Утром нас разбудило ласковое солнце. Оно вело весёлую и озорную игру с морем, бросая ослепительные всполохи прямо нам в глаза. Песок берега был неожиданно чёрным и тёплым. Мы пошли влево по берегу, по кромке уплотнённого вулканического песка, и набегающие волны дружелюбно омывали наши бледные городские ноги. За ночь море выбросило на берег свои драгоценности – хрустальные сгустки медуз, опаловые раковинки и плоские камешки – затейливо полосатые, розовые, голубые, грифельные. Этих драгоценных камешков набрался уже почти полный целлофановый пакет, когда Люся вдруг сделала стойку: слева послышалась русская речь. На безлюдном пляже на расстеленных домотканых ковриках сидели четверо. Это были москвичи. Принадлежность к московской людской расе невольно притягивает людей за границей, точно членов некоего тайного общества, к тому же море и солнце так обволакивают людей негой и благодушием, что в каждом встречном хочется видеть близкого. И мы разговорились. Двое из этой четвёрки были Душенко – Костя, Галя, и ещё Таня – так они представились, брат и сестра с подругой. Четвёртой была Валентина Николаевна. В отличие от стройных и худощавых Душенко, у Валентины Николаевны то место, где когда-то была талия, давно уже перестало быть таковым. Что придавало ей всеми принимаемую и уважаемую солидность. Все они были лет на десять моложе нас, но это не помешало нам назваться без отчеств, и мы были сразу же приняты в компанию. По имени-отчеству именовалась только Валентина Николаевна. Из-за комплекции. Мы были на Кипре впервые, ничего толком не знали, а четвёрка, оказывается, уже на протяжении последних четырёх лет ежегодно проводила свои отпуска именно здесь и именно в октябре, потому что нет на земле лучшего места и лучшего времени года. Очень приятно знающим и опытным людям брать опеку над несмышлёнышами, и женщины наперебой стали просвещать нас:

– что место, где мы поселились, – не самое удачное в окрестностях и что они знают лучше и дешевле;

– что кипрское вино лучше всего покупать в пакетах и стоит оно здесь сущие копейки по московским меркам;

– что во-о-он там, через дорогу, есть магазин-пекарня-кафе Fat Man («Толстяк»), где пекут и продают совершенно бесподобные пирожки, булочки и пирожные;

– что нам нужно обязательно съездить в Никосию, это столица, туда ходят автобусы;

– что в среду на будущей неделе здесь на берегу состоится концерт народной греческой музыки, бесплатно, но очень занимательно;

– что каждый вторник в Лимасоле проводится экскурсия на винзавод, тоже бесплатно, но очень занимательно, и нам обязательно нужно туда поехать.

И масса других полезных и нужных сведений.

Костя помалкивал и пытливо рассматривал нас. Он оказался Константином Душенко, известным в Москве историком и собирателем афоризмов. Его сестра Галя работала в столице в магазине технической (и исторической) книги. А Валентина Николаевна была редактором ветеринарного журнала и очень гордилась своим статусом. Словом, они были истинными московскими интеллигентами, ненавязчивыми и добродушными, но неохотно покидающими обжитые ими раковины и никогда не делающими резких движений. Они давно дружили, вместе проводили отпуска и в связи с давностью дружбы стали немного уставать друг от друга. Валентина Николаевна скептически относилась к меланхоличному Косте и считала, что он ничего не видит за своими первоисточниками (так у историков называются письменные артефакты). Между ними часто пробегали мелкие искры. Может быть, поэтому они так охотно приняли в свою компанию новых, нейтральных, людей. Редко бывает так, что случайная встреча разных по образу жизни людей (опять случай!) вызывает взаимные симпатии, но это произошло, и с тех пор мы стали видеться каждый день. Мы встречались с ними потом в Москве, и я купил в их магазине «Книгу афоризмов» К. Душенко и «Историю византийских императоров». Стыдно признаться, но с афоризмами я застрял на пятой странице, а до византийских императоров так до сих пор и не добрался. Но всё равно это были интересные и душевные люди, неслучайно Душенки.

Они тут же повели нас на античное городище Курион, неподалёку на холме. Мы бродили среди древних построек, любовались открывшимся видом на море и слушали пояснения Кости.

– Кстати, – сказал он, – у нашей семьи греческие корни по материнской линии. Наша бабушка приехала в Москву в тридцатые годы да так и осталась.

– А у меня немецкие корни, – вдруг заявила главная ветеринарша. – Мой дедушка был немцем, правда давно обрусевшим.

Я не смог смолчать и выложил наши козыри: у Люси прабабушка была гречанкой, а я вообще почти наполовину немец. Таким образом, наша компания разделилась на трёх «греков» и двух «немцев». Таня немного подумала и примкнула к «немцам», у неё, кажется, тоже давно кто-то из предков был немцем. К общему удовлетворению, состоялся паритет – трое на трое, что, по утверждению Кости, исключало возможность межэтнической войны.

Мы переехали поближе к нашим новым друзьям только через четыре дня, я неосмотрительно заплатил аванс. И каждый вечер из этих четырёх дней мы слушали оглушительное сиртаки.

* * *

Дни накатывали и отступали в прошлое, как неспешные волны утреннего моря. Рано утром я бежал на берег, чтобы поплавать, радостный и свежий возвращался в наше новое жилище, где уже проснулась Люся и где упоительно пахло сваренным кофе. Потом мы шли на морской берег, туда же подходила душенковская компания, на мелком чёрном песке расстилались циновки и коврики, мы плавали в тёплом море, грелись на солнце и неторопливо разговаривали. На разные темы. Я впервые встретил живого историка и, конечно, вцепился в Костю. Меня очень интересовала история Московской Руси XIV века, и я засыпал его вопросами. Костя отнекивался: он, видите ли, был специалистом по византийской истории, а его знания по русской истории не очень профессиональны, но под моим напором уступал.

– Вы спрашиваете, – говорил Костя, – как расценить поступок великого князя Дмитрия Ивановича – снять княжескую одежду и в латах простого воина встать в первых рядах в смертельной сече. Понимаете ли, добросовестный историк не вправе давать оценки событиям глубокой старины. Задача историка – наиболее точно, полно и беспристрастно воссоздать и проанализировать события тех дней. А оценивать их… Во-первых, информация, которой мы располагаем, весьма скудна. Ведь, кроме «Сказания о Мамаевом побоище» и «Задонщины», практически не сохранилось ни одного значительного документа, описывающего эту битву. А эти летописи – поэтические, художественные произведения, они дошли до нас во многих списках, зачастую противоречащих друг другу, и мы пытаемся разобраться, что в них правда, а что – художественный вымысел или ошибка переписчика. Во-вторых, обычаи, образ мышления людей того времени разительно отличаются от того, как думаем и поступаем мы. А что касается значения этого сражения для истории Руси, то не всё так очевидно. Казалось бы, великая победа над супостатом, торжество русского духа, но ведь к каким последствиям она привела! На Куликовом поле погиб цвет русского воинства, и великий плач шёл по Руси. А через два года Тохтамыш разорил и сжёг Москву. Я согласен с вами, что в истории мы черпаем патриотизм, через исторические тернии идёт становление нации и государства. Но не всё так однозначно, и кроме исторической науки существуют и живут исторические мифы. Их используют в своих целях политики, и это тоже часть нашего общественного сознания.

Потом мы шли обедать в Fat Man, объедались пирожками и слойками. А вечерами были прогулки по Лимасолу. Неярко освещённые улицы, негромкая музыка, до глубокой ночи заполненные вечерние кафе с официантами в снежно-белых рубашках, подпоясанных красными шарфами (в большинстве сербы), летучие мыши, неслышно и стремительно рассекающие воздух, и… украинские проститутки на перекрёстках. Южный приморский город.

Автобус подвёз нас к воротам винзавода ТЕО, когда ещё не было девяти, и мы с Люсей оказались первыми. Ближе к девяти стали подтягиваться другие любители кипрских вин, и мы начали играть в увлекательную игру: угадай, кто из какой страны. Сначала подошли три очень весёлые бабушки, одетые в линялые юбки и пёстрые кофты, и начали галдеть друг с другом. Им было, наверное, чуть за шестьдесят. «Американки», – по выговору определил я. Мне уже приходилось встречать таких на улицах южных городов. Отработав своё и став retired (пенсионерами), они начинают новую жизнь, свободную от рутинных тягот, взрослых детей и престарелых супругов. Они колесят по миру и развлекаются в обществе близких подруг. Бабушки рассказывали друг другу какие-то весёлые истории и заразительно хохотали. Ровно в девять появилась тридцатилетняя пара. Они были одеты так безукоризненно, что мне стало неловко за мои потрёпанные джинсы. Они подчёркнуто и чопорно сторонились беспардонных американок. За всё время ожидания не произнесли ни звука. Я определил их как англичан. Были ещё какие-то, неопределённой национальности, то ли шведы, то ли норвежцы. Последним подошёл и встал в сторонке совершенно замечательный тип. Редеющие чёрные волосы клоками свисали на его лоб, на бледном лице мученика была написана мировая скорбь. Помятые брюки, несвежая рубашка. Он весь был помятый и скорбный. «Спорим, что он ирландец?» – шепнул я Люсе. В это время отворилась дверь, и к нам вышла миловидная женщина. «На экскурсию? – поинтересовалась она. – Пойдёмте со мной». Нестройной толпой мы двинулись через двор и начали хождение по цехам завода. В огромных чанах бродило виноградное сусло, из которого потом получится знаменитая кипрская «Коммандария» или лёгкая «Афродита».

– Мы используем только виноград, выращенный здесь, на Кипре, и не покупаем дешёвого виноматериала, – с гордостью заявила наша провожатая. – Мы следуем традициям наших предков, которые тысячи лет тому назад подвяливали гроздья, чтобы в них накопилось больше сахара. Поэтому наши вина отличаются от итальянских, испанских и прочих.

Потом мы спустились в подвалы, где в ряд выстроились огромные, в два роста, дубовые бочки. Там в тишине и прохладе отстаивается и набирает силу солнечный напиток.

– Здесь при постоянной температуре, в тишине отстаивается и созревает вино, – рассказывала наш гид. – Да, тишина очень важна для вина, поэтому мы говорим здесь негромко. Вас я тоже попрошу не шуметь. Вино – живой организм, и никто не может точно предсказать, как оно себя поведёт. Поэтому вино выдерживается в этих бочках год, после чего наши сомелье определяют его дальнейшую судьбу. Если через год вино не приобрело особых органолептических свойств, оно считается ординарным, мы его разливаем по бутылкам и пакетам, и оно идёт на продажу. Если же вино удалось, как говорит наш главный сомелье, то оно идёт на выдержку. Почему так происходит, никто не может точно сказать. Может быть, в прошедшем году было больше пасмурных дней и меньше солнца. Может быть, повлияли весенние дожди. Но бывает так, что для созревания винограда складываются наиболее благоприятные условия. Эти года мы отмечаем на этикетках, и это ценится знатоками вин. Выдержанное вино отстаивается в бочках от трёх до пяти лет, и его цена, конечно, уже другая. Но если вино отличается особым качеством, оно переводится в разряд коллекционных. Такое вино выдерживается восемь, десять и более лет. Бутылка такого вина может быть продана на аукционе за очень большие деньги. Если нет вопросов, мы следуем дальше.

Нас повели в цех разлива, где умные автоматы на конвейере наполняли и закупоривали бутылки, наклеивали строгие этикетки.

– Ну вот и всё, – сказала наш гид, – вы уже узнали все секреты производства вина, и самое время нам последовать в дегустационный зал. Там вы сможете оценить достоинства наших напитков. Есть ли вопросы?

Какие вопросы? Наша пёстрая публика, истомившаяся в унылом, но неизбежном топтании по заводским коридорам, заметно оживилась и ринулась вперёд. Уставленный цветами дегустационный зал был великолепен. Высокие окна бросали свет на длинный стол, где в ряд выстроились вожделенные бутылки, высокие бокалы и крохотные блюдечки с мелко нарезанным сыром. Утомлённые экскурсанты быстро заняли места на скамьях вдоль стола, и началось собственно то, ради чего они припёрлись сюда. Быстрее всех действовали американки. Очевидно, они далеко не первый раз были здесь и чувствовали себя как дома. Они звонко чокались и пили за взаимное здоровье. Бутылки быстро пустели, и официантам пришлось принести ещё одну партию. Только английская чета не принимала участия в общем веселье. Они сидели с прямыми спинами и ледяными взорами наблюдали за этой шокирующей вакханалией. Слева от меня сидел мой одинокий и тоскливый ирландец. После второго бокала «Коммандарии» я почувствовал любовь и сострадание к людям. Мне стало жаль моего соседа, и я решил обратиться к нему:

– Извините. Вы так грустны, могу ли я вам чем-либо помочь?

– Ах, нет, это моё обычное состояние. Жизнь так тяжела.

– Я из России, – нахальничал я, – а вы из какой страны?

– Я ирландец, – печально сказал он.

– Так давайте же выпьем за процветание наших стран.

После первого возлияния он слегка порозовел, и я продолжил наступление.

– Простите, я знаю, что у ирландцев есть конфликты с англичанами. – Я ступил на зыбкую почву. – Недавно в Белфасте прошли очередные теракты, и вообще из ОТенри я вынес вывод, что ирландцы – отчаянные драчуны и где ирландцы, там обязательно беспорядки.

Мой собеседник вдруг преобразился, в его глазах засверкали искры.

– Англичане угнетают мой народ! – с негодованием произнёс он. – Они пришельцы и завоеватели на нашей земле. Они не разрешают нам говорить на нашем древнем кельтском языке.

Английская пара уставилась на нас, и, чтобы избежать очередного ирландско-британского конфликта, я подлил в бокал моему собеседнику «Афродиты».

– Простите меня, – сменил я тему разговора, – а почему вы один? Вы женаты?

Скорбь и тоска вернулись в его глаза.

– Моя жена – алкоголичка, – доверительно, как близкому другу, сообщил он. – Она вот такая толстая, – он убедительно показал, – и я не могу ездить с ней за границу…

Я почувствовал, что ещё бокал «Коммандарии» – и безутешные ирландские слёзы прольются на мою грудь, и ещё раз сменил предмет нашей задушевной беседы.

– Позвольте мне представить мою жену… – Я оглянулся и не нашёл Люсю рядом. Она пересела в компанию американских бабушек и оживлённо беседовала с ними на международном языке жестов.

Вдохновлённые пополнением рядов американки стали красноречивыми знаками показывать официантам, что бутылки пусты и нужно бы добавить, но те засмущались, посовещались меж собой на своём птичьем языке и послали за руководством. Скоро пришла наш гид и на хорошем английском очень твёрдо произнесла, что, к сожалению, это невозможно, мы и так превысили лимит…