Глава 5

Я зажмурилась и втянула носом воздух вместе со странным запахом соли и песка. Удивилась, осознав, что от тритона вовсе не воняет рыбой, как мне думалось, но все же успела задержать дыхание в тот момент, когда море накрыло меня с головой. Раненую спину обожгло будто огнем – соленая вода впилась в открытую рану, как пиранья в кусок свежего мяса.

Прижавшись к морскому принцу еще сильнее, я почувствовала, как под его кожей перекатываются сильные мышцы. От таких ощущений щеки бы залила краска, не окажись я под водой. Не рискуя открывать глаза, я рукой нащупала шею тритона и, пока он не успел опомниться, приставила к ней кинжал.

Когда острие ножа коснулось на удивление теплой кожи тритона, я ощутила, как его сердце пропустило удар, и он замер. Кажется, он опасался малейшего движения, не желал, чтобы хоть одна капля его крови попала в воду. Интересно, что тому причиной? Увы, пока ответа я не знала.

Открывать глаза в водах соленого южного моря мне не хотелось, но я кожей чувствовала на себе взгляд сирен. Стоит моей руке только дрогнуть – нажать слишком сильно и поцарапать плоть их принца или ослабеть настолько, что он сумеет вывернуться – и они набросятся на меня, просто разорвут на мелкие кусочки и съедят. По крайней мере, так гласят легенды.

Я подняла лицо вверх, чувствуя, что слишком надолго дыхание задержать не могу. Тритон и не подумал сдвинуться с места, и мне пришлось провести острием морского оружия по его шее. Это вразумило подводного принца, я ощутила, как по его телу пробежала легкая дрожь, затем как медленно двинулся сильный хвост, и как мы двинулись к поверхности.

Перед тем, как вынырнуть, тритон что-тот сказал своей стае сирен. Вернее, мне показалось, что гортанных звук, напоминающий песни китов, который вырвался из его горла, походил на короткий и четкий приказ. Но проверить свои теории я никак не могла: когда я почувствовала, что снова могу дышать, и распахнула глаза, вокруг ничего не было, кроме сверкающей под полуденным солнцем поверхности моря и корабля, с которого что-то кричали матросы.

– Не стрелять! – крикнула я, все еще прижимая к шее тритона кинжал.

Для этого мне приходилось обвивать его за плечи, мою руку скрывали его серебряные волосы и со стороны могло показаться, что я крепко его обнимаю. Судя по неодобрительным взглядам матросов, именно так они и поняли мое поведение.

Эмиль помянул морскую бездну – да так выразительно и с чувством, что услышала даже я – и отдал распоряжение поднять меня на борт. Однако прежде, чем мне сбросили канат, за который можно было ухватиться, один из матросов прыгнул прямо с палубы к нам и, в пару быстрых движений приблизившись, ухватил тритона за волосы, пригрозив ему мечом. Принц сирен попытался дернуться, но его пыл быстро охладила сталь остро заточенного клинка.

Оказавшись на палубе, я вцепилась в фальшбот, перегнулась через него почти пополам и глянула вниз. Старалась разглядеть в море хвосты или волосы сирен, но не видела ровным счетом ничего. Тем временем тритона связали и тоже втянули наверх. Не особенно заботясь о его комфорте, просто бросили на раскаленный доски. Я заметила, как лицо его на миг исказилось от боли, но в следующее мгновение уже стало совершенно беспристрастным.

– И как вы намереваетесь это объяснить, сэра Жаклин? – Эмиль с притворным спокойствием кивнул в сторону моего «трофея», но по взгляду, мечущему молнии, я поняла, что он взбешен. – Вы едва не погибли, и ради чего?!

– Ради… – я растерялась, не зная, поверит ли мне капитан, если скажу, что обладая тритоном, мы можем повелевать и целой стаей сирен? Что тритону никак нельзя умереть, и что подводные обитательницы пойдут на все, чтобы выкупить его жизнь? Сам этот упрямец скорее всего будет упорно делать вид, что ему плевать, жить или умереть – вон как высокомерно смотрит, и не важно, что валяется почти у меня под ногами.

– Ради? – поторопил меня Эиль, делая шаг вперед.

Я с трудом заставила себя не пятиться и выпрямить спину.

– Ради того, чтобы преподнести ценный подарок своему драгоценному жених. Это, – я с деланным пренебрежением указала на тритона, – один из морских принцев, довольно редкий экземпляр, а в Империи наверняка еще и дорогой.

Судя по скептичному взгляду, Эмиль до конца моим словам не поверил, но и других объяснений моим поступкам не нашел. А я решила закрепить успех:

– Так что его надо сохранить живым и хотя бы относительно здоровым. Не хочу, чтобы мой подарок ко дню прибытия к Безымянной земле выглядел, как облезлый кот.

– В трюме ему хватит воды, чтобы не сдохнуть. Бросьте туда и свяжите покрепче. Да смотрите, пенька в воде размякнет, так что навесьте цепей, – немного помолчав, все же распорядился Эмиль.

Два моряка подняли тритона за плечи и потащили по палубе волоком, раздался мерзкий скрип чешуи, на досках остались глубокие царапины. Перед тем, как принца сбросили в трюм, он обернулся и прожег меня взглядом, полным такой черной злобы, что я едва не вскрикнула. И задрожала, только сейчас осознав, сколько раз я могла умереть за прошедшие несколько минут.

Андерсон Штиль

Разноцветные дома, шумные улицы, яркие огни и пьяные крики Тихого города оставались позади. Андерсон не страдал излишней сентиментальностью, и потому не провожал взглядом пологие холмы, усыпанные двухэтажными домами, тянущимися вдоль кривых улиц. К тому же, ветер крепчал и был почти противным, так что работы оказалось достаточно, чтобы отвлечься от всего, что осталось на большой земле.

Адмирал отдавал распоряжения машинально. Воды у самого западного города-порта Империи он знал настолько хорошо, что мог бы провести по ним корабль, даже будучи мертвецки пьяным или в полубреду. Но все же он сохранял сосредоточенность. Матросы вытягивались в струнку, когда на них падал тяжелый взгляд темно-синих глаз цвета морских глубин, и старались работать вдвое усерднее, чтобы не сердить капитана еще сильнее. Его плохое настроение команда за несколько лет научилась не то, чтобы видел – скорее чуять, и сейчас над барком царила гнетущая атмосфера.

Андерсон сидел в шкиперском кресле на крытых шканцах, ветер доносил до него тихую болтовню моряков, которые работали с парусами на носу корабля.

– И все ж не пойму, чего ему звереть, – гундел низкорослый, широкоплечий матрос, растирая мозолистые, мясистые ладони. – Ну будет жена, так хоть за домом пригляд. Говорят еще, что дочка Шторма собой хороша, как принцесса из дальних стран: глаза черные, волосы золотом искрятся, а губы спелые, что наша ягода-красновка.

Второй моряк – высокий и жилистый, ловкий как кот – затянул канат и покачал головой, отбрасывая со лба белую челку.

– Да мало ли, чего болтают. Ты тяни лучше.

Последовали двадцать минут напряженной работы, но когда паруса, наконец, были установлены как надо, высокий моряк – Андерсон точно помнил, что его звали Том и что прибыл он с севера Империи – глянул украдкой в сторону шканцев.

– Да может, не из-за жены он взбесился. Я вот слыхал, что Император его давеча вызывал, да так отчехвостил, что капитан наш насилу ноги унес. Повезло еще, что жив остался. За что – не знаю, но в немилости он теперь, и коли что не так – может, и на плаху отмарширует.

Андерсон сжал кулак и с досадой ударил по деревянному подлокотнику. Полоснул яростным взглядом болтливых матросов и те принялись имитировать бурную деятельность, проверяя, все ли выполнено верно.

Адмирала раздражала не сама болтовня, взбесило скорее то, что оба попали в самую точку: ему досталось недавно от Императора, да и жениться на какой-то дикарке из мятежного, но почти падшего дома ему совершенно не хотелось. Но долг стоял превыше личных предпочтений. К тому же, Андерсон уже несколько дней обдумывал способ обойти неприятное обязательство, но сохранить в силе договор с Бартолио, однако пока не пришел к окончательному решению. Но к какому бы варианту он не склонялся, ему все время казалось, что все это уже было. И что жизнь уже загнала его в капкан, из которого ему самому не выбраться.

От тягостных раздумий капитана отвлек секретарь, который, вероятно, окончательно разобравшись с бумагами на груз, выполз на палубу. Он поправил пенсне на горбатом носу, расправил костлявые плечи, хотя казалось, стоять еще прямее, чем раньше, он уже и не мог, и обвел палубу взглядом из-под кустистых бровей. Затем легко, будто ему не шестьдесят, а только двадцать, взбежал по лестнице на шканцы и подошел к Андерсону.

– Такими темпами и в три недели не доберемся, – сказал он, приглаживая полы сюртука. – Может, вы используете дар?

– Нет нужды. Ветер переменится, – ответил Адмирал, не отрывая взгляда от горизонта. Глядеть на морщинистую физиономия секретаря ему было незачем.

– Ах да, – тот растерянно похлопал по карманам и выудил из внутреннего записку, сложенную вчетверо. – Некая леди, которая уверяла, что она – ваша давняя знакомая, просила вам передать.

Андерсон, немного посомневавшись, все-таки взял белую, дорогую бумагу, в которой сургучом был прикреплен засушенный цветок колокольчика. Он сразу понял, от кого послание, и скривился. Открывать его и читать очередное слезливое признание в любви от юной и не в меру впечатлительной аристократки ему не хотелось тоже.

– Благодарю, – коротко бросил он и замолчал, намекая, что на долгие беседы не настроен. Секретарь понял его и, постояв еще немного, удалился.

Андерсон же продолжал напряженно следить за работой на корабле и за переменами ветра. Постепенно все – от юнги до него самого – втягивались к корабельный быт, который подходил им, как подходит бывалому вояке его старая куртка. На лицах своих людей он видел радость или собранную решимость, сам же чувствовал лишь зияющую пустоту. Безразличие ужасало его самого, потому он старался не думать о том, когда в последний раз испытывал что-то, хоть отдаленно напоминающее предвкушение, перед выходом в море.

Хоть судьба его на первый взгляд и казалась пределом мечтаний, ни адмиральский титул в «столь юном возрасте» (так говорили бывалые моряки про его тридцать с лишним лет), ни богатый род за плечами, ни природный дар, которым он владел почти в совершенстве – ничто давно уже не приносило ему ни капли удовлетворения. Все происходящее казалось колеей, а жизнь – телегой, которая из нее уже не выберется, и колея эта – Андерсон знал точно – ему совершенно не подходила. Но долг есть долг.