивал кожу до размера груди. От экспандера вдоль ребер под кожей тянулся порт. Туда закачивали жидкость, которая постепенно заполняла объем экспандера, увеличивая его. Это был первый этап операции. Второй и завершающий этап с заменой экспандера на постоянный имплант был еще впереди. Мне также удалили девять лимфоузлов, в которых могли быть злокачественные клетки.
Я почти не ходила в первые дни после операции. Болело всё: ребра, кожа, легкие, грудь, спина. Каждый вздох сопровождался болью. Малейшее движение и вовсе оглушало. И тогда я запаниковала. Семья осталась дома. Миша занимался детьми, мои родители ему помогали. В Петербурге жила близкая подруга, и когда я поняла, что мне жизненно необходимо чье-то присутствие, подруга тут же приехала.
Никогда до того момента мне не было так мучительно страшно в одиночестве.
Самой сложной была первая ночь после операции. Меня рвало, я корчилась, глухо плакала и стонала. Мне не с чем сравнить постоперационное состояние. В голове я прокручивала рождение своих детей. Тогда было тоже больно и тяжело, но уже спустя пару часов я могла встать и дойти до туалета. На следующий день ходила по коридору, бережно сжимая в руках драгоценный кулечек с новым человечком. Я планировала так же быстро восстановиться после операции. Но оказалась совершенно беспомощна перед парализованной страхом и болью волей.
Я злилась, бунтовала, заставляла себя встать, но тело не слушалось, а прежняя храбрость и вовсе испарилась.
Потянулись дни восстановления. Бинты на мне разматывали и заматывали, швы проверяли и обрабатывали, сливали жидкость из дренажных банок. Что-то все время кололи, от чего не становилось легче, лишь все больше синяков появлялось на теле.
Но даже больничное пространство – унылое, тоскливое, наполненное запахами лекарств и болезни – не могло побороть человеческую природу. Людям свойственно сбиваться в группы, строить свою мини-жизнь даже в изолированных условиях. На диванах в фойе сидели женщины, девушки. В платках, в больничных халатах, придерживая свои баночки, они вели одни и те же разговоры.
– А как благодарить будете врача?
– Сколько в конверт положите?
– Почем будет реконструкция?
– А как он вообще, хороший врач? А то я своего со дня операции и не видела…
– Скажите, парик этот где вы покупали? Очень красивый, а я найти никак не могу, вот хожу в шапочке.
Когда боль и шок немного отступили, я влилась в новую жизнь. Вот уже раздавала советы, как лучше рисовать брови на чистом от какой-либо растительности лице. Вот подружилась с девочками из далеких и близких российских городов. Все страхи и проблемы здесь обрели четкие формы: лишь бы не было сложностей после операции, ожогов на лучевой. Сплоченные общей бедой, все пересказывали друг другу истории излечения, и за этими разговорами серьезность болезни вновь стала казаться раздутой и надуманной. Подумаешь, рак, с кем не бывает. У каждой уже имелся не один пример среди знакомых: прошли лечение и счастливо живут вот уже много лет. Поэтому со старых продавленных диванов из уголков фойе все чаще раздавался смех.
О проекте
О подписке