– Что это значит? – удивленно захлопала ресницами Светлана, когда ей дали подписать протокол.

Света не понимала, что происходит: в ее квартире устроили обыск, который, судя по найденной ценной вещи, был отнюдь не ошибкой.

Когда служители закона ушли, с Сазоновой случилась истерика. Что теперь будет и чем это грозит ей лично?! «Колька украл яблоко, и теперь его посадят», – вертелась у нее в голове мысль. И надо же ему было спрятать украденное у нее в доме. Теперь у нее из-за этого будут неприятности.

– Вот урод! – ругнулась Света, раздраженно думая о Николае. – А ведь яблоко, должно быть, очень дорогое. Там чистого золота небось на полкило потянет. Если бы дело провернуть грамотно, то можно было бы неплохо заработать. На Мальдивы съездить на месяц и шубу купить.

Она очень живо представила себе шубку из серебристой норки и ультрамарин океана.

– Даже украсть по-человечески не может, неудачник! – с сожалением констатировала Светлана. Ей вдруг стало себя очень жалко, что у нее так непутево сложилась личная жизнь: мало того, что пришлось подобрать мужика – секонд-хенд, так он еще оказался ни на что не способным придурком, подкинувшим ей напоследок проблем.

Светлана недовольно обозрела беспорядок, устроенный сыщиками. Ее взгляд наткнулся на вытащенную из комода коробку с вещами Дениса: его конструктором и учебниками. От злости щеки ее покраснели. Это уж слишком! Зачем, спрашивается, этот недоумок привел в ее квартиру своего отпрыска?! Мальчику, видите ли, вредно находиться в атмосфере похорон и судебной тяжбы. А ей не вредно обслуживать чужого ребенка?! Готовить ему, собирать в школу, вытирать за ним грязь? Ну все, с нее достаточно. Чтобы она еще раз хоть пальцем пошевелила ради этой семейки – никогда! Дудки вам! Света с остервенением стала собирать детские вещи. Покидав в кучу Денискино барахло, она набрала номер Томилы, чтобы сдать ей ее сына.

– Ты в курсе, что Коля сейчас в милиции и он не сможет забрать Дениса из школы? – вместо приветствия раздраженно сказала она, услышав удивленный голос Томы. – Как ты понимаешь, я за твоим чадом не поеду – не нанималась. И забери его вещи из моего дома!

Светлана мечтала быть домохозяйкой, чтобы сидеть дома и ничего не делать. То есть выполнять несложную домашнюю работу вроде протирания пыли и готовки еды. Она и до появления в доме мужчины этим занималась, но тратила больше сил, так как в доме не было бытовой техники, а также приходилось самой ходить за продуктами, выносить мусор и отвозить вещи в химчистку. При всем при этом она ежедневно ходила на работу, которую терпеть не могла. Ее должность называлась «помощник руководителя», звучала громко, а по сути – простая секретарша, коих в ее ОАО насчитывалось восемь штук.

Если правильно подойти к делу, то домашний труд не станет в тягость, рассуждала Сазонова. Чай, не каменный век, чтобы горбатиться, сейчас полно бытовой техники: посуду вымоет машина, а еду из полуфабрикатов готовить – милое дело: поставил в микроволновку – и готово. Это только дуры вроде Томилки на себя все взваливают, поэтому и превращаются в загнанных лошадей, на которых без слез не взглянешь. На таких, как Томила, мужики не раскошеливаются. Не станет мужик обустраивать ее быт, если она все делает сама – моет посуду и не жалуется, что маникюр страдает, значит, ей это занятие нравится и никакой посудомоечной машины покупать не нужно.

Николай подвернулся кстати. Она его заприметила в дачном поселке, куда приехала к родителям на выходные. На дачу Светлана ездить не любила, поэтому бывала там редко. Она не знала, как обратить на себя внимание, но все оказалось проще – соседка по даче Тома, с которой они водили шапочное знакомство, сама представила ей своего мужа. Движимая обычной бабьей глупостью Тома хотела пофорсить: смотрите, как у меня все хорошо, муж ладный, работящий, и ребенок – картиночка. Светлана с ней согласилась, а сама подумала, что ей тоже такой не помешал бы. Уже на следующий день она «случайно» встретила Николая по пути из продуктовой лавки. У нее вдруг оказался непомерно тяжелый пакет с овощами, который к тому же еще и порвался. Внезапно Света оступилась и «подвернула ногу». Николаю ничего не оставалось, как оказать помощь недавней знакомой и заглянуть к ней «на минуточку» в гости. Слово за слово, к месту сказанная похвала, кокетливая стрельба глазами, случайные прикосновения – Николай почувствовал себя мачо. А дома замотанная делами жена, ребенок то болеет и капризничает, то озорничает, накопившиеся мелкие проблемы, ссоры. Коля сам не заметил, как под любым предлогом стал стремиться наведаться к соседке, в дом, где от него ничего не требуют, а только хвалят, хвалят и хвалят.

Их встречи давно уже переместились в город. Света была для него глотком свежего воздуха, позабытым эхом беспечной юности. С ней он снова почувствовал себя тем разбитным парнем, которым был когда-то. Они ходили в рестораны, кино, катались на речных трамвайчиках и гуляли по набережным. Это было даже лучше, чем в юности, потому что теперь не было финансовых ограничений, а тогда на ресторан, даже на самый дешевый, приходилось подолгу копить. Он дарил ей охапки роз, а она радовалась, как дитя. Разве Томка умеет так радоваться цветам? Нет! Она каждую копейку считает и тратит прежде всего на ребенка и на питание и откладывает на отдых и на ремонт. Да так вся жизнь пройдет в этой экономии.

Вернувшись после очередной «сверхурочной работы», Николай с брезгливостью посмотрел на жену, такую усталую, с собранным в хвостик давно не крашенными волосами и потухшими глазами.

– Ужинать будешь? Я суп приготовила, твой любимый.

– Нет, спасибо. Я на работе поел, – сказал он, торопясь скрыться в ванной. Там опять был бардак: сваленные в кучу нестиранные вещи Дениса, развешенные на змеевике некрасивые Томкины лифчики из хлопка вперемешку с его носками. Коля вспомнил красное шелковое белье Светланы, которое сам подарил ей на Восьмое марта, и глубоко вздохнул. Если еще днем он колебался в принятии решения – какую из двух женщин выбрать, то эти лифчики его добили. Выбор стал очевиден.

* * *

Высокий, эффектный, важный. Но суетливый. Движения в два раза быстрее, чем требуется.

Нервничает, сделал вывод Тихомиров, оценивая своего подопечного. Николай Пеганов сидел в его кабинете, вальяжно закинув ногу на ногу и сутуло округлив спину. Впечатление он производил двоякое: внешний лоск при внутренней зажатости.

– Вы приходили третьего января в дом Лакришевых? – спросил следователь.

– Приходил, – не стал отрицать Пеганов. При этом он сложил ладони перед собой, как в молитве. – Я видел, что Томила приехала на дачу. Я пришел к ней, чтобы договориться о передаче денег. У меня в мобильнике сел аккумулятор, зарядки не было. У нас с Томкой уговор – в начале каждого месяца я передаю ей деньги на Дениса. Я подумал, что она все равно на даче, а дома рядом, так почему бы не сходить? Зашел, договорились о том, что я приеду в город и принесу ей деньги. Так и сделал.

– И заодно вскрыли сейф и забрали оттуда фамильную драгоценность.

– Какую драгоценность? – изумился Николай.

– Золотое яблоко. Его нашли при обыске в квартире вашей сожительницы Светланы Сазоновой.

– Не знаю, откуда оно там могло взяться! Да и не нужно оно мне! Я не раз слышал о нем, пока был женат на Томиле. В ее семье все на нем были помешаны. Особенно их бабушка, Аида Серафимовна. Никому его не позволяла трогать, только постоянно всем твердила, что она хранительница и поэтому главная. С ней-то все понятно, у старушки были не все дома, а остальные-то чего устроили ажиотаж? Я не раз слышал, как Томкина родня спорила, как выгоднее распорядиться яблоком. За спиной у Аиды Серафимовны, разумеется. Так что если яблоко украли, то это дело рук членов «дружной» семейки.

– Тем не менее пропажу обнаружили у вас.

– Вот тут мне ответить вам нечего. Сам теряюсь в догадках. Я нормальный законопослушный гражданин, и я не стал бы заниматься воровством. Потому что мне это чуждо и идет вразрез с моими моральными принципами! Посудите сами. Допустим, это действительно сделал я. Я не говорю, что это «сделал» я. Я говорю, «допустим». Так вот, если бы это сделал я, неужели я бы стал держать у себя дома украденную вещь?

– Всякое бывает. Иные преступники рассуждают точно так же, в надежде, что у них в доме искать не будут.

– Так рассуждают полные идиоты, а я, как вы видите, в здравом уме. Я, на минуточку, высокооплачиваемый специалист с высшим образованием, – гордо заявил Пеганов.

Он постоянно «якал», и это тоже не ускользнуло от следователя. Считает себя центром вселенной районного масштаба – дотянуть до городского мешают комплексы, – заметил Тихомиров.

Николай явно считал собственную востребованность на рынке труда неоспоримым плюсом. Илья Сергеевич читал досье на Пеганова и знал, что тот окончил институт тяжелой промышленности и работал менеджером проектов в научно-производственном объединении, занимающемся обработкой металлов. Среди его контингента преимущественно встречались необразованные, антисоциальные элементы, но и интеллигентов тоже хватало. Все-таки Пеганов отчасти был прав – суд всегда при вынесении приговора принимает во внимание характеристику личности, и ему, следователю, не помешает с этим считаться.

Дарья Альбертовна вспомнила, что вечером видела припорошенные снегом следы, ведущие к веранде. Следы, как ей показалось, были, судя по размеру, мужскими. К сожалению, про следы она сообщила слишком поздно для того, чтобы их идентифицировать. Да к тому же еще неизвестно, были ли они там, или это только плод воображения хозяйки дома. Если следы действительно имели место быть, то они служат косвенной уликой против Николая, что вроде бы логично: Пеганов зашел с парадного входа, осмотрелся. А во второй раз пришел огородами.

Николай версию о том, что он приходил в дачный дом Лакришевых через огород и там наследил, отверг на корню.

– Чушь какая! Я что, похож на идиота, чтобы лезть в сугроб, когда рядом есть короткая расчищенная дорожка?! – вскочил с места допрашиваемый. В голосе его пробудился тигр, который вот-вот зарычит.

Вопрос был риторическим. Илья Сергеевич в своем кабинете подобные выпады наблюдал постоянно. Обычно их демонстрировали люди, замазанные по самые уши.

Таврическая губерния. 1836 г.

– Возьму сердце раба божьего Елисея, понесу на остуду в ледяное царство, в остудное государство. Чтоб раб Елисей рабу Анастасию не любил, сердце свое остудил, в сердце ее не носил. В ледяном царстве, в остудном государстве стоит ледяная изба, в избе ледяная стена, ледяное окно, ледяная печь. Черт с чертовкой дерутся, щипаются, кровью обливаются, думу не думают, советы не советуют. Так бы раб божий Елисей с рабой божьей Анастасией дрался и щипался, злился и ругался, думы бы не думал, советы не советовал. Век по веку отныне до веку.

Произнеся эти слова, Алкмена вернулась в избу и тихо, чтобы не разбудить дочь, легла спать. Ночь выдалась ясная, с убывающей луной – подходящая для отворота. По мнению Алкмены, отворот был необязательным, потому как граф и так был холоден со своей женой, никогда между ними согласия не было. Но чтобы задуманное удалось наверняка, ритуал нужно было начинать с отворота. Уж слишком долго она ждала этого часа, чтобы все испортить какой-то мелочью. Ждать Алкмена умела, и чем дольше ждала, тем изощренней становился ее замысел. Ее месть выдерживалась годами, как драгоценное вино. Теперь настало время откупорить бочку и угостить напитком врага.

– Ишь, бусами решил откупиться! Сунул, как публичной девке, – негодовала Алкмена.

– Они красивые. Камни яркие, как кровью налитые.

– Красивые. Только цена им – медный грош в базарный день! Он заплатит, за все заплатит!

– Может, не стоит? Уж очень высока плата получается, – усомнилась Аполония.

– Такое нельзя прощать! Или ты считаешь иначе? – при этом темные глаза Алкмены полыхнули дьявольским огнем.

– Нет, я не считаю. Сердце врага должно быть растоптано! Но я сомневаюсь, враг ли он мне?

– Он мне враг, а значит, и тебе.

– Хорошо, я сделаю все, как ты скажешь.

Аполония сняла с головы ленту, и ее тяжелые волосы цвета горького шоколада упали на смуглые плечи. Не торопясь Аполония расстегнула сорочку, обнажив словно высеченное из темного мрамора юное тело. Острые ключицы, изящные щиколотки, колени, напоминающие лица детей-близнецов, небольшая высокая грудь с темными ореолами вокруг сосков, тонкая до невозможности талия, узкие бедра и манящие ямочки на упругих ягодицах. Даже Алкмена не смогла отвести взгляда от прекрасных пропорций, а она-то видела это тело постоянно.

– Совсем как я в юности, – удовлетворенно произнесла она. – Никуда не денется, как пес цепной будет служить. И никакого приворота не надо.

– Так, может, тогда не будем ворожить?

– Дело надо довести до конца. Луна нынче растущая – то, что надо. Возьми вот это и это. Натрешь себя три раза, повторяя заговор.

– Что это? – удивилась Аполония, глядя на жидкость. – Это не повредит моей коже?

– Нет, напротив. Это вода – морская, с медом диких пчел, и чистая родниковая. От такой воды кожа станет мягкой и бархатистой, еще краше, хоть краше, чем есть, уже некуда.

– Тогда ладно, – рассмеялась девушка. – Буду краше дальше некуда.

Аполония зачерпнула из первой крынки приготовленную воду, попробовала на вкус – сладко. Опустила ладонь и стала натирать ею тело, приговаривая:

 
Тело мое бумажное, кожа бела,
Кровь солена, любовь к рабу божьему Елисею сладка.
Я грудью вздохну, головой буйной встряхну,
Босой ногой по сердцу раба божьего Елисея пойду.
Чтоб ему ни одной темной ночи не спать,
Не лежать, матери, отца не вспоминать,
Друзей не окликать, подруг не зазывать,
Чтоб меня, рабу божью Аполонию, двенадцать лет
не забывать.
Будьте, мои слова, крепки и лепки.
Двенадцать лет держитесь, двенадцать лет лепитесь.
Ключ, замок, язык. Аминь.
 

Затем девушка проделала то же самое с водами из двух других крынок. После натирания тела родниковой водой Аполония нагая вышла из избы и стала сушиться, кружась в лунном свете.

– Теперь никуда не денется. Только сама не забывай, кто он для тебя, – предупредила Алкмена, но девушка ее уже не слушала. Она побежала по дорожке к склону, откуда открывался вид на море.

– Какая волшебная ночь! Звезды, как горошины. А море, море какое! Спокойное, словно оно уснуло! Э-ге-гей! Просыпайся! – закричала Аполония и бросила со скалы камень. Камень исчез в темноте, отозвавшись глухим всплеском.

Санкт-Петербург. Наши дни

Половина дела сделана – в стан врага нанесен сокрушительный удар, который вывел его из равновесия. Сегодня Томиле позвонила взбешенная Сазонова и потребовала немедленно забрать Дениса. Она шипела, как змея, назвала ее кукушкой, а Николая козлом, от которого, кроме проблем, ничего не дождаться.

До окончания продленки оставалось еще три часа, поэтому можно было пока заняться своими делами. Суп надо сварить и дыру в кармане куртки сына зашить. Мать постоянно ворчит, что она по дому ничего не делает. Как же «не делает»! Еще как делает, пашет как лошадь. Мать ей сразу условие поставила, что ни ее, взрослую кобылу, ни ее семью она обслуживать не собирается. Один раз ужин не приготовила, потому что сил не хватило после работы идти в магазин, так теперь постоянно вспоминает.

Идти к Сазоновой забирать детские вещи? Очень надо! Сама принесет. А если не принесет, можно потом за ними сходить. Денис без лишней пары носков обойдется, дома у него шмотья и всяких игрушек-книжек полно, а Светку его вещи будут нервировать. Вот так вот! Противника надо добивать до конца и делать это всеми возможными способами.

Сазоновой Колька был нужен, только когда у него дела шли хорошо, а как только он попал в беду, так все – пошел вон. Тома ее сразу раскусила, как только увидела. Первое впечатление – оно самое верное, в этом Томила убеждалась не раз. Только всегда считала, что не нужно отвергать человека, если он с первого взгляда не понравился, и всегда за это расплачивалась. Так вышло и с Сазоновой. При знакомстве Светка показалась ей хищной и расчетливой. Но, как обычно, Тома из-за своего «не надо сразу отвергать человека, пусть он раскроется» со Светой стала общаться.

«И по гороскопу она Рыба – скользкая и противная. Настоящая щучка», – подумала Тома, вспомнив, как в марте Николай ушел к ней на день рождения вместо обещанного Денису похода в ТЮЗ.

То, что бывшего мужа посадили, Томилу ничуть не печалило. Уж лучше пусть за решеткой, чем с этой выдрой, рассудила она. Оно и полезно – посидит, подумает над своим поведением. Будет знать, как по потаскухам шляться.

А она ему передачку соберет с пирогами домашними, какие до свадьбы ему пекла. Глядишь, и наладится у них все.

Все шло, как надо. Томила впервые за последнее время стала улыбаться. Она взглянула на себя в зеркало, придирчиво изучая свое лицо. В детстве она дружила с одной хвастливой девочкой, Верой. Та все время чем-нибудь хвастала, ненавязчиво внушала окружающим мысль о своей исключительности. И платье у нее красивое, и через скакалку умеет прыгать без остановки, и даже парадная у нее самая лучшая, потому что первая от угла. Томка так не умела. Она понимала, что Веркина парадная ничем не лучше ее, а напротив, хуже, поскольку Веркин дом более старый, но Вера о нем так отзывается, что он предстает не иначе как дворцом. Платье на ней тоже самое обыкновенное – ситцевое в ромашку. Но у Томы-то на платье этих ромашек нет! И ни у кого больше их нет. Скачет Вера и в самом деле долго – тут возразить нечего, но уж не лучше всех – это точно. Юлька, которая на втором этаже живет, на три года их младше, совсем мелюзга, а со скакалкой такие штуки вытворять умеет, что Верке даже не снилось. Юля этому на гимнастике научилась, куда с четырех лет ходит. Только Юлька с ними играет редко, у нее всегда то занятия, то соревнования. Томиле, конечно же, тоже хотелось быть в чем-нибудь особенной, она даже могла придумать себе такую особенность, но вот беда – преподнести ее не умела. Поэтому, слыша очередное Верино: «К нам вчера гости приходили, и они сказали, что у меня красивые глаза. Мне все говорят, что у меня красивые глаза», – Томила могла сказать только: у меня тоже! «У меня тоже красивые глаза», – повторила Тома. Вера хмыкнула и ничего не ответила, будто бы и не услышала. «У меня красивые глаза», – внушала Томила, придя вечером с прогулки. Тогда, в десять лет, Тома не могла определить, красивые ли у нее глаза или нет. Она смотрелась в зеркало совсем не так, как смотрится взрослая женщина. Все, что зеркало ей могло тогда сообщить – это чистое ли у нее лицо или нет, а уж насколько оно привлекательно, отвечать на этот вопрос зеркало не торопилось. «У меня красивые глаза! – повторила девочка. – У меня будут самые красивые глаза!»

– У меня красивые глаза, – заключила Томила. – Губы тоже ничего. Только бледные слишком. Волосы тусклые, посеченные, нужно ими заняться, – она сняла с них резинку и, словно гребнем, расчесала их пятерней. А что, может, сделать асимметричную модную стрижку и покраситься? В какой-нибудь атомный цвет. Например, в рыжий. Что-то ей подсказывало, что на рыжий она не отважится, в крайнем случае, на ореховый, но помечтать было можно, хоть о рыжем, хоть о сиреневом.