Свобода выбора и свобода действий – это то, чем мы дорожим. Да простят мои соотечественники мой непатриотизм, но я не люблю общество россиян за границей. Для этого у меня есть основания. В девяностые и в начале двухтысячных, увы, не лучшие представители России, освободившейся от кагэбэшного надзора, мутной волной перехлестнули границы. Рынки Европы и Азии запрудили челночницы – дурно одетые, громкоголосые, нахальные русские бабы, забивавшие самолёты неподъёмными тюками с барахлом. Я встречал в самолётах и в испанских гостиницах пресловутых новых русских – внезапно и неправедно разбогатевших, мордатых, безвкусно разодетых, окружённых пьяными, крикливыми девицами лёгкого поведения. Они эти гаремы возили с собой. Я встречал в автобусах наших, громко и надоедливо хвастающих, в каких только странах они не побывали и как они плевали на этих итальяшек и испашек. Я встречал на углах вечерних улиц зарубежных городов проституток, переговаривавшихся на русском, правда, в большинстве с украинским акцентом. Я встречал на улицах стайки наших простых туристов, ведомых гидом, одетых в мешковатые советские костюмы, с растерянно и опасливо бегавшими глазами. Наконец, неистребимое желание наших людей выпить как следует, потому что отпуск пропадает, не покидает их и за границей, и это напрягает. Мне до остроты больно и обидно за державу. За нашу державу, где умные и образованные люди не могут себе позволить выехать дальше своего дачного участка. За то, что о русских судят по этой людской пене.

За последние годы многое изменилось в нашей жизни, и определить русского человека за границей можно только по родной речи. Увы, мои соотечественники очень редко говорят на других языках.

Две недели пролетели мигом. Мы покупали новые плавки и летние цветные рубашки, приобрели шикарный тёмно-синий чемодан на колёсиках, с выдвижной рукояткой, чтобы выглядеть совсем-совсем европейцами, и русско-греческий разговорник, чтобы объясняться с аборигенами острова на их туземном языке. Не могу похвалиться большими успехами в греческом, но некоторые слова я освоил.

Калимера – это доброе утро.

Калиспера – это добрый день.

Эфхаристо – это спасибо (как у нас в церкви, честное слово).

И ещё – очень круглое, как мячик, слово паракало – с ударением на последнем слоге – пожалуйста.

Дэзьку определили к нашей дочери в Минске, её отвезла туда Люся, для чего я купил ей (Люсе, конечно) билет в вагон СВ. С таким шиком она ездила в первый и последний раз в жизни.

И вот настал день нашего отъезда, то есть отлёта. Тревожная суета в очередях на регистрацию, стояние под сверлящими взглядами пограничников при паспортном контроле – и наконец мы в транзитной зоне, свободные, как птицы перед полётом в южные края; и, конечно, магазины duty free. Ах, эти «дьюти фри»! Соблазнительно выставляющие на полках сверкающие заморские парфюмы и напитки, с элегантными продавцами, предлагающими понюхать и попробовать. В этой тишине, залитой ровным золотистым, без теней, светом и чуть слышной волшебной музыкой, зачарованные путешественники к сказочным островам движутся плавно и неторопливо, говорят вполголоса. Всё это великолепие можно посмотреть на свет, подержать в руках, почитать безупречно строгие этикетки. И купить. Ну кто сможет устоять перед этим соблазном? Тем более что цены там – без налогов и пошлин, почти даром. В отличие от цен в московских магазинах со многими нулями и знаками, там на этикетках – один-два знака. Правда, в долларах, но какое это может иметь значение, если с этого момента они, путешественники, – свободные граждане мира в свободном полёте! И они покупают. То, что никогда бы не позволили себе дома. Коньяки Remy Martin, виски Jonnie Walker, духи Chanel…

Наш самолёт вырулил на стартовую полосу, задрожал от нетерпения, затем, радостно взревев, пробежался по полосе и взмыл. Я открутил колпачок от фляжки Biscuit, налил в напёрсток солнечной жидкости, протянул Люсе. За наш счастливый полёт!

* * *

Итак, мы стали московскими дачниками. Остаток зимы и весна были очень напряжёнными для Агафонова. Как втиснуть в оставшееся малое количество мест всю массу желающих? Тем более что при регистрации кооператива в районе обязали принять двух блатных – начальника Пресненской ГАИ Ивана Григорьевича Подколзина и его заместителя Тимофея Константиновича Сенцова – и отвести один участок под пожарный водоём. Ну и нас с Люсей включить, конечно. Затем пробить проект застройки, утвердить его в Райархитектуре. Пройти многочисленные инспекции: пожарную, экологическую, земельную и т. д. Заключить договор с Энергосбытом на подачу электроэнергии. На собранные с дачников деньги обнести участок забором. Отсыпать и проложить дороги. Разметить и пробить колышками шестисоточные участки, пронумеровать их. Получить и выдать членам свидетельства и ещё многое, многое другое.

Наконец настал долгожданный, вожделенный день – выездное собрание. Наш участок представлял собой вытянутый прямоугольник, крестообразно перечёркнутый главными дорогами – поперечной, от въездных ворот, и продольной. По четырём углам центрального перекрестия располагались самые престижные участки. Левый верхний занял сам Агафонов – наше дачное руководство, два правых были выделены блатным – Подколзину и Сенцову, а левый нижний достался нам с Люсей – за неоценимый вклад в дело приобретения земли. Остальные тянули жребий – квадратные бумажки с номерами из агафоновской шапки.

А земля русиновская оказалась мёртвой. За многие годы нещадной эксплуатации в неё высыпали столько минеральных удобрений и ядохимикатов, что убили в ней всякую жизнь. Даже трава не росла, только какие-то жёсткие колючки. И ядовитый зелёный налёт на кочках бывшей пахоты. Нам предстояло оживить её, напитать навозом и своим потом. А пока дачники бросились строить, чтобы иметь крышу над головой.

Успешнее всего это получалось у нашего главного гаишника Подколзина. Начальник районной ГАИ – ну о-о-очень большая фигура. Как-то мне довелось посетить это учреждение. У меня водительские права забрали, сами понимаете, конечно, не по делу, я ни в чём виноват не был. Ну, я и решил просить помощи у Подколзина, как-никак сосед по даче. Пока я робко сидел в приёмной, ка-а-акие фигуры входили и выходили! Так вот, в ближайшую субботу мы стали свидетелями этого действа. Всеми событиями управляла патрульная машина с проблесковыми маячками. Неумолимыми жезлами они останавливали экскаваторы, самосвалы, большегрузные машины, и вся техника направлялась на подколзинскую дачу. Потом подкатил автобус со штрафниками-пятнадцатисуточниками. Работа кипела. Экскаватор вырыл огромный котлован, загромоздив остальной участок горой земли. Самосвалы везли песок и щебень. Большегрузы – железобетонные блоки и пакеты кирпича. Автокран разгружал всё это. Привезли будку постового, чтобы Ивану Григорьевичу было где укрыться и отдохнуть. Ближе к вечеру на служебном уазике подкатил сам Подколзин, и два милиционера вытащили и занесли в постовую будку ящик коньяка. На следующий день, в воскресенье, состоялось обмытие этого события, с приглашением Агафонова и других ближайших соседей. Компания, конечно, была исключительно мужской. Я отговорился тем, что за рулём и мне вечером в Москву. Подколзин сказал: «Ерунда, не бойся, я тебя в случае чего прикрою». Но тут вмешалась Люся и увела меня по каким-то срочным делам. А вот Валентину Агафонову отвертеться не удалось, и теперь каждые выходные он тяжко страдал от перепоя и грызни жены – хохлухи Анны Сергеевны.

Подколзинский дом рос быстро. Кирпичный, трёхэтажный, нелепый и холодный, как средневековый замок. Отопить его было невозможно, жить в нём – тоже. А через пять лет Подколзина сняли с работы. Его недостроенный дом с пустыми глазницами окон высится мрачным и бессмысленным памятником ушедшей эпохи, а Иван Григорьевич, постаревший и слегка облезший, по-прежнему ютится в будке постового.

Что касается остальных, то каждый строил по своему разумению и возможностям. У нас на участке сразу же появились и стали предлагать свои услуги строительные бригады из Ярославской, Нижегородской и других губерний. Когда-то давно, в дореволюционные времена, бородатые ярославские и нижегородские плотники славились по Москве. Отменно и добросовестно рубили дома, бани и даже церкви, работали споро, заработанные деньги завязывали в тряпочки, везли в родные деревни. Теперешние потомки этих плотников стали шабашниками. Они бродят по Подмосковью, берутся за любую работу и делают её быстро, халтурно и скверно. Выпросив аванс, тут же исчезают, чтобы пропить деньги, не гнушаются прихватить с собой то, что плохо лежит. В последнее время их всё больше теснят бригады из Украины, Молдавии, Таджикистана.

Только один из всего товарищества строил дом своими руками. Дело в том, что я был провинциалом. Нет, я родился в Москве, я москвич в третьем поколении, но вся моя сознательная жизнь прошла в Немоскве. В отличие от москвичей, мы, немосквичи, не избалованы судьбой и не ждём от неё милостей. Мы закалены стоянием в очередях и доставанием еды для семьи. Мы знаем, что никто не придёт нам на помощь, и надеемся только на себя. Чтобы выжить, мы делаем всё своими руками: ремонтируем своего старенького «жигулёнка», сажаем картошку в двадцати километрах от дома, где выделят землю. Мы умеем устроить кладовку в подвале пятиэтажки и построить на дачном участке скворечник из выпрошенных на заводе отходов. Мы даже умеем ночевать в этом скворечнике. Мы оптимисты и романтики. Когда приезжаем в столицу, мы терпеливо сносим недовольное брюзжание москвичей: «понаехали тут» и «Москва не резиновая». Пусть нас презрительно называют лимитчиками и не одобряют нашу правильную русскую речь, в отличие от спесивого московского аканья. Мы жизнестойки, и мы покоряем Москву.

Я был здоровым и молодым (ещё нет шестидесяти) мужиком, и у меня была мечта: построить настоящий, удобный, красивый дом, в который мы будем приезжать после работы, к нам будут приезжать наши дети, внуки и друзья. Наш дом будет самым красивым, самым лучшим: деревянным, рубленым, украшенным резьбой, которую я подсмотрел в вятских деревнях и городках. С мансардой и просторной верандой. А ещё у нас будет баня. Чистая, светлая, с вениками и большим предбанником. Разве я мог доверить эту свою мечту чужим равнодушным рукам? Я позвонил своим старым друзьям в Вятке, и они прислали два лесовоза со срубами шесть на шесть метров, рубленными в чашку, по очень сходной цене. Два дня я разбирал заваленный участок, сортировал брёвна по маркировке. А потом взял лопату и начал рыть котлован под фундамент.

Сначала мои соседи приняли меня за недоумка. Ну как это взрослый человек собирается в одиночку построить дом? Тем более не простой работяга, а инженер, тем более главный. Это же невозможно!

Потом они приняли меня за скупердяя. «Неужели вам жалко денег – нанять рабочих?» – недоуменно спрашивали они меня.

Потом, когда вырос фундамент и начал венец за венцом расти дом, они окончательно впали в недоумение. «Как, откуда вы всё это знаете? Кто вас научил всему этому?» – спрашивали они меня.

Они не могли понять радости физического труда, когда от приятной усталости ноют мышцы и когда работой твоих рук и мыслей осуществляется мечта. Дом рос – два венца в день, четыре венца в неделю. Под каждый венец проложить паклю, обрезать пилой-двухручкой лишние концы брёвен, просверлить и забить нагели. А пока мы с Люсей жили в железной будочке, спали на охапке соломы и готовили еду на костре.

Потом они перестали удивляться чему-либо, только подходили и недоверчиво трогали вставленное на место окно, навешенную дверь. Этот главный инженер мог резать стеклорезом стекло, своими руками настилать полы, вести электропроводку и даже сделал в доме водопровод, канализацию и санузел!

Потом наша семья стала легендой нашего дачного участка, особенно наши внуки. Они приезжали к нам на всё лето, после школы. Со старшим, двенадцатилетним Антоном, мы строили баню, перерубали сруб с размера шесть на размер четыре. В воскресенье вечером мы с Люсей уезжали в Москву, на работу, оставив в холодильнике запас еды на три дня (в среду мы приезжали и готовили снова), а наши внуки с Дэзькой оставались полноправными и самостоятельными хозяевами дачи. Антон был за старшего, и это сильно поднимало его в глазах всей дачной мелкоты. Всё мальчишечье и частично девчоночье население сходилось на нашем участке. Здесь организовывались велосипедные гонки по главному дачному проспекту, походы на купание к ближайшему пруду и, конечно, телевизионные шоу. Естественно, после обеда, когда сделаны все дела по бабушкиному заданию. Дэзька была полноправным членом команды и принимала во всех делах самое активное участие. Самым большим лакомством для всей компании была лапша «Ролтон» в картонных стаканчиках – только залить кипятком и подождать две минуты.

Понимая, что запасы вожделенной лапши заканчиваются, мы приехали в среду вечером. Ворота были закрыты, нас никто не встречал, даже наша собака. Я посигналил. Никакой реакции. Я перелез через забор, открыл ворота, въехал на участок. По-прежнему никого. Мы начали слегка волноваться. Подёргали ручку входной двери. Закрыто. Но изнутри шёл звук. Я встал на чурбак и заглянул в окно веранды. Моему взору предстали семь вихрастых мальчишечьих голов. И одна – чёрная собачья. Они сидели на скамье за столом, а впереди на экране телевизора шёл очередной боевик.

Но однажды наши внуки по-настоящему поразили взрослое население всего участка. Однако это уже другая история.

* * *

Таксист в аэропорту оказался очень словоохотливым (на английском) и даже обаятельным человеком. Я сказал ему «калиспера», чем сразу расположил к себе. Узнав, что у нас нет ни малейшего представления, где поселиться, он тут же заявил, что устроит нас, он знает очень хорошее место, не доезжая Лимасола, на берегу моря, там всё хорошо и недорого. Действительно, море оказалось в ста пятидесяти метрах, и с нас запросили за небольшую комнатушку по 35 долларов за день. Я заплатил за пять дней вперёд, и мы искупались в тёплом вечернем море. Сюрприз ждал нас вечером, когда мы сидели на крохотном балкончике и наслаждались тишиной спустившейся ночи. Вдруг с грохотом отворилась дверь бара или кафе прямо под нашим балконом, оттуда на внутренний дворик высыпала толпа весёлых греков, бодрый голос заорал: «АН, together! Sta-a-art!» («Ну-ка все вместе! Начинаем!»). На полную мощь включилась музыка, греки положили друг другу на плечи руки. Это были сиртаки. Греки танцевали самозабвенно и старательно, двигаясь по кругу, топая и подскакивая, минут двадцать. Потом тот же голос, очевидно распорядителя и организатора, скомандовал: «Enough! All together – inside!» («Хватит! Все внутрь!»). Плясуны, толпясь, ринулись в нутро заведения, чтобы подкрепиться и освежиться, и мы перевели дух. Но не прошло и получаса, как всё повторилось. Те же огненные сиртаки,