Однако предстояло побыть еще немного герцогом. Он просмотрел толстую стопку свежих приглашений. Сезон балов подходил к концу, но это не помешало городу погрузиться в заключительную неистовую волну раутов и балов, прежде чем все разбегутся, разъедутся, каждый в своем направлении. Он отложил в сторону несколько приглашений, которые собирался принять, вместе со счетами и письмом от своего управляющего имением в Скарнли-Эбби по поводу ремонта. Впрочем, вскоре он сам собирался нанести туда визит.

Он открыл нижний ящик стола, чтобы достать еще писчей бумаги, и вдруг заметил, как в глубине, куда почти не попадал свет, блеснула маленькая шкатулка, украшенная золотом и эмалью. Ее насыщенные цвета – красный, синий и золотой – так притягивали, что он невольно потянулся за ней.

Обычно ему удавалось противостоять соблазну взять ее, и она оставалась в ящике, надежно спрятанная от глаз между бумагой и коробочкой с сургучом. Но сегодня какая-то неведомая внутренняя сила заставила его достать шкатулку и взять ее в руки.

Металл в его ладонях быстро потеплел, но он продолжал пристально смотреть на нее, прежде чем открыл. Улыбка нежно-розовых губ и мягкий взгляд карих глаз изображенной на шкатулке женщины манили и пленяли его. На миниатюре ее темные распущенные волосы ниспадали на плечи, почти скрывая алый бархат платья, сама же она улыбалась.

Валентина. Его жена, которой больше не было с ним.

Николас нежно провел большим пальцем по маленькому портрету, но ощутил лишь грубую шершавость краски без малейшего намека на теплоту ее кожи. И снова она улыбалась, как всегда, безмолвно. Все то, слишком короткое время, что они были знакомы, им было весело.

Во власти воспоминаний он опустил портрет и спрятал лицо в ладонях. Как правило, он не позволял себе думать о ней. Так давно это было, хотя по-прежнему слишком болезненно, чтобы вспоминать. Непонятно, почему сегодня она казалась такой близкой.

Он встретил Валентину Маньяни во время своего образовательного тура по Европе, вскоре после того, как умерли его отец и мачеха и на помощь приехал их сводный брат Бреннер. Это была их первая встреча с сыном мачехи от первого, разрушенного брака. В то время Николас был еще молод, зелен, словно весенняя травка, и собирался выпускаться из университета. Бреннер посчитал, что путешествие по странам континента и возможность задуматься о своих обязательствах пойдет Николасу на пользу.

Так и случилось. Поначалу он мучительно скучал по семье, так как никогда прежде не уезжал так далеко и надолго, но потом искусство, культура и красота природы окончательно увлекли его и помогли забыть о своей потере, он присылал домой множество скульптур и картин для украшения герцогских поместий. Постепенно начал осознавать себя как личность, таким, каким он был отдельно от семьи.

Затем он отправился в Верону, город Ромео и Джульетты, где в один прекрасный день встретил Валентину. Это произошло на рынке, она делала покупки для дома. Высокая, с золотисто-медовой кожей, шелковистыми черными волосами и темными глазами, светящимися жизнью. Она посмеялась над его неловкими попытками говорить по-итальянски с торговцами и помогла купить фруктов и хлеба. Он был очарован ею, околдован каждой деталью – счастливым смехом, краешком красной плиссированной нижней юбки, выглядывавшей из-под коричневого платья, пылкостью и жизнелюбием. Она и его вернула к жизни.

В тот день он провожал ее до дома, всю дорогу нес ее корзину с продуктами, наслаждаясь мелодичным голосом, который учил его новым итальянским словам, и с каждым шагом влюблялся в нее все отчаяннее. Он познакомился с ее мамой и выпил с ними чаю. Семья их была весьма уважаема в городе, ее отец – юрист, но определенно они не принадлежали к родовитой знати. А значит, она не подходила на роль герцогини.

Николас открыл глаза и невидящим взором осмотрел свою библиотеку, огромную, плохо освещенную комнату, заставленную полками, уходящими в потолок, полными книг в кожаных переплетах, и уставленную старой тяжелой мебелью. В углах притаились привезенные из того памятного путешествия статуи – бледные мраморные боги и богини, взиравшие на него своими мертвыми глазами. Он рассчитывал привезти домой гораздо большее, чем просто искусство, холодный камень. Он хотел привезти с собой жизнь и смех. Вернуться с женой.

Он ухаживал за Валентиной стремительно и страстно. В конце концов, он принадлежал к той категории людей, которые готовы на все во имя любви. Кровь его кипела, никогда и ни к кому больше не испытывал он таких чувств, ни до встречи с Валентиной, ни после нее. Николас бесконечно жаждал ее присутствия рядом, улыбки и поцелуев, хотел проводить с ней каждую минуту, и она отвечала ему тем же. Они подолгу гуляли по городу, предаваясь пылким поцелуям в тихих переулках и пыльных галереях. В их семейной гостиной он слушал ее игру на арфе, в то время как вокруг бегали ее братья и сестры.

Ее дом напоминал его собственный в поместье Вельбурн, где по комнатам носились его братья и сестры и повсюду слышался их заразительный смех. Даже если в обществе ее бы не приняли, его семья бы непременно полюбила Валентину и всеми силами помогла бы сделать ее счастливой даже в хмурой сырой Англии. В этом он был абсолютно уверен. И он женился на ней, обвенчавшись в небольшой часовне в Вероне. Он поднял ее кружевную вуаль и поцеловал в теплых лучах света, проникавших сквозь витражное стекло, и это был самый счастливый момент всей его жизни.

Однако счастью не суждено было продлиться долго. В свой медовый месяц они отправились на загородную виллу в бесконечные дни, согретые золотым солнцем, и теплые ночи, полные страсти. Еще до того, как они вернулись в Верону, Валентина забеременела. О возвращении в Англию до того, как и она, и ребенок смогут выдержать дорогу, не могло быть и речи, поэтому Николасу пришлось немного подождать и написать своей семье и о женитьбе, и о рождении ребенка чуть позже. В противном случае они бы примчались очертя голову, а ему так хотелось побыть с Валентиной наедине еще хотя бы некоторое время.

Он был мужем чуть больше года. И всего лишь час отцом крохотного сына. Потом не стало ни ребенка, ни Валентины. Смех и свет исчезли из его жизни так же внезапно, как и пришли в нее. Он остался один.

Нет, конечно, он не был одинок. У него оставались его семья, долг и этот проклятый титул. После похорон жены и сына он незамедлительно покинул Италию и отправился домой, оставив свое сердце под кипарисом на кладбище за пределами Вероны. Дома он целиком и полностью посвятил себя своим близким. Его краткое супружество так и осталось тайной, он не смог найти сил и рассказать об этом даже сестрам. Он бы не выдержал их жалости.

С годами боль притупилась. Он научился лелеять память о Валентине, не предаваясь отчаянию. Только очень редко, в дни, такие, как этот, он доставал ее портрет и пытался представить, что она снова рядом.

С каждым разом это давалось тяжелее. Она уходила все дальше в прошлое. Тем не менее сохранялось отчетливое чувство страха, особенно когда ему в очередной раз напоминали о его долге и необходимости жениться и произвести на свет детей. Как он мог заставить еще одну женщину пройти через ту боль и страх, которые пережила Валентина, когда родился их сын, и ту агонию, когда он умер у нее на руках? Как он мог заставить женщину страдать и видеть ее муки, зная, что он сам виноват в них?

Николас никогда больше не смог бы полюбить другую так, как любил Валентину, а жениться, не испытывая к девушке хотя бы симпатии и уважения, ни за что бы не стал, как не стал бы вовлекать в это того, кого считал хорошим другом.

Вот Стивен, пожалуй, мог бы жениться, несмотря на уверения в обратном, и завести детей, которые унаследовали бы титул. Хотя это звучало неправдоподобно. Он слишком занят разработкой схемы своего ипподрома, чтобы задумываться о собственной женитьбе.

Николас аккуратно спрятал шкатулку с портретом в глубоком темном ящике стола. Это прошлое, оно позади, ему приходилось помнить об этом. И он еще не готов отвечать на все эти приглашения прямо сейчас. Он оставил их на столе, подошел к окну и стал смотреть на улицы, открытые ветрам, наблюдая за прохожими. Ему всегда было интересно, куда они так торопятся, какие цели двигают ими, ведут куда-то.

Иногда и они останавливались, чтобы заглянуть в его чугунные кованые ворота, без сомнения также одолеваемые любопытством, чем же занят герцог за этими огромными стенами, как он живет? Мэннинг-Хаус был одним из самых крупных зданий в Лондоне, громоздкий и весьма непрактичный особняк светлого камня, с множеством окон, который построил дед Николаса. Он выглядел величественно, окруженный садами, в нем имелись просторный зал для танцев и огромная столовая, которая могла вместить, пожалуй, весь королевский двор. Но его совершенно невозможно было прогреть, и хорош он был лишь для уже подросших племянников и племянниц Николаса, которые с удовольствием носились друг за другом по широким коридорам.

Дому требовалась хорошая хозяйка, чтобы преобразить старомодные комнаты, привести их в порядок и подготовить для балов и приемов, достойных его величия. Мысли о преобразованиях отодвигали тени прошлого и заставляли задуматься наконец над проклятым насущным долгом.

Николас потянул за край тяжелой бархатной портьеры, занавешивая окно. Быть может, если бы он не смог видеть происходящее на улице, оно не увлекало бы его так сильно. Уже почти задернув шторы, он нечаянно заметил открытый экипаж, медленно скользивший вдоль улицы. Две элегантно одетые молодые леди сидели в нем и оживленно болтали. Одна из них слегка повернула голову, и бледный солнечный луч скользнул по ее светлой пряди, нежной белой щеке. Не может быть, леди Эмили Кэрролл.

Она смеялась над тем, что говорила ее подруга, и ее щеки украшал прелестный румянец. Она поправила непослушную прядь, и Николас заметил изящное движение ее руки, обтянутой перчаткой.

«Как она прекрасна», – подумал он в изумлении. Нет, он всегда знал, что леди Эмили красива, она славилась чертами своего прелестного лица, совершенную симметрию которых не заметить невозможно. Они потрясли его еще прошлым летом в Вельбурне, но он позабыл об этом, заподозрив, что не понравился ей.

Сейчас, когда ее лицо сияло улыбкой, а в волосах играло солнце, он вновь поразился ее красоте. Что ее так рассмешило? А что бы он мог сказать, чтобы вызвать ее улыбку? Настоящий вызов. Однако наследники рода Мэннинг не привыкли отступать.

Экипаж свернул за угол, судя по всему направляясь в парк. Приближался тот самый час, когда все представители светского общества седлали лошадей, забирались в свои экипажи и гордо шествовали друг перед другом.

Николас отошел от окна, оставил на столе бумаги, с которыми планировал работать, и стремительно покинул библиотеку. Бумаги подождут.

– Запрягайте мою лошадь! – крикнул он. – И поскорее!