Вышел Васятка во двор с широкой лопатой, снегу нонче выпало вели́ко, старое гумно за околицей чуть не по самую крышу завалило. Соломенная кровля гумна оделась пышной шапкой, и словно большая гора возвышалась посреди поля, только чуть виделось брёвен, потемневшие от времени стены ещё не целиком утонули в снегу.
Поправив рукавицы, Васятка взялся за лопату и принялся расчищать двор, негромко напевая себе под нос. Между делом он раздумывал о всяком. Как пришла зима, нежданно и разом, снегопад не прекращается уже почти неделю, как-то даже не верится, что так мало времени прошло с его возвращения с гряды… Тот человек в балахоне не выходил из головы, Васятка всё раздумывал, кто же он таков, и зачем ему Царь-корень занадобился? Уж не для благого дела, это понятно!
Сперва Васятка шибко опасался того, что тот позарится на его корешки, которые он для бабушки Устиньи добыл, и заявится к ним на двор. Ему даже снилось это, будто выходит он на крыльцо утром, а там – этот стоит, трясёт рваными рукавами, и сыплются оттуда вовсе не золотые монеты, как на гряде было, а какие-то гнилые ошмётки.
Вскрикивал Васятка во сне, просыпался, пугал Устинью, которая тут же к нему кидалась, успокоить, приголубить мальчишку. Но никто к ним на двор не явился, а когда бабушка Устинья мешок вытрясать стала, с которым Васятка на гряду ходил, выпали оттуда три небольших золотых самородка, и один, чуть побольше, серебряный. Старый Васяткин кафтан, порядком измазанный и порванный об камни, когда парнишка поспешно спускался с гряды по скользкой тропе, тоже оказался с подарками.
Когда стала Устинья его чинить да вычищать, выпали из прорех камушки самоцветные, синие да зелёные, с переливами. Подивилась Устинья, камушки собрала – малая горсточка набралась, да только уж шибко красиво сверкают – видать немалых денег стоят. Показала Устинья это добро Васятке, а тот и обрадовался, и загрустил, сказал только:
– Видать, это нам от матушки подарок. Эх, кабы вот нам эдакое богатство раньше кто дал, когда матушка жива была… так поди и её бы вылечили тогда от хвори-то.
Устинья собралась в город поехать, эдакое богатство в избе держать – только на беду себе. Быстро прознается, а там и лихих людей приманит. А какие из них с Васяткой-то охранники! Ну вот, уговорилась с урядником Гордеевым, когда тот собрался в управу ехать, чтобы с ним и отправится.
– Продам, к чему нам это хранить, – говорила Устинья Васятке, – Деньги на доход положу, тебе на жизнь останется. А на доход летом избу поправим, забор новый, баню срубим, что по белому топить. Одёжи тебе справим, вон, со всего уж вырос, да и отцовы одёжки ветхие, тепла не держат. Хозяйство ведь держать надобно, как вырастешь, будет куда молодую хозяйку привести.
Настой из чудного корня, Васяткой добытого, Устинье помог, да и порошки, что городской доктор велел принимать, Антип ей привёз. К Рождеству она уж и позабыла про хворь свою, делов было полно – Васятке рубаху пошить, шерсти напрясть, да мало ли у хозяйки заботы.
А Васятка стал в ученье ходить, Антип самолично следил, чтоб никто парнишку не забижал, и блаженным не дразнил. Про Антипа на селе сказывали, что приходится он сродником артельщику Спиридонову, потому Каллистрат его к своим делам и приставил. Да и на селе Антипа уважали, даром что молод он, а сила в нём чуялась.
Даже строптивый и крикливый Савва Паршаков, который ни у кого в работах долго не держался, зато на селе слыл первым драчуном и забиякой, при виде Антипа тих делался, что та мышь.
Вот и опекал теперь Антип Васятку, книги ему разные привозил из города, про камни, откудова они берутся и по каким приметам их можно отыскать, да прочие всякие науки ему показывал. Полюбилось Васятке ученье, так, что теперь даже унылые и монотонные занятия по Закону Божию, которому отец Евстафий ребятню учил, казались ему не такими скучными.
Зажили справнее бабушка Устинья да Васятка, в избе подправили полы да печку, на амбар новый сруб сладили, народ тут и зашептался, дескать, откуда деньги-то взялись. Ну, посудачили, кому покоя от этого не было, да и решили, что это артельщик Спиридонов сироту призрел, помогает, а больше и неоткуда взяться.
А кроме ученья и книг, которые ему Антип привозил, любил Васятка принесённое с гряды зеркальце. Заповедное оно, берёг его Васятка пуще всего другого, обернул в шитый матушкой рушник узорный и в малый сундучок упрятал, там у него прочие сокровища лежали. Отцова шапка, почти новая, матушка сказывала, что её купил он на ярмарке, когда Васятка только народился, да вот носить не поспел. И матушкины бусы, венок её девичий, она хранила сама, а теперь вот Васятка хранит – синий, красивый… Вот там и зеркальце теперь лежало, а когда шибко становилось тоскливо Васятке, когда душа просила поплакать, погоревать о доле сиротской, так и доставал он зеркальце. Ничего диковинного зеркальце то ему не показывало, сам себя и видел, да вот узорную кайму по краешку всё разглядывал, уж очень чу́ден был узор.
Не только листочки да цветочки там были, глубже уходила картинка, ежели к зеркальцу глаза приблизить. Там, за листочками, деревенька с домами, по-над крышами струйки дыма вверх плывут, к месяцу, тонким серпом висевшему над острыми верхушками елей. И колокольню видать, и гряду каменную вдалеке.
Как матушка сказала? «В моё зеркальце всё тебе будет видать – и добро покажется, и зло» … Это Васятка хорошо запомнил, да вот только как же глядеть, как это видеть? Васятка не знал, а потому и глядел на узор вокруг зеркальца, и тем душа радовалась. Придумал себе, что в тех избах, что он видит на узоре, все живут, кого нет на этом свете с ним. Вон в той, справной и большой, матушка с отцом живут, хорошо им, покойно… А после, когда и сам Васятка путь свой земной окончит, там и окажется, с ними. Натешившись, прятал он зеркальце обратно в сундук, отдохнувши душой то. Да вот уж после довелось ему узнать, что за зеркальце он хранит.
– Василёк, вон Антип приехал к нам, – глянув в окно, сказала бабушка Устинья, и отложив веретено пошла встречать гостя.
День выдался морозный, Васятка с самого утра все дела справил по дому и теперь сидел на лежанке у печи, разложив на коленях недавно привезённую Антипом книгу. Услышав, что он сам приехал, Васятка тут же соскочил и кинулся встречать.
– Ох и холодно, стужа какая, – похлопывая по бокам озябшими руками, Антип вошёл в избу, за ним клубился морозный пар, – А у вас как хорошо, тепло!
– Садись, Антипушка, за стол, я нонче пирогов напекла, – позвала бабушка Устинья.
– Благодарствуй, матушка, – поклонился Антип, – Недосуг пока чаёвничать, Каллистрат Демьяныч меня с поручением послал к вам. Василий, ты не шибко занят? Каллистрат Демьянович тебя просит приехать к нему, поговорить. Я тебя отвезу, и обратно доставлю.
– Хорошо, сейчас соберусь, – кивнул Васятка и пошёл одеваться, достал новую рубаху, кафтан, который бабушка Устинья с городской ярмарки привезла.
Постоял в раздумье и добыл из сундучка своего зеркальце заветное. Бабушка Устинья сшила ему мешочек плотного сукна, Васятка её просил, завязки приладила, вот этот мешочек и положил он теперь за пазуху.
– Антипушка, а по какой же надобности Каллистрат Васятку зовёт? – с беспокойством говорила меж тем гостю Устинья, – Али приключилось что?
– Да вот не сказывал он мне, зачем ему Васятка наш занадобился, – покачал головой Антип, – Сам я думаю, может хочет парня к делу какому приставить, ведь учёба ему легко даётся.
– Ну, коли так, то это хорошо, – успокоилась Устинья, – Так и мне покойнее будет, ведь сколь мне Бог веку отмерил, кто знает.
Уселись Антип с Васяткой в бричку, Зыпка перебирала копытами, видать и ей студёно было стоять, хоть и накрыл её Антип рогожей. Васятка погладил её, сухарик дал, Зыпка замотала гривой, благодарно в плечо парнишку ткнулась. Потом уж и тронулись, ехать через всё село, но уж вскорости и дом Спиридонова показался.
Антип усадил Васятку в небольшой комнате, а сам пошёл сказать Каллистрату Демьянычу, что гость его прибыл. Мимо Василька то и дело пробегали люди, суета царила в доме по причине скорого Рождества. Детей у артельщика было четверо, вот для них и готовили Ёлку в большой зале дома. Васятка понял это из разговоров и ему жуть как захотелось поглядеть – какая она, Ёлка в богатом-то доме. Когда он был совсем маленьким, бегали они с соседскими ребятами посмотреть на праздник к дому хозяина здешнего прииска, Гаврилова, в окна глядели, как гости водят хоровод, срывают с нарядной ёлки сладости.
В доме Гороховых к Рождеству Ёлку не справляли, матушка пекла сдобы, а отец всегда привозил с ярмарки леденцы и постилу. И вот теперь не стерпел Васятка, встал со стула и вышел в коридор, подошёл ко входу в большую залу и стал глядеть, как истопник Куприян прилаживает рожки со свечами на ветки большой пышной ели.
– Куприян, ты почто свечи витые взял, надо другие ставить сюда! – раздался позади Васятки сердитый грубый голос, и мальчик, вздрогнув, отпрянул от двери.
Позади него стоял управляющий, тот самый Пахом Кондратьич. Он сердито хмурился, глядя на истопника, но вот Васятку, который стоял в трёх шагах от него, словно и не видел.
Попятился Васятка, а управляющий и головы не повернул, ступил в залу, продолжая кричать на Куприяна, который со страху уронил на пол пачку свечей. Мальчик снова подошел к двери и стал открыто заглядывать в залу, истопник его увидел и незаметно махнул рукой, мол, уходи, малец. А Васятка понял, управляющей по всей видимости его не примечает… Или, может намеренно делает вид, может, Каллистрат Демьяныч его отругал за прошлый раз?
Сзади кто-то тронул Васятку за плечо и тот вздрогнул от неожиданности. Позади него стоял сам Каллистрат Спиридонов и улыбался:
– Что, Василий, ёлкой любуешься? Ну, приходи и ты к нам на Рождество, думаю, ребята мои рады будут такому гостю.
– Здравствуйте, Каллистрат Демьянович, – негромко проговорил Васятка, – Благодарствуйте, я бы хотел поглядеть, как свечи на ёлке зажигают…
– Ну, вот и приходи. Петруша то мой чуть тебя помоложе будет, думаю, сдружитесь вы. Идём в кабинет ко мне, потолкуем покуда.
– А ты как тут взялся? – из залы вышел управляющий и с недобрым удивлением глядел на Василька, – Я шёл мимо, тебя не видал!
Глаза управляющего так и сверлили мальчика, шарили недобро, а руки сжались в кулаки. Оставшийся в зале Куприян судорожно прибирал возле ёлки, лицо его покраснело, пот тёк по лбу и впалым щекам истопника.
– Ну, ну, чего ты раздухарился, Пахом, на пустом месте, – Спиридонов устало потёр лоб, – Али заняться тебе больше нечем? Иди за мной, Василий.
Кабинет Спиридонова был вовсе не большим против того, как Васятка ожидал. Простой стол с пером и пузатой чернильницей, бумаги стопкой и бронзовый подсвечник в виде льва. Сам Спиридонов не сел в этот раз в кресло, он указал мальчику на мягкий стул возле стола, а сам сел напротив его на такой же.
– Василий… ты вот что мне скажи, – начал Каллистрат, и Васятка понял, что непросто артельщику этот разговор даётся, – Уж не подумай, будто я головой повредился, а только до того момента, как ты в прошлый раз в нашем доме появился, я как во сне ходил. Всё мне казалось плохим, неправильным, да и голова болела так, что спать не мог. А ты… приметил я, да и не мог не приметить, что ты эдак как-то глянул на меня в прошлый раз, и у меня как будто камень с плеч сняли. Дышать стало легче, думы в голове появились, да и дела пошли! Скажи мне, не таись, как ты это сделал? Что это было? Ты не страшись, никому я ничего не скажу, и тебя обижать не дозволю!
– Кабы я сам знал, дяденька Каллистрат Демьяныч, – ответил Васятка, – А только хочешь верь, ничего я и не делал эдакого. Просто сидел в прошлый раз да в зеркало глядел, которое у вас висит, как в дом войдёшь.
– А слыхал ли ты сам, что прабабка твоя, Марфа Тимофеевна, Царствие ей Небесное, – наклонившись к мальчику, тихо проговорил Спиридонов, – Ведала такое, что простому человеку от глаз сокрыто? Матушку мою она во младенчестве лечила, горб у неё рос, да сказывают, что по злому навету это происходило. И ещё многое она умела, людям помогала до самой своей кончины…
– Нет, я про то не знаю, – удивился Васятка, – когда я мал был, матушка про неё мне рассказывала, да я и не запомнил ничего тогда…
Васятке стало вдруг страшно. А что, если его и в самом деле не за просто так блаженным-то прозвали? Может, с ним и в самом деле что-то не так?!
– Ну и ладно, – сказал Каллистрат, видимо, почуяв Васяткин страх и смущение, – Даст Бог, всё тебе откроется, когда время придёт. Да и не за тем я тебя позвал, чтоб о прошлом пытать. Помоги мне, Василёк, прошу тебя Христом Богом!
– Да чем же я могу вам помочь, дяденька? – удивился Васятка, – Ежели что надобно, ты скажи…
– Сынок мой, Петруша, занемог. Я уж и докторов привозил, и городского, и уездного звал. И к знахарке старой возил, травы она давала заваривать, а только нету проку никакого! Тает парнишка на глазах, извелись мы все!
– Дяденька Каллистрат, да нешто я против докторов-то что могу? – тут Васятка ещё больше испугался, – Кабы я знал, чего сделать надобно! Да и в прошлый раз, может это и не я вовсе… когда ты сказываешь, будто ты сам… облегчение почуял.
– Ты, Василёк, ты, – Каллистрат погладил мальчика по голове, – Я видал сам, такое не пропустишь, когда вокруг тебя самого чёрная стена рушится… Да ты не пугайся, Василий, нет так и нет, с тебя никто не спросит. Да уж не откажи хоть в одном – идём к Петруше, просто на него глянь.
– Не откажу, отчего же и не поглядеть. Только ты, дяденька Каллистрат, на меня не серчай, ежели что… не умею я того, что ты ждёшь.
– Что ты, сынок, как же можно. Ты об этом и не думай, я теперь тебе завсегда помогу во всём, чего попросишь. Ну, идём, Петруша лежит, матушка за ним ходит…
Каллистрат встал и поманил Васятку за собой. Они вышли в коридор и отправились в другое крыло дома, и тут уж Васятка почуял… Что-то неуловимое витало в воздухе, от этого незримые тени прятались по углам, сбивались в серы комок, и Васятке казалось, что из углов на него глядят жалобно чьи-то глаза.
О проекте
О подписке