Глава 3

После ухода из жизни бабушки я как-то сразу повзрослел, да и занятия с психологом дали свои результаты. Меня приняли в детский сад, который находился в шаговой доступности от нашего дома. Я уже научился переносить громкие звуки, хотя они так же резали мне слух, но, по крайней мере, я умел крепко закрывать уши, чтобы они стали тише.

Наша группа называлась «Солнышко», и в ней было пятнадцать человек – семь мальчиков и восемь девочек. Мне не доводилось раньше бывать в таком большом детском коллективе.

В саду вся жизнь подчинялась определенному распорядку. Когда в одно и то же время ешь, спишь, рисуешь, гуляешь и ходишь в туалет, то превращаешься в маленького робота. Пятнадцать маленьких роботов проживали свои детские годы в уютном детском саду, пока родители зарабатывали на жизнь.

Но меня такой расклад вполне устраивал, тем более что другой, параллельный мир всегда существовал в моей голове. Я стал понемногу осознавать, что не такой, как все, что внутри меня живет еще один человек – милый, нежный и ранимый, а внешняя оболочка служит только для того, чтобы предохранять его от внешнего воздействия. Мой маленький человечек вырывался наружу, только когда мы с детьми играли в песочнице. Нормальные детишки лепили куличики, а я непроизвольно лопаточкой сооружал могильные холмики. Воспитатели принимали их за диковинные пироги, но я-то точно знал, что это могилки.

Мой человечек часто мечтал о кладбище. Он уже тогда знал, что это будет единственное место, где он сможет выходить наружу и быть самим собой.

Первый адаптационный год в детском саду прошел спокойно, я больше молчал и присматривался. Шумные игры меня совсем не прельщали, нравилось рисование и чтение. Воспитатели заметили мою склонность к уединению и позволяли заниматься творчеством чуть дольше, чем положено по программе.

Сотоварищи по детскому заведению тоже сильно не тревожили. Особенно мне нравился тихий час, когда в саду все замирало. Я раздевался и ложился в кроватку, закрывал глаза, но не спал. Начиналось раздолье для моих фантазий.

Шесть лет – это, конечно, не время для любви, но именно в этом возрасте я влюбился. Объектом моих грез стала худенькая большеглазая Лида, тихая девочка, которая также любила рисовать. Мы с ней почти не разговаривали, но я точно знал, что нравлюсь ей. Однажды, когда мой любимый серый карандаш закатился под плинтус и я не смог его достать, она отдала свой. Мое сердце переполнилось благодарностью, и в нем поселилось первое теплое чувство к человеку противоположного пола. Как потом выяснилось, оно же было и последним.

Позже в женщинах я искал нежность и доброту, а натыкался на хитрость и алчность. У них было кое-что, так необходимое нам, мужчинам, и они бессовестно набивали себе цену, старались дороже отдать то, что им бесплатно досталось от природы.

Как бы там ни было, но это первое чистое чувство осталось в моем сердце навсегда. Никогда не забуду, как я зашел в туалетную комнату, чтобы помыть руки, и увидел умывающуюся Лидочку. Она подняла лицо и посмотрела мне прямо в глаза. Это был трепетный взгляд олененка, в нем перемешались беспокойство и любопытство одновременно. Прозрачные капельки воды застыли на ее немного впалых белоснежных щеках.

– Привет! – Я не знал, что сказать. – Как дела?

Это все, что пришло мне в голову в тот момент, я заметил, так всегда делали взрослые, когда не знали, о чем говорить.

– Хорошо! – улыбнулась девочка и потянулась за полотенцем.

Я подал ей полотенце.

– Спасибо за карандаш.

– Пожалуйста, он мне все равно не нравился, я не люблю серый цвет.

Она хотела улыбаться весело, а получалось как-то грустно.

Мой человечек ухватил меня за сердце и стал его крепко сжимать. Я так и остался стоять с раскрытым ртом, не в силах больше говорить. Лида вытерлась, повесила полотенце, еще раз улыбнулась и пошла в группу.

Через две недели ее не привели в сад, и больше я ее не видел.

После того как Лидочка перестала посещать садик, детское заведение стало мне в тягость. Только я переступал порог, меня охватывало тягучее чувство одиночества. Ощутимая физическая боль спицей прокалывала грудную клетку. Но еще хуже было, когда этот чертов человечек сжимал в своем крепком кулачке мое бедное сердце.

Мне все время казалось, что от меня отрезали часть тела и кровь льется прямо на ковер игровой комнаты. Я хорошо себя осматривал – руки и ноги были на месте, но почему же мне так было больно? Трудно понять, что такое утрата, когда тебе семь неполных лет.

Только теперь я понимаю, как мне не хватало ее, моей тоненькой белокурой девочки с глазами испуганного олененка. Ее светлый образ навсегда остался в моем сердце.

Однажды на прогулке, проходя мимо беспечно болтающих воспитательниц, я услышал обрывок разговора.

– Надо же, умереть в наше время от отека легких, это просто нонсенс!

– И все же Лидочки больше нет с нами, славная была девочка…

Именно после этого случайно услышанного разговора боль в моей душе притупилась. Нет! Лидочка не покинула меня, просто она ушла на небо, и ей там хорошо. А еще она никогда не полюбит другого мальчика и останется только моей любимой девочкой навсегда.

Вот в таких недетских переживаниях и закончилось мое детство.

В семь лет вместе со всеми детьми я пошел в школу. Учиться было легко – мой человечек всегда подсказывал верные ответы. Даже когда я не удосуживался выучить урок, стоило только попросить его – и все, что мне оставалось, это просто открывать рот. Нужные слова сами складывались в предложения, и хорошая оценка была обеспечена.

Я никому не рассказывал о тайном жителе своей души, даже маме. Я привык к нему, мне никогда не было одиноко, мы всегда могли с ним поговорить и помечтать. Было только одно «но»: я ни с кем из обычных людей не мог сблизиться. Одноклассники пытались наладить со мной дружеские контакты, но все было тщетно.

Я походил больше на обычную серую моль – вроде бабочка, а вроде и личинка, обладающая умением сливаться с окружающим миром. О ней можно было узнать, только когда обнаруживалась дырка в одежде, – а так абсолютно безобидное создание. Так ко мне все и относились – просто не замечали.

Тяжело мне было только в периоды полнолуния. Луна огромным белым яблоком повисала над городом. Мой человечек начинал беспричинно волноваться. Тогда вечером я надевал флисовую куртку с капюшоном и отправлялся на кладбище, там присаживался возле могилы какой-нибудь безвременно ушедшей девочки, смотрел на ее фотографию, и он успокаивался.

Когда из-за облаков выплывала желтая колдунья, я возвращался домой. Маме говорил, что ходил в кинотеатр, и она мне всегда верила. Моя бедная наивная мама. Но если бы она узнала причины моего отсутствия лунными вечерами, то стала бы сильно переживать, а мне совсем не хотелось этого. Мама была единственным человеком, которому я был по-настоящему дорог.

Я учился хорошо, все предметы мне давались легко, но больше всего нравилась история, и уже в средних классах я определился с выбором профессии. Моей целью стал Московский университет, исторический факультет, вспомогательная дисциплина – некрополистика, главным предметом изучения которой являлись кладбища, их описание, изучение и сохранение.