Король Франциск был несказанно рад заполучить катыши Анны Болейн, но ни разу не пользовался ими на корте. Человек образованный, чувствительный и лживый, он изобразил довольство, насмешливо разыграл спектакль, но так и не доставал катыши из шкатулки. Что естественно для подобной натуры, изнеженной и склонной к излишествам.
Франциска I не интересовали корты и безрассудные подвиги. Он благоволил поэтам и музыкантам, покровительствовал Леонардо, коллекционировал книги. Когда ему наконец удалось отбить Милан у Карла I, он методично вывез оттуда все классическое искусство и вновь проиграл город. Его коллекции легли в основание будущего музея в Лувре (он и здание перестроил) – и Национальной библиотеки. Он профинансировал так и не принесшую Франции новых земель экспедицию Джованни Верраццано, в ходе которой были открыты Вирджиния, Мэриленд и Нью-Йорк.
Как раз в Нью-Йорке и оказались в конце концов три мяча из кос обезглавленной королевы. Я видел их в Публичной библиотеке на углу Пятой авеню и 42-й улицы. Они хранятся в запасниках коллекции старинных спортивных снарядов.
В 1536 году король Франциск увез их во дворец Фонтенбло. «Там они и оставались, ни разу не видали корта, – рассказал мне куратор-американец, ответственный за их хранение. – Вероятнее всего, – продолжал он с интонациями человека, посвятившего долгие часы раздумьям над возможной судьбой мячей, – вскоре их перестали выставлять в качестве трофеев и нашли более скромный, но и более достойный способ применения: превратили в подставки для книг». – «Их доставали из шкатулки до того, как они попали в Америку?» – предположил я. «Маловероятно». – «Можно потрогать?» – «Нет». – «Как они оказались здесь?» – «Эндрю Карнеги[40] купил их вместе с собранием французских рукописей и отдал нам в дар – от него же у нас стальные балки, поддерживающие потолки подземных хранилищ». – «Это точно те самые, что Ромбо подарил Франциску I?» – настойчиво спросил я. Пальцем в перчатке он указал на неразборчивую надпись на одном из мячей: «Avec cheveux à la vermine hérétique». И с гордостью перевел: «Из волос непотребной еретички».
Никто никогда не делал больше для какой-либо веры, чем Эрнан Кортес для католичества в эпоху Ренессанса, но сегодня, пять веков спустя после величайшего религиозного подвига всех времен, в Ватикане стыдливо опускают очи долу всякий раз, заслышав имя конкистадора. Какой же сволочью надо было быть, чтобы не заслужить и толики признания, положив к ногам папы – его правого мячика – целый мир с бесчисленными животными, бесчисленными растениями, бесчисленными храмами, бесчисленными хижинами и сотнями тысяч дам и господ, которые любились в этих самых хижинах, словно кролики, – благо неизменно прекрасный климат позволял ходить почти нагишом?
Вообразим, как Кортес потеет в прокопченных, залитых кровью врагов доспехах, вообразим, как он направляет дула пушек на богов. Этот завоеватель – не просто воин, государственный муж или баснословный богач; он являлся скорее эпицентром урагана, накрывшего Атлантику на двадцать семь лет. Его ветра с корнем вырывали дома повсюду – от имперской Вены Карла I до Канарских островов, от Канарских островов до Теночтитлана[41], от Теночтитлана до Куско: четыре миллиона квадратных километров, заселенных людьми, которым рано или поздно суждено было стать христианами, лишь потому что сорокалетний, ничем не примечательный эстремадурец расколотил мир на кусочки, словно горшок, сам того не сознавая.
Каждую секунду в Мексике рождается 4787 человек и умирает 1639, то есть, по грубым подсчетам, население растет на 2448 мексиканцев в секунду. Сущий кошмар. Всего в мире 117 миллионов мексиканцев – плюс неопределенное семизначное число в Соединенных Штатах. Можно прикинуть, что с 1821 года, когда Мексика стала независимым государством, по второе десятилетие XXI века на свет появилось примерно 180 миллионов мексиканцев. Из них всех один только Хосе Васконселос[42] считал Кортеса героем. Его непопулярность достигает удивительных масштабов.
Существует, к примеру, невообразимый Мексиканский национал-социалистический фронт. Он состоит из тридцати двух скинхедов. Тридцать два дуболома, его составляющие, – поклонники Гитлера, но даже они на своем сайте не забыли написать, что Кортес был гадом. Маркиз дель Валье – жертва самого искусного очернения репутации в истории. Следуя его последней воле, тело конкистадора перевезли для упокоения в Мексику. Ни один из 1639 мексиканцев, скончавшихся в эту секунду, не был у его могилы; каждый из них воспротивился бы возведению памятника, установке мемориальной доски, да чего угодно, что напоминало бы о существовании Кортеса. Того же мнения будут придерживаться те 4787, что только что родились. Он совершил что-то ужасное и знал об этом: по завещанию отписал деньги на четыре тысячи месс за упокой своей души. Если считать, что эти оплаченные авансом мессы ежедневно служились в приходской церкви Кастильеха-де-ла-Куэста, то, значит, и одиннадцать лет спустя после кончины его душу каждое утро с тревогой препровождали в чистилище.
Всем вышесказанным объясняется, почему в Мексике – и, думаю, в Испании тоже – никто никогда не видел герба Кортесов. На гербе был изображен щит, разделенный на четыре поля. На первом, серебряном, помещался двуглавый орел Габсбургов, представлявший Священную Римскую империю, которую конкистадор увеличил до пределов, не поддававшихся подсчетам его современников. На втором, черном, – три короны Ацтекского тройственного союза[43], над которым он одержал победу 13 августа 1521 года, в День святого Ипполита. На третьем, червленом, о доблести конкистадора напоминал лев, а на четвертом, лазоревом, изображался город Мехико, стоящий на водах. Вокруг щита, на манер каймы, обрамлявшей и украшавшей четыре эмблемы, вилась цепь, и с нее свисали отрубленные головы семи вождей, правивших городами на берегах озера Тескоко. Хорошим вкусом Кортес не отличался.
Герб и оружие так и не попали в Мексику, потому что к моменту смерти отца Хуане исполнилось четырнадцать и мать решила вернуться с ней в Испанию, подыскать партию под стать их неслыханному богатству, чем страшно разочаровала несчастного поэта Родригеса, который лишился возможности нажиться.
Вдова Кортеса с дочерью поселились в Кастильеха-де-ла-Куэста, где герб, оружие и скапулярий были вручены им в ходе торжественной церемонии, на которой присутствовала вся сомнительная компания, сопровождавшая конкистадора в последние дни. Продлилась церемония не дольше, чем варится яйцо. После чего дамы переключились на попытки породниться с герцогами Алькала, и это заняло у них немногим больше времени, чем вручение реликвий, поскольку все гранды Старой Испании – так Хуана Кортес называла страну, где ей уже начинало не хватать воздуха, – были в долгах, как в шелках, и стремительно катились вниз по социальной лестнице.
Кардинал Франческо Мария дель Монте обладал всеми вообразимыми недостатками, способными покоробить контрреформационную курию, ярую поборницу нравственной чистоты. Он родился в Венеции, представлял в Ватикане сомнительные интересы Медичи и французской короны и имел неисчислимые капиталы, которые употреблял главным образом на то, чтобы развращать всех вокруг – в первую очередь собственную плоть. В число его друзей входили самые состоятельные банкиры в городе и целая плеяда кардиналов, способных при желании отравить существование папе. Кроме того, в его распоряжении находились разные музыканты, художники, поэты и певцы-кастраты, готовые в случае надобности распустить сокрушительные сплетни по всему Риму. За этой стеной дель Монте не чувствовал себя абсолютно неуязвимым – да и никто, кроме папы, не чувствовал этого в те времена упрямых кардиналов и распоясавшихся инквизиторов, – но мог позволить себе гораздо больше других. Его капризы и прихоти далеко заступали за довольно, впрочем, размытую черту приемлемого и даже законного.
Вопреки всему, кардинал дель Монте умер в старости, среднем достатке – жил он на широкую ногу, но вором не был – и отличном расположении духа. Папой он не стал исключительно потому, что недавно вступивший на престол Филипп IV Испанский вмешался в решение конклава 1621 года, чтобы преградить французской короне путь к вратам Святого Петра. Финальный раунд в Сикстинской капелле был проигран Алессандро Людовизи, будущему Григорию XV.
О проекте
О подписке