Цитаты из книг автора «Алиса Гордеева»

Не раздумывая, забегаю в реку. Здесь не так глубоко, как казалось, но это сейчас совершенно не радует. Мы с Ильиной оголтело несёмся навстречу другу, ногами утопая в ледяной воде. На ходу достаю фонарик и что есть мочи ору: дикие животные боятся света и тех, кто сильнее, а ещё они чувствуют страх. А потому запрещаю себе бояться… Столкнувшись с Ильиной на середине реки, прячу её за спину, а сам продолжаю рычать бешеным тигром, глядя в глаза кабану. Меня трясёт не на шутку. Фонарик дрожит в руке. За спиной отчаянно всхлипывает Лера, цепляясь озябшими пальцами за мою толстовку на плечах. И только лесному хряку всё побоку. Раздувая безобразные ноздри, он бьёт копытом по прибрежному илу и даже не думает отступать. – Пошёл вон! Убирайся! Р-р! – Я целюсь фонариком в поросячьи глазки, но на улице ещё недостаточно темно для искусственного света. – Вон! – свирепо рву глотку и начинаю бить по воде кулаком, поднимая вокруг себя нехилые брызги. – Вон! – верещит Лера над ухом и принимается мне помогать. Не знаю, сколько проходит времени – кабаньи мозги однозначно не созданы для принятия быстрых решений, но всё же зверюге хватает ума нехотя отступить. – Мы победили! – самозабвенно голосит Ильина и кидается мне в объятия. А я, опустошённый, измученный, перепуганный и окончательно выжатый, в ответ прижимаю её к себе. Кутаюсь в её едва осязаемое тепло, как в пуховое одеяло. Жадно впитываю каждый вдох и ловлю выдох. Носом зарываюсь в растрёпанные волосы, пропахшие дождём и немыслимым счастьем. И какое-то время молчу: боюсь спугнуть радость с воодушевлённого личика Ильиной. И всё же, прежде чем выйти из холодной воды, произношу: – Нет, Лер, мы с тобой проиграли! Этот хряк лишил нас последнего шанса на спасение! Лера смотрит на меня снизу вверх, силясь понять, о чём я говорю. А я отпускаю её из жадных объятий, крепко сжимаю за руку, а потом веду на свою сторону реки: спасительный берег отныне закрыт для нас обоих.

Её глаза прикрыты. Нос вздёрнут к серому небу. Она упирается руками в трухлявую древесину позади себя и, вытянув ноги, ждет моего возвращения. Стараясь не шуметь, осторожно подхожу ближе и замираю аккурат напротив Леры. Как завороженный смотрю на неё и, кажется, не замечаю ничего вокруг: ни долгожданного мелководья, ни в одночасье сузившейся речки, ни раскинувшегося впереди пологого берега с моей стороны – всё уходит на задний план. Я вижу только Леру… Странное чувство, незнакомое, но я не в силах отвести глаз от нежных очертаний её профиля: Ильина до безумия красива, а мне потребовалось два года, чтобы это понять.

Ильина… Мысли об этой несуразной девчонке периодически теснят мои страхи за Ваню, а былая неприязнь к ней на глазах испаряется без следа. Я ошибочно считал Леру слабой – просто понятия не имел, через что ей пришлось пройти. Называл её скучной, а сам полночи напролёт смеялся с ней под одним одеялом. Самолично навесил на Ильину ярлыки серости и занудства, а сейчас, как дурак, скучаю по звонкому голосу и нежным прикосновениям её ладони к своему раскалённому лбу. Забавная, она, кажется, даже не замечала, как проверяла ночью мою температуру каждые пять минут. Колючая на словах, но заботливая и чуткая, гордая, но при всём своём необузданном желании казаться сильной и независимой ранимая и трогательная. Я никогда не знал Леру такой. Что ж, хоть какой-то толк от этих злоключений! Улыбаюсь. Я, верно, и правда сильно болен, а может, вермишель оказалась просроченной, иначе как объяснить непрошеные флешбэки в моей голове, и все как один об Ильиной… Зачем-то вспоминаю, как проснулся ещё до восхода солнца и долго смотрел на спящую Леру. Я и не замечал до этого веснушек на её носу и сумасшедше длинных ресниц, волевой ямочки на подбородке и манящего рисунка губ. Без косметики, со спутанными волосами и в грязной от подвальной пыли толстовке она отчего-то казалась мне в тот момент невыносимо красивой: хрупкой, нежной, тонкой… Я, честно, испугался своих мыслей, потому и сбежал. Не стал её будить. Схватил пауэрбанк и мобильный и рванул к седьмому корпусу. Пока сотовый набирал заряд, срывал яблоки с веток. Для неё – у меня на них аллергия. Потом пытался залезть на крышу, но максимум взобрался на крыльцо: один фиг – в этом бермудском треугольнике лесов ни черта не ловит. С охапкой яблок вернулся в корпус. Ильина всё ещё спала. Сложив ладони под щеку, Лера сладко дремала на свёрнутом одеяле, а я смотрел на неё и невольно вспоминал, как совсем недавно она точно так же лежала на мне. Я хотел её разбудить – грубо, внезапно, безжалостно, чтобы Лера спустила на меня всех собак, кричала, ругалась, язвила, лишь бы перестать глазеть на Ильину так, как обычно смотрят на понравившуюся девчонку. Но не смог: заметил её тонкую щиколотку, перевязанную розовой футболкой, и пожалел. А потом ушёл: планировал добраться до трассы в считаные минуты и вернуться к Лере с подмогой, а сам застрял в бесконечном лабиринте лесных дорог.

Джо, я просто накручиваю себя, верно? Представляю, как ты сейчас смеёшься надо мной: ещё вчера проклинала Клоуна, а сегодня волнуюсь за него, как за лучшего друга. Знаю, звучит глупо! И ты вправе меня упрекать. Но что делать, если былой ненависти в сердце моём не осталось?

Мне становится не по себе. И почему я раньше никогда не смотрела с этого ракурса на стремление Кротова любой ценой вырваться отсюда?

Я вчера весь вечер думала о тебе, Джо! Странно, но когда Клоун говорил о брате, я всё время представляла тебя. Что, если тот парень, как и ты, прикован к инвалидной коляске? Вдруг у него ДЦП или аутизм. Быть может, он ничего не видит или, напротив, слышит чужие голоса. Джо, скажи, ты бы смог выжить несколько дней без посторонней помощи? А если брат Клоуна не может?

У Клоуна тоже есть имя – Даня. Но я пока не готова называть его так. Он странный, Джо, не такой, каким я привыкла его видеть. Он может быть нормальным. Да, наверно, он такой и есть, только зачем-то прячется под толщей омерзительной жестокости и грубости. У него есть сердце, и оно бьётся! Я слышала, Джо… А ещё в этом сердце живёт любовь. К брату.

Следующие минут тридцать мы дружно хрустим крекером и запиваем его остатками минералки. Я делюсь с Даней мятными леденцами, он в ответ учит меня есть сухую вермишель, сдобренную суповой основой и по вкусу напоминающую просроченные чипсы. Мы грызём кусочки сахара, иногда макая их в кофейный порошок, и беспрестанно о чём-то спорим… Вспоминаем школу, забавных, а временами и весьма странных учителей. Придумываем байки о подземных бункерах с лабораториями и пытаемся разгадать рецепт усыпившего нас зелья. Я рассказываю о том, как долгие годы занималась акробатикой. Кротов сетует, что ненавидит футбол, но вынужден играть ради места в сборной. Я пытаюсь спросить о Ване, но Данила упорно отмалчивается. В отместку интересуется, кому я всё время пишу сообщения, но и мне удаётся без проблем съехать с темы. Вместо личного снова обсуждаем какие-то фильмы и события в мире, мечтаем, что уже завтра за нами приедут, и незаметно всё ближе придвигаемся друг к другу: так теплее и совсем не страшно. Данила что-то говорит о сигнале сотового телефона, поутру планирует залезть на крышу, чтобы попытаться наконец уловить его. Я что-то бормочу о яблоневом саде, отмечая, что седьмой корпус куда выше нашего, а потом, навалившись на мощное плечо Кротова и укрывшись одним на двоих одеялом, наконец засыпаю.

– Я не спорил с Егором, – повторяет Даня, возвращая своё пристальное внимание к моей покалеченной ноге. – Тем более на тебя, Ильина! Не обижайся, но о твоём существовании я вспомнил, лишь очнувшись рядом с тобой в тесном чулане. Поверь, в моей жизни предостаточно своего дерьма, и до твоего мне никогда не было дела…

Резко отвожу взгляд в сторону: видимо, с голодухи я совсем сбрендила, раз всерьёз рассматриваю Данилу, да ещё и нахожу его симпатичным.