– В церкву надо сходить, свечечку поставить, батюшке записку положить о здравии раба Божия Олега, – уверенно произнесла бабаня, – ещё надо бы святой водой комнату окропить и Образ Матушки Семистрельной над кроватью повесить.

В кои-то веки вся семья смотрела и слушала старуху с явным уважением. А что, старые люди в таких вещах лучше разбираются. Да и как ни крути, ни партийный зять, ни кандидат в партию Антонина не смогут пойти в стоящий на отшибе крошечный храм. Словом, без старухи-тетки им никак не обойтись.

А бабаня, явно наслаждаясь всеобщим вниманием и для пущей важности приложив сухонький тощий палец к губам, прошептала:

– Есть верное средство узнать, сглазили или нет.

– Тьфу на вас! – в сердцах бросил отец. – Умом рехнулись, что ли?

– Молчи! – крикнула Антонина. – Иди отсюдова, если такой умный!

– Чо это ты, Гена, разорался? Не на партсобрании сидишь, это семейное дело, – подхватила Лизавета. – Тебя никто в компанию не тянет, иди, вон покури.

Отец хмуро покачал головой и, обреченно махнув рукой, отправился на балкон. Если бабы начали сходить с ума, ничего не поделаешь. Подмигнул сыну, но Олег сделал вид, что не заметил и остался сидеть за столом.

А женщины склонились к бабане и внимательно слушали.

– Ты, Тонечка, возьми два чистых стакана и налей левой рукой в один воды до половинки.

– Из-под крана можно? – тревожно спросила мать.

– Не-е-е-ет, лучше кипячёной, – задумчиво протянула старуха. – Теперь надо, чтобы Олежек пять спичек сжёг над водой.

Лизавета торопливо сунула племяннику в руки коробок.

– Как жечь, бабань? – растерянно спросил парень.

– До конца каждую, чтобы до последней деревяшечки сгорела.

– Я пальцы обожгу! Как их держать-то?

– Вымахал, дубина! – сердито шепнула Лизавета. – Ничего не умеешь! Догорит до половины и возьмёшься за обгорелый конец.

Олег старательно перехватывал горящую спичку, но пару раз действительно обжёгся и едва не выронил её на пол. Мать напряжённо смотрела на происходящее, она готова была сама держать руку над огнем и вытерпеть любую боль, лишь бы удостовериться, что сыну ничего не грозит. Теперь, когда все спички плавали в стакане, женщины поспешили за бабаней к входной двери. Продолжая упиваться своей внезапно свалившейся значимостью, старуха велела Олегу переливать воду из стакана в стакан над дверной ручкой, а сама в благоговейной тишине шептала молитву.

Мать и Лизавета боялись громко вздохнуть, а ну как сейчас явится чудо и откровение. Бабаня взяла у Олега стакан со спичками и, поджав губы, оглядела его со всех сторон.

– Ага! Видали? Вот оно, тут уж и гадать нечего, – победно произнесла она, ставя стакан на стол.

– Чего там, тёть Варь, не томи уже, сердце выскакивает, – судорожно вздохнув, шепнула Антонина.

– Видишь, одна спичка потонула, видишь? Это точный знак – сглаз на нашего Олежку навели.

Лизавета охнула и придвинулась ближе.

– А если бы все потонули, бабань?

– Ой, это такой сглаз, что свести нельзя. На смерть значит, – деловито ответила старуха. – А у Олежки одна только и утопла – это тоже сглаз, но не шибко сильный, отмолить можно.

Мать всхлипнула и с надеждой уставилась на бабаню.

– Не плачь, Тонечка, я вот в церкву схожу, только ты денежку дай на свечи, записочку оставлю, водички возьму. Отмолим парнишку нашего.

– Пока вы молиться будете, Вырикова как раз заявку в милицию напишет! – хмуро буркнул отец, вернувшись в кухню.

Лизавета, словно очнувшись, бросила взгляд на сестру. В кои-то веки зять умное сказал: сглаз сглазом, но и с паршивкой малолетней надо что-то решать.

Такую скоропалительную и унылую свадьбу единственного сына Антонины Николаевны никто и ожидать не мог. Впрочем, и сами Князевы даже в страшных снах не видали эдакое представление. Но осуждать всесильную Тоню не торопились. Хотя редкие завистники и смаковали чужую беду, но по-тихому меж собой и шепотком. На людях все понимающе качали головой, скорбно поджав губы. До слёз жаль Антонину и сынка Олега. Вина-то его пустяковая, мало ли приключится с пьяным парнем по глупости, по молодости не слишком ли велика расплата за такое дело? Мальчонка у всех на глазах рос, разве за ним когда бывало непотребное? А вот Выриковы эти приезжие – шваль настоящая! Будь их ушлой Лидке восемнадцать, то поминай как звали. Осталась бы матерью-одиночкой, как её мамаша. Отцы ухмылялись, мол, Лида девка ядрёная, фигуристая, молодая, может, Олег не так уж и прогадал. Матери хмурились: кому такая невестка нужна, на неё только спьяну позаришься и тайком крестились, что в историю вляпались не их сыновья. Посёлковые девчонки кривились и на все лады частили проклятую малолетку. Зараза пришлая, да за Олега каждая бы вышла! Парень симпатичный и семья уважаемая – за такого пойдёшь и как сыр в масле всю жизнь будешь кататься. Ребята откровенно посмеивались – не рассчитал Князев крепость самогона. Гуляли в пристройке впятером, а проснулся с Лидкой один Олег. Сделал дело – и ползи домой хотя бы на четвереньках. Сам виноват.

Антонина денег на свадьбу дала в обрез, чем заставила Нинку Вырикову аж зубами скрипеть. Платье для дочки соорудили впопыхах, переделав взятое у подружки. Гостей пришло до обидного мало, стол бедненький, словно не сын заведующей столовой женился, а сирота из детского дома. В придачу сама Антонина на торжество не явилась. Муж с хмурым лицом побыл только в ЗАГСе. От всей семьи одна лишь тётя с тайным наказом насыпать потихоньку мак под ноги невесте и вслед Нинке Выриковой шепнуть три раза: «поди-пропади за лихой бугор крутой косогор» и незаметно плюнуть через плечо. Все эти напутствия бабани Лизавета с каменным лицом старательно исполнила, вдруг поможет? Словом, Князевы явно дали понять, что свадьба эта – обидное недоразумение и стоит поберечь силы и деньги на нормальную женитьбу, которая их сыну непременно представится. Нинка предвкушала, как заполнят зал в кафе солидные люди, и она станет с ними на равных, но кроме молодежи и завсегдатаев любых посиделок никого не было. Танцевали под магнитофон, и то пока он плёнку не зажевал. Разошлись до обидного рано, напились до бесчувствия лишь электрик дядя Гриша и новоиспечённая тёща. Лизавета сидела с поджатыми губами, прямая, словно кол проглотила. Если бы не беда с племянником, ноги бы её здесь не было.

Выходило, что Князевы согласились проиграть битву, но выиграть войну. И негласно почти все одобряли Антонину. Что говорить, она баба умная: раз так поступила, значит лучшего решения и не было. По слухам, Лизавета бегала за консультацией к дочери Анны Филипповны. К ней все бегают. Дина – девчонка серьёзная, учится на юриста. Эх, вот бы Олегу такую жену! Пусть невзрачная и худенькая, как заморыш. Зато такой невесткой похвалиться – одно удовольствие. Да что теперь говорить. Главное, что парня не привлекут, а то, что он на восемнадцать лет увязнет с алиментами, Бог с ним, не смертельно.

Мать искренне надеялась, что стоит заткнуть рот Выриковым свидетельством о браке, как всё войдёт в свою колею. Олег станет жить дома, не потащат же его милиционеры насильно к навязанной жене? А после рождения ребёнка можно и вовсе на развод подать. Сын сможет устроить свою жизнь как положено, по-людски. Вот ведь обидно до слёз, что этой вертлявой шалопутной Лидке через полтора месяца после свадьбы восемнадцать стукнет! Вляпался Олежек по глупости, словно дачник приезжий, что пока на красоты природные пялился, в аккурат в коровью лепёху ступил. Внезапный отказ сына вернуться домой без Лидки Антонина восприняла как самое страшное предательство. Растерялась настолько, что не смогла ни голос повысить, ни замахнуться. Не мог Олег в здравом уме поменять семью на паршивую голодрань! Неужто старуха-тётка права, и сына продолжают опаивать приворотным зельем? Ну как бы там ни было, такую, как Антонина Князева, сломать за здорово живёшь не получится, обрыбитесь, новые родственнички, не дождётесь. Сын одумается и вернётся с покаянием, она знает, точно знает. А пока надо собраться и выстоять. Правда на её стороне и люди на её стороне, если кто и выставит себя на потеху, то уж точно не она. Всё, пока Олег не явится с повинной – разговору нет! Мать, слава Богу, без его поддержки пока что обойдется, а вот он – навряд ли.

Князев-младший, конечно, понимал, что поступок его отчаянный: впервые в жизни решился матери перечить. Несколько дней он действительно мучился от собственного решения. Ведь никакой такой сильной любви к Лиде нет, ради чего этот глупый бунт? Неужели всего лишь попытка доказать, что он уже вырос и лучше знает как жить? Отчего-то вспомнилось, как в пятом классе мать не пустила его в поход. Лето выдалось дождливым, а Олег последнюю неделю четверти пролежал с ангиной. Кое-как собрав отцовский рюкзак, он ушёл тайком в надежде отыскать одноклассников. Тогда это тоже было бунтом: он пытался доказать, что не размазня и не маменькин сынок. Конечно, закончилось всё неудачно. Своих не нашёл и, увидев, что начало смеркаться и вокруг только деревья, заревел во весь голос. На счастье, по тропинке ехал Сеня-бухгалтер и, усадив Олега на велосипедную раму впереди себя, доставил мальчишку домой. Мать, красная от гнева, влепила отроку подряд две звонкие оплеухи, а после расплакалась и долго прижимала к себе, причитая и покачиваясь вместе с ним, словно малыша убаюкивала.

Ладно, теперь-то чего? Вернуться домой, выставить себя дураком перед всеми. Вроде как мамка велела жениться, и она же приказала развестись. Стать посмешищем на весь посёлок и районный центр в придачу. А может, все само как-нибудь удачно сложится и разрешится? Главное, это удачное разрешение избавит его от выбора. Для Олега одинаково ненавистно было принимать решения или выбирать. Он уже одно решение принял и хватит – хорошего понемножку. Лида в жены навязалась? Ну вот пусть и думает.

Олег ещё в школе нравился девочкам, но сам инициативу никогда не проявлял: вроде все хорошие, а вдруг лучше найдётся? И даже гордился, что, уходя в армию, не оставил какую-нибудь девушку с обещанием верности. На кой себе нервы трепать: дождётся-не дождётся. Он видел, как искренне переживали его сослуживцы, узнав об измене. Как сбежал в самоволку Витя Мансуров, как Никиту Повелко едва успели вытащить из петли. Олега так и распирало от гордости за свою предусмотрительность. И прапорщик Воронин с циничной ухмылочкой повторял, что бабы народ ненадёжный, рядовой Князев всё правильно меркует. Фуражка на голове ладно сидит, когда рога не мешают.

Навязанная женитьба словно избавила Олега от долгих ухаживаний, от боязни, что выбранная им девушка окажется не лучше других, чего тогда выгадал? И не особо хотелось выписывать кренделя и показаться смешным во время ухаживания. Пусть впопыхах, но дело сделано. Роковая ночь в пристройке в памяти ничего не оставила, не окажись утром Лида рядом с ним. Он смутно вспоминал, как она вилась вокруг него, когда только за стол сели. Ему это польстило, начал выпендриваться, наливал себе в стакан, не дожидаясь тостов. Во время танцев нахально прижимал к себе, не замечая, что бывшие одноклассницы губы поджали. Последнее, что помнил, как целовался с Лидой на крыльце пристройки, и она, словно поощряя, тихонько хихикала. А раз всё уже произошло, стали встречаться тайком у неё дома, пока Нинка была на работе, а младшая сестра в школе. Вот незадача, что Лидка так глупо просчиталась и залетела! Ведь убеждала, что всё рассчитывает, мол, когда можно, когда нельзя, и ничего не будет. Счетоводка! Но после поспешной женитьбы Олегу даже легче стало, теперь хоть не надо дергаться, что это может случиться. Юная супруга с ухмылкой бросила, что второго младенца ближайшие семь месяцев точно не прибавится.

В какой-то момент он даже испытал к Лиде благодарность. Лишила долгих уговоров, походов в кино и проводов до ночи, не требует глупых и смешных для посторонних секретных слов, что произносятся в сокровенные моменты. Бумажку из ЗАГСа получила и довольна.

Антонина вела себя сурово: роль накрепко и несправедливо обиженной женщины захватила её целиком. Начальницей она ласковой никогда и не была, но теперь при ней поварихи и подавальщицы боялись лишний раз засмеяться или шептать на ухо собственные секреты: вдруг решит, что сплетничают про женитьбу сына. Хотя, конечно, сплетничали, что ж, они не люди, что ли, о соседях поговорить? Главное, чтобы начальница не узнала, не услышала, не подумала. С матерью Олег даже на улице не пересекался, дом Выриковых стоял в старой части посёлка ближе к дачам; путные люди давно оттуда переселились в добротные трёхэтажки. Здесь остались лишь несколько стариков, что ни в какую не соглашались покинуть насиженное место, да никудышные хозяева вроде Нинки. Выделялся лишь аккуратный дом бабки Варвары, что доводилась Антонине троюродной тёткой. Бабаня предпочитала по полгода гостить то у Тонечки, то у Лизоньки. В квартире-то куда лучше живётся и поговорить есть с кем. Свой дом бабаня сдавала киномеханику Диме с женой и дочкой. Семья тихая аккуратная, деньги всегда вовремя платят, пусть себе живут. А тётке Варваре с племянницами веселее. У Тонечки вкусная еда, продукты дефицитные, спать стелют в зале на диване, под богатым пёстрым ковром во всю стену. Лизавета готовить не охотница, но у неё телевизор большой. К тому же она в парикмахерской работает, всегда все новости с пылу с жару. Хоть из дому не выходи – всё про всех известно. Кто ж от такой интересной жизни откажется? Теперь из любопытства бабаня зачастила проведывать квартирантов. И нарочно замешкавшись у калитки, дождалась, когда на улице появится Нинка Вырикова. Старуха прищурилась и громко, словно на другой берег, крикнула Диминой жене:

– Живите себе, Верочка, сколько надо. Я ведь думала дом-то Олежке отписать, когда женится, а завтра Гена, зять, отвезет меня к нотариусу в город. Тонечке и Лизоньке напополам отпишу. Мне ведь старухе чего надо? Мне лишь бы хорошим людям добро досталось, а не пришлым шалопутам.

Нинка, конечно, прекрасно расслышала послание и в очередной раз скрипнула зубами. Чёрт бы побрал этих Князевых! Лучше бы и впрямь заявку на ихнего обалдуя написала! Весь выигрыш от Лидкиной глупости – что в подоле не принесёт. А такие надежды были. Ни денег, ни почёта. Как жили в развалюхе и перебивались с хлеба на квас, так и остались. Ихняя Лизка оказалась такой же стервой, как её сестра. Не могла причесать новую родню на свадьбу по-человечески! Я, говорит, на дому не работаю, а в парикмахерской выходной взяла. Врёт, как сивая кобыла! Весь посёлок знает, что она к генеральше бегает на дачу. И накрасит, и уложит, и химзавивку сделает. Вот и на неё надо бы сообщить, куда следует, мол, на нетрудовые доходы живёт. Сестра продукты ворует, а Лизка импортную краску нужным людям тащит. Семейка! Она-то почище будет – посудомойка, зато честная, а если и примет когда лишнего, так на свои.

Олег лишь тоскливо выслушивал, как новоявленная тёща с возмущением кляла хапуг, что скоро всю социалистическую собственность растащат и с каждым днём всё больше жалел, что в кои-то веки решил не подчиниться матери. Вот дурак так дурак, ведь знал прекрасно, знал, что неповиновение принесёт кучу проблем и ни на грош радости. Ради чего это, зачем? Ведь он даже не влюблён в Лиду. А со временем она стала его раздражать. Лезет и лезет. Да, он молодой и здоровый парень, но не кролик, в конце концов! Хотя бы раз отказала, чтобы пришлось поуговаривать, как происходит в других семьях. Олег всегда знал: если отец провинился, мать выставит его из спальни ночевать в залу. А если гостит бабаня, то отцу приходилось довольствоваться раскладушкой в кухне. И как батя радовался, когда мать пускала его обратно. Утром после прощения брился и насвистывал песню, глаза блестели, подмигивал бабане и сыну. А Лидка безотказная до тошноты. Расхожая отговорка «у меня голова болит» ей, видать, неизвестна. Ну да чему болеть, если головы нет? Восемь классов закончила и мотается, как… В техникум не пошла, устроилась на почту, через два дня сбежала. Ногу натёрла – ходить тяжело.

Да уж, говоря откровенно, Олега, привыкшего к порядку, весь уклад новой семьи выводил из равновесия. Раскиданные вещи, вечный ворох неглаженого белья на прожжённом утюгом старом одеяле. Разбитые доски крыльца, кастрюля с насмерть пригоревшими остатками еды. Даже запах в старом деревянном доме был тоскливым и каким-то кислым. Раздражала младшая сестра Зинка, бесцеремонно заходившая в их комнату, нудно выклянчивая мелочь на мороженое или кино. Бесил Вовка, что таскал из кармана Олега сигареты и мелкие деньги. И вечные жалобы тёщи на тяжёлую жизнь и при этом абсолютное нежелание хотя бы что-то предпринять. Поначалу он сам взялся за починку дома, испытывая лёгкое сострадание к семье без мужика и желая устроить свой быт более комфортным. Но вся обстановка, словно трясина, погружала в лень, отбивала охоту работать и превращалась в напрасное сотрясение воздуха. Чинёное крыльцо через три дня сломал Вовка, решив прыгнуть с перил на ступеньки. Стираные после долгих уговоров Лидой кухонные занавески быстро приняли свой обычный затрапезный вид: вся семья по привычке вытирала о них руки.

Дошло до того, что Олег сам перемывал тарелку, прежде чем положить себе надоевшую картошку с куском выгнутой дугой варёной колбасы.

– Лид, ну ладно, мать хоть на работу ходит, ты-то что сидишь, как корова не доеная весь день, хоть бы полы помыла! – в сердцах бросил он.

– Ты чо, Олежка! – захлопала густо накрашенными ресницами молодая супруга, и глаза её наполнились слезами. – Я же вчера мыла! Каждый день, что ли, тряпкой махать? Вон вас сколько, шастаете туда-сюда без остановки, а как убирать так Лида!

Чёрная от туши слеза поползла по щеке. Взгляд укоризненный: на беременную женщину решил всю работу свалить? Может, ей вообще надо полежать, вот только вчера что-то с боку кололо, а выкидыш случится, что тогда? Избаловали его дома: замашки как у барина.

Лида начинала всхлипывать, уткнувшись в многострадальную занавеску. Олегу становилось её жалко. Молодая, глупая, не умеет как следует хозяйством заниматься. Да её и учить-то некому было, стало быть, и вины её нет. Надо как-то помягче, поласковей, что ли. Он гладил её по голове, начинал утешать. Лида тут же успокаивалась и прижималась к мужу. И желая показать, что вовсе не против чистоты и порядка и вполне готова на уступки ради мира в семье, тут же отвесила звонкую оплеуху Зинке, вернувшейся со школы.

– Куда в ботинках прёшься, что, в свинарник пришла? Иди, тапки надень и сопли вытри, ходишь, как эта!

Младшая сестра злобно сощурилась и, метнувшись в коридор, прошипела:

– Тоже ещё раскричалась, ходит сиськами трясёт, как дедки Митина коза!

Олег поморщился: воспитатель из Лиды отменный. Хотя, сказать по-честному, его тоже раздражает привычка жены разгуливать по дому в сарафане с прорехой под мышкой. Молочно-белая отяжелевшая грудь с выступившими под кожей голубоватыми венами виднеется всякий раз, когда жена поднимает руку вверх или тянется что-то достать. Зато глаза Лида красит с самого утра, усевшись за стол с потрескавшейся клеёнкой и, отодвинув грязную посуду, она старательно плюет на чёрный кубик туши и, приоткрыв рот, водит щёточкой по ресницам. А затем булавкой педантично расщепляет слипшиеся волоски. Так же старательно она накручивает тонкие русые волосы на термобигуди, вылавливая их кончиком расчески из кастрюли с кипятком, в которой потом спокойно поставит варить макароны.